Будет правильно, если ты подойдешь и похвалишь мясо.
Плов делали чуть ли не два часа.
– Высокогорье, – опять объяснил кореец, сам заметивший, что Алексей то и дело поглядывает на часы, удивляясь, почему так запаздывает ужин. – Вода закипает не при ста градусах. Все варится очень долго. Зато вкус особый.
Ожидание заполнялось тостами.
– За мудрость уважаемого господина Майтанова!
– За нашего гостя Андрея Артуровича!
– За светлую голову господина Ли!
– За вас, господин Керимбаев!
Алексей старался запоминать имена присутствовавших, по привычке пытаясь ассоциировать их с известными ранее: это был проверенный способ, помогавший накрепко удерживать имена в памяти. Вот одного мужчину зовут, как местного президента, этого – как одного киномастера карате, этого… Алексей внимательно посмотрел на тучного казаха, сидевшего напротив него. Ассоциация была не из приятных. Фамилия “Керимбаев” никаких добрых воспоминаний не вызывала.
Перед глазами поплыло замедленное кино: падающий в темноту блиндажа солдатик, ухмылка на лице прапорщика Тишко, деловито ставящего автомат на предохранитель: “Сейчас бы выстрелил. Слава богу, не успел”. – “Тишко, кто вам дал право стрелять?!” Как тогда объяснили родителям убитого, что сын их сам выбрал такую судьбу, расстреляв товарищей в карауле. Это был их сын – родной. Возможно, единственный. Почему же его не удержали? Несмотря на то что прошло уже немало времени с того злополучного утра, Алексей до сих пор не мог избавиться от тяжелых воспоминаний о том последнем своем деле в военной прокуратуре. Как-то, когда на 23 февраля он позвонил своим, чтобы поздравить, коллеги сообщили, что за ним уже никаких “хвостов” не числится: дело закрыто, эпизод по винтовке прекратили в связи со смертью подозреваемого. “Так что все у нас теперь хорошо”, – порадовали ребята.
Хорошо ли? Позднее Алексей случайно прочитал в одной из московских газет, что новый министр обороны уволил со службы группу старших офицеров и генералов, замешанных в делах о коррупции в армии. Среди прочих фамилий была и одна знакомая. “Ну, хоть чекисты доработали дело”, – с облегчением подумал тогда Алексей. Правильные ребята – здорово тогда сориентировались, перехватив его в поезде. И с информацией у них оказался порядок: вычислили его отбытие, выслали вовремя и удачно заглянувшего в поезд попутчика, “случайно” встретившегося с опальным помощником прокурора. Спасибо вам, ребята! Жалко, что не всегда знаешь, кому адресовать эти слова…
Тосты продолжались – гости соперничали в пышнословии.
– За наших детей, чтобы они были такими же умными, как их родители. А лучше – еще умнее!
Алексей заметил, как сосед очередного, явно неместного, бизнесмена-европейца, говорившего этот тост, запоздало толкнул его локтем в бок. Как окаменело лицо Керимбаева, который вдруг молча поднялся из-за стола и вышел…
Кореец прошептал:
– У господина Керимбаева сын погиб в вашей русской армии. Нельзя было, не изучив партнера, говорить этот тост за детей. Тем более московскому человеку.
Алексей ошалело посмотрел на корейца, в свою очередь не понявшего, что же тут так изумило его питерского коллегу. То ли, что у Керимбаева сын погиб в армии. То ли, что был затронут нежелательный национальный момент. Нехорошо получилось. Прокол. Кореец взял этот эпизод на заметку, мысленно укорив себя за недостаток дипломатического чутья.
"Никогда не ведаешь, где и что встретишь, как и что аукнется”, – подумал тем временем Алексей.
* * *
После Алма-Аты Алексей иначе взглянул на своего шефа – интеллигентнейшего Андрея Артуровича Чеглокова. Умницу и мецената, до того разве, в чем и замеченного Алексеем, так это в излишнем жизнелюбии – ну, был человек ловеласом, ну, доставляло это хлопоты службе безопасности, зато не водилось за ним никаких сомнительных связей с криминальным миром. Никогда он, кажется, не участвовал ни в каких разборках, никогда не позволял себе сомнительные спекуляции средствами банка. Более того, один из немногих в городе, бойкотировал разные недобросовестные финансовые структуры типа “МММ”. Не открывал счета подозрительным компаниям, не выделял им кредиты. К предоставляемой Алексеем проверочной информации относился крайне серьезно: репутация партнеров была для него на первом месте. Алексей уважал своего шефа, позволявшего себе и резкие публичные высказывания в адрес финансовых пирамид. Андрей Артурович казался ему честным и глубоко порядочным человеком. И вот те на – какие-то явно сомнительные связи на Востоке…
Вернувшись из командировки в Казахстан, Алексей как бы между прочим поделился своими наблюдениями с отцом. Но тот, к его изумлению, как-то слишком резко и нервно отреагировал на “наблюдения” Алексея.
