— Старики, — сказал он, — сегодня я выдаю вам получку и премиальные. Но сначала, вы отвезете на могилу Галины надгробие, а весной, когда осядет земля, поставлю ей памятник.
Вечером, когда они все хмельные, вели беспредметный разговор о том о сём, диктор НТВ Миткова, как обычно, тарахтя, сообщила новость дня: депутат Госдумы Бурилов, ввиду обострившегося бронхита, был помещен в Центральную клиническую больницу… Услышав такое известие, Карташов с Одинцом переглянулись, им показалось, что в словах диктора заключен смысл, который каким-то образом связан с тем, чем им пришлось заниматься днем… И лишь Николай не повел и ухом, он как-то нудно ковырялся в тарелке, стараясь подцепить на вилку неуловимую шляпку шампиньона… И каково же было удивление Карташова, когда он услышал глухую, словно предназначенную тарелке, речь Николая: «Такова жизнь, братцы, горячий мотор российского солдатика будет биться в груди фашиста Бурилова… Гримаса нашей действительности… »
— Никола, что ты там шепчешь? — крикнул Одинец. — Может, тебя сглазили, иди умойся холодной водой…
— Ничего, особенно, просто фантазии на вольную тему… О том, какому лицу конкретно предназначается наш протез, история умалчивает и, возможно, для нас это даже к лучшему… Подай, пожалуйста, Саня, бутылку с минералкой, на сухую грибы что-то не идут в горло…
Брод был в отключке: осовелым взглядом уставился в телевизор, ни черта, однако, оттуда не черпая. Он пребывал в тупой, пьяной эйфории и этим, видимо, был счастлив…
Сходка калек
Образ Галины неотвязно стоял перед глазами Карташова — и когда бодрствовал и, особенно, когда погружался в ночную дрёму. Но столь деспотическая власть воспоминаний его не устраивала и он, стараясь с собой сторговаться, придумывал массу абстрактных картинок, которые могли бы отвлечь от тягостных мыслей.
Чтобы не раскисать, Карташов на следующий день после передачи протеза команде Музафарова, отправился на свидание с Татариновым.
Шел снежок, слегка подмораживало. Он ехал с учетом гололеда и потому отрезок пути, который раньше покрывал за сорок минут, теперь отнял час с лишним.
Увидев Татаринова, Карташов матюгнулся. Тот сидел на своей убогой подставке, без головного убора, держа в посиневших пальцах потухшую сигарету. Не выходя из машины, Сергей обратил внимание на продавщицу книг — она уже была в вязаном берете и черных шерстяных перчатках. У нее тоже посинел нос и, судя по всему, торговля у нее шла вяло. Люди, словно тени, бесконечным потоком входили и выходили из метро.
Он подошел к Татарину, и в шаге от него остановился. Тихо сказал:
— Сиди, Кот, не оборачивайся.
Татаринов услышал и все понял.
— Запоминай номер моего мобильника, — так же заговорщицки произнес Карташов, и дважды назвал цифры. — Надо собраться и обсудить один план.
Татарин кивнул головой.
— Надень берет, простудишься и в своем подвале загнешься, — сказал Карташов. Затем он подошел к продавщице и переговорил с ней.
— Вы знаете, Костю сюда привозят какие-то странные люди, а вечером забирают… Я бы их убила, они с ним обращаются, как с вещью… Такие бесцеремонные жлобы, хватают, словно мешок с опилками и тащат в машину…
— Ничего страшного, — нейтрально сказал Карташов. — Он пережил еще и не такое, переживет и это… Я вам оставлю для него телефон… сотовый, и я думаю, скоро у него не будет этих опекунов.
— Такие наглые лбы, — продавщица взяла от него трубку, завернутую в целлофан, и спрятала во внутренний карман своего пуховика. — Знаете, мы однажды с девочками хотели его забрать к себе домой… Хотя бы на время, так он ни за что. Он чего-то явно боится.
