https://wodolei.ru/catalog/mebel/Aqwella/
Не он, так Рыгайла с Ефременко дадут совет».По правую руку от дороги пошли одна за другой болотины, поросшие в серёдке осокой и болотным хвощом, а по краям — блестящей, будто посеребрённой лозой, которая дробно трепетала листьями на чуть слышном ветру. По правую же сторону открылась взгляду и деревня. Она выглядела так же, как и все другие селения в этом бывшем приграничье, В старые времена тут, в десяти километрах от Беседи, проходила граница с Великим княжеством Литовским, а позже — между Польшей и Россией
не лучше, не хуже, с соломенными крышами на избах и гумнах, с кривыми вербами вдоль улиц и с бесконечными изгородями вокруг своих огородов..Правда, не в каждой здешней деревне стояла церковь но в Мошевой она как раз была — деревянная, не такая, конечно, как в богатых местечках.Улицы на том, дальнем конце деревни, обтекали церковь и разветвлялись во все стороны, а тут, в начале, шла всего одна. Она встречала своими дворами каждого, кто ехал или шёл в Мошевую из Кавычичей, Жарков или Мокрого… Где-то посреди этой улицы чернел горбатый мосток через Мошовку, одну из тех речушек, что живят водой Беседь в её среднем течении.— Ты вот что, Чубарь, — вдруг сказал Поцюпа, — не ходи сразу ни к Рыгайле, ни к Ефременко. К чему с винтовкой шастать под окнами у всей деревни? Да и неизвестно ещё, может, тут немцы.— А куда же мне?— Поедешь со мной.— А они? — Чубарь показал на партизан.— И они нехай едут с нами. До вечера побудете в саду, в сторожке, а там уж и пускай делают своё дело. Да и ты. Как хлопцы? — повернулся Поцюпа к Бересневу и Патоле.— А что там у тебя, в том саду? — сразу же ухватился за Поцюпово предложение настырный Патоля.— Да все, чего захочешь.А Береснев не отзывался. Тогда Поцюпа стал подзадоривать:— Дед вином самодельным угостит, позавтракаем…— Да по времени оно не помешало бы и до обеда дорваться, — засмеялся наконец Севастьян Береснев.— Ну, так как, хлопцы?— Увидим, — лениво, вроде чтобы отвязаться, махнул рукой Береснев.Видно, он думал, что пока поедут дальше, к мостку через речку, ещё будет время окончательно все решить, но Поцюпа вдруг повернул лошадь к броду — почти перед въездом на деревенскую улицу.Довольный, что Береснев больше не перечит, а два других попутчика вроде бы согласились с его намерением переждать, пока не стемнеет, за деревней, Поцюпа, подёргивая вожжи, погнал лошадь по воде через Мошовку и въехал в сад, который возник перед ними в глубокой ложбине совсем неожиданно. Сад этот сплошь состоял из старых деревьев, для большинства из которых, считай, уже отошла пора крупных яблок. Ежели по доброму обычаю, так давно бы тут надо было сделать подсадки. Но никто об этом непозаботился, и сад явно трухлявел, хотя на ветках покуда ещё и в этот год полно было антоновок.— Вот это и есть Шкарняков сад, — сказал Поцюпа словно о чем-то выдающемся, обязательно известном всем хотя бы по слухам.А из трех Поцюповых попутчиков один только Чубарь мог понять, почему вдруг их возчик так сказал. Во-первых, не такая большая давность паны-господа, чтобы память о них уже выветрилась, всего за двадцать лет перевалило, как лишили их земли и усадеб, а во-вторых, Шкарняк и в советское время не оставил своего дома. Помер он где-то в начале тридцатых. Тогда, может, через год или два, перевезли отсюда его постройки. На Шкарняковой усадьбе осталось от тех лет нетронутым всего только одно заведение, если его можно так назвать, — небольшая винокурня.