– Знаешь слово такое: не въезжай? Каждому – свой шесток, и не твоего ума дело следить за Андреем. Не все из того, что происходит в банке, тебя касается. В любом бизнесе, между прочим, есть нечто, не предназначенное для всеобщего обсуждения. Это как в политике: есть явное, есть скрытое. И ради политики этой на какие только компромиссы не идут. Да, порой приходится не тому кланяться и не с тем якшаться, но иначе, между прочим, не уцелеть, – отец говорил сбивчиво и запальчиво.
– Батя, да ты чего? Я ж тебе про один конкретный случай. Про то, что не все мне там, в этой Алма-Ате, понравилось. Да, у меня появились некоторые сомнения, но ведь это не повод, чтобы отчитывать меня, как мальчишку. Тем более, что деньги твоего, между прочим, завода идут через наш банк. Ты, слава тебе, господи, член правления. Так не мешало бы и тебе слегка въехать…
– Ах, въехать, говоришь! Давай-давай, учи. Пинкертон ты наш…
Алексея покоробило от таких слов отца. Однако то, о чем отец поведал ему вслед за этой перепалкой, прозвучало столь неожиданно, что через полчаса Алексей и сам пожалел о своей категоричности. Он напрочь забыл о каких-либо обидах. Юрий Алексеевич рассказал ему историю своего похищения.
– Вот так-то сынок, – закончил он. – Кем бы ты меня после этого ни считал, хоть преступником, а я и тебя с матерью спас, и завод свой. И кто знает, что бы сейчас со всеми нами было, не приди к нам тогда на помощь Чеглоков. Согласен: плохие методы. Ужасные – работяг своих зарплаты на три месяца лишил. Так ведь и не было бы такого, не продайся бандитам твои доблестные органы! Честные там у тебя друзья сидят – однокурснички, коллеги. Они-то куда смотрят? Не мальчик, сам знаешь. Сегодня твой страж порядка на прокурорской скамье, а завтра уже за решеткой. Что, скажешь, не так?
– Ты всех-то не порочь. В стаде не без паршивой овцы…
– Ну-ну, а как насчет паршивых пастырей? Скушают они всех твоих честных овечек, как тебя там в твоем Мухосранске сожрали. Не так, скажешь? Так что ты, Леха, шашкой-то не рубай. Сложное время у нас, непростое.
– Отец, а ты не боишься? – прервал последовавшее за тем молчание Алексей. – Что, если бы тогда у твоих работяг нервы не выдержали, да заявился бы кто к тебе с охотничьей двустволкой: за детишек голодных отомстить?
– Как видишь, Бог миловал.
– Над пропастью, батя, ходишь, – подытожил Алексей свой непростой разговор с отцом.
– А я того не знаю! Ладно, только с матерью в эти разговоры не вступай. Видишь, в нашем бизнесе и семью-то нельзя иметь – все на близких аукается. Думаешь, отчего Андрей Артурович живет один – без жены, без детей? Соображает мужик, что могут они и не успеть стать его наследничками, вперед его на тот свет отправятся. Кстати, – отец перевел разговор на другую тему, – а ты-то у нас как? Все за Светку свою цепляешься или…
– Никак, – оборвал Алексей.
Не объяснять же было отцу, что женщины не вызывали у него сейчас ничего, кроме раздражения: ни одна из них не могла войти в его жизнь по-людски, каждая моментально брала на себя роль назойливой наставницы. Женщин смущала его роль скромного охранника, все они немедленно начинали подвигать Алексея к великой адвокатской карьере. Каждая желала вылепить из Нертова супермена, но при этом она не стремилась быть не то что подчиненным, но даже и равным созданием. Алексею же были милее те старомодные отношения, что царили в семье его родителей: жена, умеющая поступиться своими амбициями ради покоя, ради мужа. Такой была его мать, и подсознательно он искал нечто похожее. Страстные, одолеваемые порывами девицы его тяготили. А иных вокруг и не было: не водилось почему-то рядом нежных и смешливых девочек, готовых опереться на его не слишком могучее, как понимал и он сам, плечо, не задумываясь при этом о его зарплате и положении в обществе.
Лишь один раз он приметил такую девочку летом, на заливе, они бродили вместе по берегу… У девочки был обгоревший носик и растрепанные рыжие волосы, по ее обнаженным плечам, сквозь тень листвы, пробегали солнечные зайчики… Но, увы, и эта девочка была далеко не тем покорным ему созданием, образ которого давно родился в его фантазиях. Мало того, что она оказалась крепкой спортсменкой, так еще и любовницей одного не слишком молодого человека, известного актера. “Деньги и слава – они манят юных созданий”, – подумал тогда он. А та хватка, с которой это романтическое создание управлялось с оружием, и вовсе шокировала Алексея. В стреляющей женщине было какое-то неприятное ему противоречие. И все же… И все же Алексей время от времени вспоминал этот летний пикник, на котором судьба свела его с Мариной. Запомнилась не столько сама девочка, сколько вызванные ею ощущения.