— Утрясем… Если я вам на днях позвоню, не пугайтесь.
— А вы мне покажите, как им пользоваться.
— Верхняя, слева кнопка. Нажмете и слушайте… Что бы мне у вас купить?
— А вот только что сегодня поступила новая книжка Александры Марининой. Наша Агата Кристи…
Но Карташов взял в руки томик Владимира Высоцкого.
— Давно хотел почитать его стихи да что-то не попадались на глаза.
От того места, где Карташов стоял, он увидел, как к Татаринову подошел какой-то мужчина, в старой мятой шляпе и выбившимся из-под пальто свалявшимся шарфом. И начался базар. Явно подвыпивший гражданин громко, развязно стал втолковывать Татарину, насколько тот позорит себя и всю российскую армию. Вмешалась проходящая мимо женщина и вспомнила все, что пишут оппозиционные газеты о режиме «пахана Ельцина». И про войну в Чечне вспомнила, и про шахтерские забастовки, и не забыла про первую Отечественную войну 1812 года… Женщина готова была стереть выпивоху с лица земли, но тут подвалили еще двое не самых трезвых мужиков России и тоже стали высказывать свои точки зрения…
— Вот так по десять раз на дню, — с улыбкой сказала продавщица. — Люди, словно сумасшедшие. Одним не нравится, что он позорит форму российских вооруженных сил, другим — что он жертва социальной несправедливости.
— Извините, а что вы сами об этом думаете? — спросил он продавщицу.
— Ничего. Сидит человек, никому не мешает, так и вы ему не мешайте. Не хочешь — не подавай, а зачем оскорблять? Человек и так наказан жизнью… — На ее глазах показались слезы.
— Я вам оставлю денег, вы, пожалуйста, купите ему сигарет и что-нибудь горячего на обед. Если, конечно, вы можете покинуть свой пост…
— Да тут на месте все можно купить. Вон, бабка торгует горячими чебуреками, в любом киоске — сигареты… Я ему вчера перчатку принесла, но он ее не хочет надевать…
…О своей поездке к Татарину Карташов рассказал Одинцу, но тот был озадачен другим.
— Ты знаешь, что Брод исчез? Пропал. Как с горизонта белый пароход, — Одинец сделал рукой гладящий жест.
— А где Николай?
— Они с Валентином в панике и не исключают, что это продолжение разборки. Но я так не думаю, потому что банда Фикса уничтожена…
— Но чудес-то не бывает, — Карташову захотелось оказаться как можно дальше от Ангелово. — Кто видел его в последний раз?
— Вечером, как обычно, Веня отправился в свою комнату. Николай разговаривал с ним в районе двенадцати ночи. А сегодня утром Брод не явился на завтрак. Постель разобрана, часы на тумбочке заведены, кейс — в шкафу. Вроде бы никаких примет внезапного исчезновения…
— Может, и нам с тобой отсюда слинять? — не то спросил, не то констатировал Карташов.
— Мне некуда линять. Еще пару дней выждем, возможно, кто-нибудь проявится и поставит нам интересные условия.
— А там смотришь, неуловимый мотоциклист перекинет через забор ухо или нос нашего дорогого Брода?
Вопрос остался без ответа. В комнату вошел Николай — как всегда по-спортивному собран и по-военному держит выправку.
— Ну что, гаврики, будем делать? — спросил он.
— Наверное, то же самое, что делали до сих пор, — ответил Одинец. — Веня еще не появился?
— Боюсь, что сегодня… — Николай взглянул на часы, — впрочем, время еще есть…
— Мы тебе еще нужны? — спросил Одинец.
— На всякий случай будьте на месте. Я пригласил сюда еще два человека из охранной фирмы. Возможно, сегодня все прояснится. Или Брода какая-то сволочь захомутала, или он куда-то рванул по экстренным делам.