Но не садом, не винокурней остался в памяти людей Шкарняк. Если на то пошло, то и работала она потом немалые годы на новую власть, его винокурня. Дело было, судя по всему, в другом. В том, что Шкарняк после семнадцатого года не сбежал никуда со своей усадьбы, не стал прятаться от местных людей, а тем более не отправился, по примеру иных-прочих, за границу; он терпеливо, будто сознавая исторический момент, пережил и раздел своей земли между крестьянскими дворами, и гражданскую войну, во время которой можно было легко оказаться если не в «белой» армии, то в какой-нибудь «чёрной» или «зеленой». К тому же Шкарняк не без оснований считался механиком, знал толк в сельскохозяйственной технике, которая хоть и была тогда примитивной, однако крестьянам оставалась недоступна. И вот последнее-то обстоятельство и сыграло свою роль в окрестных деревнях. Веремейковцы тоже не один раз возили Шкарняка к себе. Чубарь даже слышал, как рассказывал об этом на скотном дворе Парфен Вершков. «Привезли в двадцать девятом годе в Веремейки молотилку, — поведал он с юмором. — А разобраться не очень разбираются. Ну, конечно, установили привод. Потом запрягли лошадей. Начали крутить. Снопы в молотилку подают, а она не примает их, назад выкидывает, только и робит, что отбивает чуть-чуть колоски. Ну, некоторые рассуждают: это она нарочно таким чином робит, чтоб одним разом и зерно обмолотить, и солому не помять, — солома ж потребна в хозяйстве для крыш. Браво-Животовский, который всякого повидал, стоял-стоял на току, глядел-глядел, а потом и говорит: „У нас, в Старосельской коммуне когда-то была такая молотилка, но работала как полагается. Тут что-то не так“. Начали думать веремейковцы. Кто-то и посоветуй: „Надо из райвона мастера привезти. Не иначе, там есть“. — „Ета долго ждать придётся, — засомневался Силка Хрупчик. —Лучше к Шкарняку человека верхом послать. Недаром же он пан. Кажут, все умеет“. Махнули рукой, нехай так и будет. И вот явился на веремеейковской пароконной телеге Шкарняк на другой день, глянул туда-сюда в молотилку, сказал: „Две четверти горелки будет стоить работа и пять пудов ржи“. Ничего не попишешь, надо соглашаться. А пан уже торопит мужиков, чтобы те убрались из гумна, где стояла молотилка: „Не мешайте, товарищи советские граждане и гражданочки, я тут один справлюсь“. И правда, покопался каких-то полчаса в механизме, вытирает руки паклей да раскрывает снова ворота: „Ну теперь погоняйте лошадей на приводе“. Кинули веремейковцы первый развязанный сноп в молотилку — жрёт, подали другой — тоже закрутился в барабане. „Ну и пан!“ — чешут мужики в затылках. А тот берет две четверти горелки, пять пудов жита да говорит: „Отвезите меня обратно, где брали“. Но на этом история не кончилась. Через две недели приезжает в Веремейки из Белынковичей инженер по какому-то другому делу, смотрит на Шкарнякову работу, усмехается: „Трансмиссия на заводе была поставлена наоборот. Тут и работы-то всего что ремень переставить. Могли бы и сами додуматься“. Могли бы, однако не додумались… Поцюпа уже не однажды бывал здесь, в этой Шкарняковщине, и винокурню, построенную наполовину из красного кирпича, а наполовину из тёсаных брёвен, но теперь почти развалившуюся, сразу же отыскал на склоне поросшего соснами пригорка. Он ещё не остановил лошади во дворе, как на грохот колёс из небольшой и довольно замшелой пристройки, что служила, видно, сторожкой, вышел на крыльцо хромой старик в тёплой шапке и фетровых бурках, обшитых внизу кожей. На первый взгляд ему можно было дать немало лет, хотя он ещё был бодр, и они заметили это даже по тому, с какой силой он захлопнул дверь. Приезжие заулыбались ему навстречу — мол, день добрый! Однако в ответ не получили ни ласки, ни привета. Хозяин только помаргивал словно бы подслеповатыми глазами.Тогда на крыльцо поднялся Поцюпа. Он что-то сказал сторожу, что — на телеге не услыхали, и тот сразу крикнул с крыльца:— Ладно, распрягайте да заходите в хату, не мозольте людям глаза. — Он так и сказал, привычно — «в хату».Партизаны забрали из телеги свои винтовки, которые сложили туда, не доезжая до деревни, и двинулись к крыльцу.Сторож пропустил их мимо себя и захромал вниз, принялся сам распрягать Поцюпову лошадь.А Чубарь не торопился заходить в сторожку. Он ещё поглядел, как хозяин вывел лошадь из оглобель, поставил за пристройкой, потом принёс откуда-то сена. Через некоторое время и Поцюпа отправился к нему за пристройку.