* * *
К той поре, когда начали разворачиваться все события, связанные со смертью Македонского, все последовавшие за этим странности и загадки, Алексею уже окончательно удалось избавиться от этого образа-наваждения. Вновь появившаяся Марина уже не вызывала никаких нежных всплесков в его душе. Так, по крайней мере, хотел думать сам Алексей. А когда при взгляде на нее у него появлялись разные нехорошие симптомчики, вроде тех, что бывают у прыщавых старшеклассников предательского дрожания рук или пульсирующей в висках крови, Алексей старательно принимался искать в Марине знакомые черты и пороки раздражавших его женщин. Биография девицы ему в том помогала: убитый любовник, сомнительные связи – все это было не в ее пользу, и Алексей с немалым удовлетворением складывал несимпатичный образ. Убедить себя в том, что Марина ему не нужна, удавалось только на расстоянии – при встрече он вновь впадал в состояние легкой эйфории, которую приходилось с трудом подавлять размышлениями о неразумности и неуместности связи с девицей, порученной ему в качестве объекта наблюдения.
А теперь, когда со всей очевидностью, вырисовывалось, что девицу эту готовили на роль киллера, Нертов даже испытал некоторое злорадство: мол, докатилась, нарвалась. Он не испытывал к ней жалости, когда она пострадала под колесами мотоциклиста. Последняя прослушка заставила и вовсе ее возненавидеть: он четко услышал на пленке название города, в котором жили его родители. Значит, завтра Марина отправляется туда – с совершенно определенной целью…
"Отец!” – вдруг мелькнуло в его голове, когда он услышал прямое указание на жертву, якобы обобравшую людей и оставившую голодных ребятишек. Не о том ли случае с зарплатами шла речь? Он тотчас же припомнил почти годичной давности разговор, в котором отец не стал отрицать, что ходит по краю пропасти. Как же он, идиот, не доработал, не дожал эту историю с похищением, концы которой явно тянутся к шефу?! Почему за все прошедшие месяцы, а не только за три недели, вновь столкнувшие его со странностями вокруг Марины, ему не пришло в голову, что та история с похищением родителей вполне может иметь свое продолжение – еще более ужасное, чем плен, чем те подписанные бумаги? Конечно, ему давно было пора насторожиться и все четко просчитать. Почему же, перебирая возможных жертв киллера, он ни разу не подумал об отце?
"Успеть!” – вот то единственное слово, которое осталось у него сейчас. Его и повторял он до утра, пока вместе с сотрудниками службы безопасности Игорем и Петром они не выехали из города вслед за красной “Нивой”, увозившей Марину в уже известном им направлении. Утром отправились в путь двумя машинами – банковской “семеркой”, в которой ехали Игорь и Петр, и “девяткой” Алексея. Первая машина, с тремя охранниками, была выслана в городок отца еще с ночи.
В “Ниве”, заехавшей рано утром прямо во двор Марининого дома, сидел только один человек пожилой грузный шофер, который со всей очевидностью никак не мог быть тем самым ночным гостем. У гостя, как уже знал Алексей, был тонкий силуэт и довольно молодой голос. Сейчас Алексею оставалось лишь одно: ждать, как развернутся события. И наблюдать. Ребята, отправленные в городок заранее, должны были обеспечить безопасность родителей.
Еще с вечера Алексей позвонил отцу. Объяснить по мобильному телефону, который мог прослушиваться кем угодно, ничего не стал. Только бросил хорошо понятное им обоим:
– Кажется, я встретил твоих театральных знакомых…
– Как?
– За завтраком расскажу. Ты уж без меня не начинай, дождись. Кстати, к тебе заедут на ночлег мои друзья. Прими их как следует. Понял, отец?
На время Юрию Алексеевичу предстояло стать домашним затворником. Как назло, новый дом директора был построен на высоком берегу и просматривался – а значит, и простреливался – со всех сторон. Никаких бетонных заборов, никакой сигнализации: в маленьком городке это стало бы неслыханным вызовом, знаком недоверия к его жителям.
Примчавшиеся среди ночи к растерянным родителям Алексея охранники отделались минимумом объяснений. Директору пришлось смириться с тем, что “так надо”. Ребята, лица которых были знакомы ему по банку, первым делом наглухо зашторили окна и велели не выходить никому из дома: ни утром, ни весь следующий день. Один охранник остался с директором и женой. Двое других отправились колесить по городку, чтобы присмотреться к местности, вычислить те опасные точки, которые могли бы послужить убежищем киллера. Спать они устроились потом прямо во дворе, в машине, хотя какой там был сон – до рассвета оставались считанные часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38