— Что за люди? — послышался оттуда ворчливый голос старика. — К чему притащил их сюда?— Чубарь попросил, — ответил ему Поцюпа.— А кто такой Чубарь?— Председатель веремейковский.— А те двое?— Чубарь говорит, партизаны.— А сами они што говорят?— Не спрашивал я.— Ну вот, ты не спрашивал, а мне теперя разбирайся.— Говорит, что они, мол, из-за линии фронта. Чуть ли не из самой Москвы.— А што мне до того, откуль они? Мне запрещено тут постоялый двор налаживать да принимать кого попало.— Чубарь-то не чужой!— Откуль тебе ведомо, што он не чужой? Теперя кто хочешь продать может.— Да не продаст он. И тем не этого надо.— Ну, надо не надо — не тебе знать и не тебе решать. Теперя придётся все переиначивать. Так бы наши пришли сюда, а теперя придётся тебя куда-то вести. Да ещё про место заранее уговориться. Да ещё неведомо, што наши на все на это скажут, што ты чужих привёл.— Добра. Делай как знаешь. Только не подавай виду. Иначе я поступить не мог, потому что Чубарь сам намеревался к Рыгайле с Ефременкой пойти. Среди дня, на глазах у всей деревни. Сам подумай, что мне было делать в таком разе? Но про Чубаря, как пойдёшь, обязательно скажи, потому что ищет он связи с райкомом.Дальше Чубарь не стал подслушивать, даже и от того, что услышал, сделалось ему не по себе. Поднялся на крыльцо и как в зимнюю пору потопал сапогами, потянул на себя дверную скобу. Береснев с Патолей уже расселись на лавке, привыкая к сумраку, который царил в сторожке: не хватало света из маленького оконца. Видно, они успели за это время и поговорить друг с другом, перекинуться словом о чем-то своём, может, даже заговорщицком; увидев Чубаря, Береснев по-доброму усмехнулся попутчику и этим как бы заставил Патолю тоже показать свои красные, словно воспалённые десны. За дорогу, пока они шли и ехали сюда, Чубарь как-то притерпелся к Патоле. Но теперь, при виде этой улыбки, снова ощутил былую неприязнь, которой недалеко оставалось уже и до закоренелой ненависти.Через несколько минут после Чубаря в сторожку вошли и Поцюпа с хозяином.— Ну что ж, дед, угощай гостей, — сказал Поцюпа, кидая в угол пустой мешок.Чубарь удивился — на лице старика не было и следа прежней суровости. Он и Поцюповы слова принял без возражений, бровью не повёл, сразу же стал доставать большую оплетённую бутыль из-под недубленых овечьих шкур, что лежали вдоль стены на полу вместо подстилки. Эта готовность чуть ли не с порога ладить угощенье вдруг встревожила Севастьяна Береснева, будто он и не слыхал раньше от Поцюпы про «самодельное» вино.— Нет, мы не можем, — к удивлению Патоли, отказался он, — мы должны сейчас уходить.— Куда?— В деревню. На разведку.Услышав это, хозяин сторожки выпрямился, круто обернулся к Поцюпе и будто ожёг его удивлённым взглядом.— Ну, это, сдаётся, не дело, — сказал он затем партизанам. — К чему торопиться? Да и што там разведывать, в Мошевой?— Найдём что, — упрямо качнул головой Береснев.— Да кто это днём на разведку ходит? — возразил на это хозяин. — Дождитесь вечера, а про все остальное я покуль могу рассказать.— Нам как раз днём и надо крестьянам показаться. Пусть знают, что в Забеседье появились партизаны.— Ну, коли так! — возмущённо развёл руками старик. Тогда вмешался в разговор Родион Чубарь.— Правда, Севастьян, к чему так спешить, — сказал он примирительно.— Нет, нам необходимо, товарищ Чубарь, — стоял на своём Береснев. — Вы себе как хотите, а мы с Патолей пить не станем и засиживаться тут не будем.— Ну, это в общем-то похвально, — разочарованно протянул Чубарь, а сам подумал:«А, нехай идут, раз не терпится!…»Он-то уже наверняка знал, что попал сегодня по адресу: тайная беседа, которую вели за пристройкой хозяин сторожки и Федор Поцюпа, была многообещающей. Понятное дело, что никуда отсюда уходить он пока не собирался. Это было бы теперь, когда вправду что-то прощупывалось, совсем уж неразумно.— А как же дальше — в отряд вместе будем возвращаться? — спросил Чубарь.— Хорошо бы, — сказал на это Береснев и почему-то улыбнулся.Он ещё посидел немного на лавке, потом встал. За ним, явно с досадой, что приходится отрываться от соблазнительного угощения, поднялся и Патоля.— У нас порядок такой, — поглядев на Чубаря, объяснил Береснев. — Пока выполняем задание, спиртного в рот не брать.Тогда уж засмеялся дед:— Да на што его брать, это питво? И никакое не питво оно, а обыкновенное деревенское дермецо. Тем более што никто никого и не принуждает пить. Я это для прилику решил угостить, а раз не хочете, дак и не надо. Другое дело, што в деревне теперь и вправду нечего разведывать. Немцев эти дни совсем не видать, ну а…— Немцев надо разведывать на большаке, что с Белынковичей на Бороньки, — как бы подначивая, сказал Поцюпа. — Там они ездят взад-вперёд.— Разведаем и больше, если понадобится, — спокойно, но все-таки с некоторым нажимом ответил Береснев, будто почувствовал в словах Поцюпы насмешливую укоризну, затем перевёл взгляд на старика: — Я вот подумал… немцев, как вы говорите, видать, и правда в деревне нету. А полицаев?— Дак… теперя, считай, в каждой деревне без них не обходится. Особливо там, где ещё и волость.— Ну, а в Мошевой?— А в Мошевой как раз волость.— Сколько их?— Покуль один. Это там, где лагерь, их обыкновенно много, а где нет лагеря, дак один, два.— Кто же он?— Нетутошний. Я даже фамилии не запомнил. Сдаётся, из окруженцев.— А в волости? Кто в волости заправляет?— Ну, там наш за бургомистра. Зимаров.— Где он живёт?— Там, где и волостное правление. В деревне покажут, а отсюль не видно. Жёнка у него из немок будет.— Как это — из немок? — встрепенулся вдруг Патоля.— Обыкновенно. Привёз ещё из того плена. В Германии работал где-то. Оттуда и привёз в жены себе.— Ну вот, а ты говоришь, кого разведывать, — с насмешкой сказал Патоля и стал поторапливать Береснева: — Пошли, Севастьян!— А может?…— заикнулся было хозяин сторожки.— Ничего не может, — даже затопал почему-то ногами Патоля. — Железо надо ковать, пока горячо.Сторож совсем помрачнел и сказал, как бы про себя:— Да и плевать на горячее железо тоже не стоит, потому как опасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
не лучше, не хуже, с соломенными крышами на избах и гумнах, с кривыми вербами вдоль улиц и с бесконечными изгородями вокруг своих огородов..Правда, не в каждой здешней деревне стояла церковь но в Мошевой она как раз была — деревянная, не такая, конечно, как в богатых местечках.Улицы на том, дальнем конце деревни, обтекали церковь и разветвлялись во все стороны, а тут, в начале, шла всего одна. Она встречала своими дворами каждого, кто ехал или шёл в Мошевую из Кавычичей, Жарков или Мокрого… Где-то посреди этой улицы чернел горбатый мосток через Мошовку, одну из тех речушек, что живят водой Беседь в её среднем течении.— Ты вот что, Чубарь, — вдруг сказал Поцюпа, — не ходи сразу ни к Рыгайле, ни к Ефременко. К чему с винтовкой шастать под окнами у всей деревни? Да и неизвестно ещё, может, тут немцы.— А куда же мне?— Поедешь со мной.— А они? — Чубарь показал на партизан.— И они нехай едут с нами. До вечера побудете в саду, в сторожке, а там уж и пускай делают своё дело. Да и ты. Как хлопцы? — повернулся Поцюпа к Бересневу и Патоле.— А что там у тебя, в том саду? — сразу же ухватился за Поцюпово предложение настырный Патоля.— Да все, чего захочешь.А Береснев не отзывался. Тогда Поцюпа стал подзадоривать:— Дед вином самодельным угостит, позавтракаем…— Да по времени оно не помешало бы и до обеда дорваться, — засмеялся наконец Севастьян Береснев.— Ну, так как, хлопцы?— Увидим, — лениво, вроде чтобы отвязаться, махнул рукой Береснев.Видно, он думал, что пока поедут дальше, к мостку через речку, ещё будет время окончательно все решить, но Поцюпа вдруг повернул лошадь к броду — почти перед въездом на деревенскую улицу.Довольный, что Береснев больше не перечит, а два других попутчика вроде бы согласились с его намерением переждать, пока не стемнеет, за деревней, Поцюпа, подёргивая вожжи, погнал лошадь по воде через Мошовку и въехал в сад, который возник перед ними в глубокой ложбине совсем неожиданно. Сад этот сплошь состоял из старых деревьев, для большинства из которых, считай, уже отошла пора крупных яблок. Ежели по доброму обычаю, так давно бы тут надо было сделать подсадки. Но никто об этом непозаботился, и сад явно трухлявел, хотя на ветках покуда ещё и в этот год полно было антоновок.— Вот это и есть Шкарняков сад, — сказал Поцюпа словно о чем-то выдающемся, обязательно известном всем хотя бы по слухам.А из трех Поцюповых попутчиков один только Чубарь мог понять, почему вдруг их возчик так сказал. Во-первых, не такая большая давность паны-господа, чтобы память о них уже выветрилась, всего за двадцать лет перевалило, как лишили их земли и усадеб, а во-вторых, Шкарняк и в советское время не оставил своего дома. Помер он где-то в начале тридцатых. Тогда, может, через год или два, перевезли отсюда его постройки. На Шкарняковой усадьбе осталось от тех лет нетронутым всего только одно заведение, если его можно так назвать, — небольшая винокурня.Но не садом, не винокурней остался в памяти людей Шкарняк. Если на то пошло, то и работала она потом немалые годы на новую власть, его винокурня. Дело было, судя по всему, в другом. В том, что Шкарняк после семнадцатого года не сбежал никуда со своей усадьбы, не стал прятаться от местных людей, а тем более не отправился, по примеру иных-прочих, за границу; он терпеливо, будто сознавая исторический момент, пережил и раздел своей земли между крестьянскими дворами, и гражданскую войну, во время которой можно было легко оказаться если не в «белой» армии, то в какой-нибудь «чёрной» или «зеленой». К тому же Шкарняк не без оснований считался механиком, знал толк в сельскохозяйственной технике, которая хоть и была тогда примитивной, однако крестьянам оставалась недоступна. И вот последнее-то обстоятельство и сыграло свою роль в окрестных деревнях. Веремейковцы тоже не один раз возили Шкарняка к себе. Чубарь даже слышал, как рассказывал об этом на скотном дворе Парфен Вершков. «Привезли в двадцать девятом годе в Веремейки молотилку, — поведал он с юмором. — А разобраться не очень разбираются. Ну, конечно, установили привод. Потом запрягли лошадей. Начали крутить. Снопы в молотилку подают, а она не примает их, назад выкидывает, только и робит, что отбивает чуть-чуть колоски. Ну, некоторые рассуждают: это она нарочно таким чином робит, чтоб одним разом и зерно обмолотить, и солому не помять, — солома ж потребна в хозяйстве для крыш. Браво-Животовский, который всякого повидал, стоял-стоял на току, глядел-глядел, а потом и говорит: „У нас, в Старосельской коммуне когда-то была такая молотилка, но работала как полагается. Тут что-то не так“. Начали думать веремейковцы. Кто-то и посоветуй: „Надо из райвона мастера привезти. Не иначе, там есть“. — „Ета долго ждать придётся, — засомневался Силка Хрупчик. —Лучше к Шкарняку человека верхом послать. Недаром же он пан. Кажут, все умеет“. Махнули рукой, нехай так и будет. И вот явился на веремеейковской пароконной телеге Шкарняк на другой день, глянул туда-сюда в молотилку, сказал: „Две четверти горелки будет стоить работа и пять пудов ржи“. Ничего не попишешь, надо соглашаться. А пан уже торопит мужиков, чтобы те убрались из гумна, где стояла молотилка: „Не мешайте, товарищи советские граждане и гражданочки, я тут один справлюсь“. И правда, покопался каких-то полчаса в механизме, вытирает руки паклей да раскрывает снова ворота: „Ну теперь погоняйте лошадей на приводе“. Кинули веремейковцы первый развязанный сноп в молотилку — жрёт, подали другой — тоже закрутился в барабане. „Ну и пан!“ — чешут мужики в затылках. А тот берет две четверти горелки, пять пудов жита да говорит: „Отвезите меня обратно, где брали“. Но на этом история не кончилась. Через две недели приезжает в Веремейки из Белынковичей инженер по какому-то другому делу, смотрит на Шкарнякову работу, усмехается: „Трансмиссия на заводе была поставлена наоборот. Тут и работы-то всего что ремень переставить. Могли бы и сами додуматься“. Могли бы, однако не додумались… Поцюпа уже не однажды бывал здесь, в этой Шкарняковщине, и винокурню, построенную наполовину из красного кирпича, а наполовину из тёсаных брёвен, но теперь почти развалившуюся, сразу же отыскал на склоне поросшего соснами пригорка. Он ещё не остановил лошади во дворе, как на грохот колёс из небольшой и довольно замшелой пристройки, что служила, видно, сторожкой, вышел на крыльцо хромой старик в тёплой шапке и фетровых бурках, обшитых внизу кожей. На первый взгляд ему можно было дать немало лет, хотя он ещё был бодр, и они заметили это даже по тому, с какой силой он захлопнул дверь. Приезжие заулыбались ему навстречу — мол, день добрый! Однако в ответ не получили ни ласки, ни привета. Хозяин только помаргивал словно бы подслеповатыми глазами.Тогда на крыльцо поднялся Поцюпа. Он что-то сказал сторожу, что — на телеге не услыхали, и тот сразу крикнул с крыльца:— Ладно, распрягайте да заходите в хату, не мозольте людям глаза. — Он так и сказал, привычно — «в хату».Партизаны забрали из телеги свои винтовки, которые сложили туда, не доезжая до деревни, и двинулись к крыльцу.Сторож пропустил их мимо себя и захромал вниз, принялся сам распрягать Поцюпову лошадь.А Чубарь не торопился заходить в сторожку. Он ещё поглядел, как хозяин вывел лошадь из оглобель, поставил за пристройкой, потом принёс откуда-то сена. Через некоторое время и Поцюпа отправился к нему за пристройку.— Что за люди? — послышался оттуда ворчливый голос старика. — К чему притащил их сюда?— Чубарь попросил, — ответил ему Поцюпа.— А кто такой Чубарь?— Председатель веремейковский.— А те двое?— Чубарь говорит, партизаны.— А сами они што говорят?— Не спрашивал я.— Ну вот, ты не спрашивал, а мне теперя разбирайся.— Говорит, что они, мол, из-за линии фронта. Чуть ли не из самой Москвы.— А што мне до того, откуль они? Мне запрещено тут постоялый двор налаживать да принимать кого попало.— Чубарь-то не чужой!— Откуль тебе ведомо, што он не чужой? Теперя кто хочешь продать может.— Да не продаст он. И тем не этого надо.— Ну, надо не надо — не тебе знать и не тебе решать. Теперя придётся все переиначивать. Так бы наши пришли сюда, а теперя придётся тебя куда-то вести. Да ещё про место заранее уговориться. Да ещё неведомо, што наши на все на это скажут, што ты чужих привёл.— Добра. Делай как знаешь. Только не подавай виду. Иначе я поступить не мог, потому что Чубарь сам намеревался к Рыгайле с Ефременкой пойти. Среди дня, на глазах у всей деревни. Сам подумай, что мне было делать в таком разе? Но про Чубаря, как пойдёшь, обязательно скажи, потому что ищет он связи с райкомом.Дальше Чубарь не стал подслушивать, даже и от того, что услышал, сделалось ему не по себе. Поднялся на крыльцо и как в зимнюю пору потопал сапогами, потянул на себя дверную скобу. Береснев с Патолей уже расселись на лавке, привыкая к сумраку, который царил в сторожке: не хватало света из маленького оконца. Видно, они успели за это время и поговорить друг с другом, перекинуться словом о чем-то своём, может, даже заговорщицком; увидев Чубаря, Береснев по-доброму усмехнулся попутчику и этим как бы заставил Патолю тоже показать свои красные, словно воспалённые десны. За дорогу, пока они шли и ехали сюда, Чубарь как-то притерпелся к Патоле. Но теперь, при виде этой улыбки, снова ощутил былую неприязнь, которой недалеко оставалось уже и до закоренелой ненависти.Через несколько минут после Чубаря в сторожку вошли и Поцюпа с хозяином.— Ну что ж, дед, угощай гостей, — сказал Поцюпа, кидая в угол пустой мешок.Чубарь удивился — на лице старика не было и следа прежней суровости. Он и Поцюповы слова принял без возражений, бровью не повёл, сразу же стал доставать большую оплетённую бутыль из-под недубленых овечьих шкур, что лежали вдоль стены на полу вместо подстилки. Эта готовность чуть ли не с порога ладить угощенье вдруг встревожила Севастьяна Береснева, будто он и не слыхал раньше от Поцюпы про «самодельное» вино.— Нет, мы не можем, — к удивлению Патоли, отказался он, — мы должны сейчас уходить.— Куда?— В деревню. На разведку.Услышав это, хозяин сторожки выпрямился, круто обернулся к Поцюпе и будто ожёг его удивлённым взглядом.— Ну, это, сдаётся, не дело, — сказал он затем партизанам. — К чему торопиться? Да и што там разведывать, в Мошевой?— Найдём что, — упрямо качнул головой Береснев.— Да кто это днём на разведку ходит? — возразил на это хозяин. — Дождитесь вечера, а про все остальное я покуль могу рассказать.— Нам как раз днём и надо крестьянам показаться. Пусть знают, что в Забеседье появились партизаны.— Ну, коли так! — возмущённо развёл руками старик. Тогда вмешался в разговор Родион Чубарь.— Правда, Севастьян, к чему так спешить, — сказал он примирительно.— Нет, нам необходимо, товарищ Чубарь, — стоял на своём Береснев. — Вы себе как хотите, а мы с Патолей пить не станем и засиживаться тут не будем.— Ну, это в общем-то похвально, — разочарованно протянул Чубарь, а сам подумал:«А, нехай идут, раз не терпится!…»Он-то уже наверняка знал, что попал сегодня по адресу: тайная беседа, которую вели за пристройкой хозяин сторожки и Федор Поцюпа, была многообещающей. Понятное дело, что никуда отсюда уходить он пока не собирался. Это было бы теперь, когда вправду что-то прощупывалось, совсем уж неразумно.— А как же дальше — в отряд вместе будем возвращаться? — спросил Чубарь.— Хорошо бы, — сказал на это Береснев и почему-то улыбнулся.Он ещё посидел немного на лавке, потом встал. За ним, явно с досадой, что приходится отрываться от соблазнительного угощения, поднялся и Патоля.— У нас порядок такой, — поглядев на Чубаря, объяснил Береснев. — Пока выполняем задание, спиртного в рот не брать.Тогда уж засмеялся дед:— Да на што его брать, это питво? И никакое не питво оно, а обыкновенное деревенское дермецо. Тем более што никто никого и не принуждает пить. Я это для прилику решил угостить, а раз не хочете, дак и не надо. Другое дело, што в деревне теперь и вправду нечего разведывать. Немцев эти дни совсем не видать, ну а…— Немцев надо разведывать на большаке, что с Белынковичей на Бороньки, — как бы подначивая, сказал Поцюпа. — Там они ездят взад-вперёд.— Разведаем и больше, если понадобится, — спокойно, но все-таки с некоторым нажимом ответил Береснев, будто почувствовал в словах Поцюпы насмешливую укоризну, затем перевёл взгляд на старика: — Я вот подумал… немцев, как вы говорите, видать, и правда в деревне нету. А полицаев?— Дак… теперя, считай, в каждой деревне без них не обходится. Особливо там, где ещё и волость.— Ну, а в Мошевой?— А в Мошевой как раз волость.— Сколько их?— Покуль один. Это там, где лагерь, их обыкновенно много, а где нет лагеря, дак один, два.— Кто же он?— Нетутошний. Я даже фамилии не запомнил. Сдаётся, из окруженцев.— А в волости? Кто в волости заправляет?— Ну, там наш за бургомистра. Зимаров.— Где он живёт?— Там, где и волостное правление. В деревне покажут, а отсюль не видно. Жёнка у него из немок будет.— Как это — из немок? — встрепенулся вдруг Патоля.— Обыкновенно. Привёз ещё из того плена. В Германии работал где-то. Оттуда и привёз в жены себе.— Ну вот, а ты говоришь, кого разведывать, — с насмешкой сказал Патоля и стал поторапливать Береснева: — Пошли, Севастьян!— А может?…— заикнулся было хозяин сторожки.— Ничего не может, — даже затопал почему-то ногами Патоля. — Железо надо ковать, пока горячо.Сторож совсем помрачнел и сказал, как бы про себя:— Да и плевать на горячее железо тоже не стоит, потому как опасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46