Однако к вечеру, действительно, все прояснилось. Из окна своей комнаты Карташов увидел подъехавшее к воротам такси, из которого вылез Брод. В руках у него был кейс, и Карташов вспомнил недавние слова Одинца, что кейс Брода находится в шкафу.
Карташов спустился вниз, где уже были Николай и Одинец с Валентином. Брода встретили гробовым молчанием. И он, видимо, понимая причину этого молчания, старался быть непосредственным.
— Вольно, господа офицеры! Надеюсь, в розыск не подали?
— Уже собрались, — Николай старался не смотреть в глаза шефа. — Ребята начали нервничать, а я им ничего определенного не могу объяснить.
— Это хорошо, что нервничают, бдительнее будут. Верно, Мцыри?
Карташов, кинув взгляд на кейс. Который держал в руках Брод, вспомнил, что точно такой же чемоданчик он уже видел. Кейс, без сомнения, принадлежал Таллеру, о чем свидетельствовала поперечная царапина в левом углу крышки. Карташов заметил, как Одинец тоже зырнул по кейсу напряженным взглядом.
Вечер прошел спокойно. Ужинали по семейному, и Карташов даже себя ругнул за давешние сомнения насчет Брода. После ужина они с Одинцом сыграли несколько партий в нарды и дважды выходили на балкон перекурить.
Когда Карташов уже лежал в постели, Одинец с полотенцем через плечо вышел из комнаты. И Карташов, естественно, не мог видеть, как Одинец, сунувшись в ванную, и обнаружив там Брода, сменил курс и, крадучись, вошел в комнату Вениамина. Зайдя туда, он вгляделся и подошел к бельевому шкафу. Кейс, с которым Брод вернулся из таинственной отлучки, лежал на средней полке рядом с другим, принадлежим Броду кейсом. К его удивлению, замки были открыты и Одинец приподняв крышку чемоданчика, увидел тугие пачки долларов, перетянутые тонкими резинками. Отдельно, в целлофановом кульке, поблескивал желтый металл. Осторожно прикрыв дверцу шкафа, Одинец вышел из комнаты.
Когда он вернулся, Карташов уже посапывал.
— Мцыри, ты уже спишь?
— Нет еще, только собираюсь.
— Как ты думаешь, куда ходил Брод?
— Здесь может быть миллион версий и одна из них самая вероятная — экстренный визит к женщине.
— Возможно. Если завтра, никто не исчезнет, давай проведем рекогносцировку на местности. Посмотрим, где фурычит подпольный водочный завод… Как эта фирма называется?
— Кажется, «Голубая лагуна».
— Неплохо звучит для конторы, спаивающей всю Москву круткой.
…Утром Одинец переговорил с Бродом и попросил «добро» на выезд в город. Вместе с Карташовым. Версия: во-первых, приодеться к зиме и, во-вторых, отвезти Мцыри на Поклонную гору. В музей Великой Отечественной войны…
Они выехали на «шевроле». Первую остановку сделали возле фирменного магазина «Связь-инвест», где купили несколько пейджеров. И там же их зарегистрировали и получили для каждого свой абонентный номер. Затем они подъехали к метро и Карташов, как и накануне, не подходя близко к Татаринову, спросил у него — может ли тот на час отлучиться?
— Конечно, — завертел головой Татарин, — но если нагрянут те, мне не сдобровать…
— Скажешь, что забрали в милицию… для проверки, вернее, для идентификации личности…
— Тогда поехали!
Но перед тем как погрузить Татарина в машину, Карташов подошел к продавщице книг и попросил ее, в случае приезда «шестерок», подыграть — мол, был рейд и калеку забрали в милицию…
От метро «Алексеевская», по проспекту Мира, они направились в сторону ВДНХ. Бывший десантник, а теперь инвалид первой группы Иван Горелов, сидел возле второго турникета. В отличие от Татарина, этот парень был без единой конечности. Он сидел в бушлате, в голубом берете, на изгибе которого красовалась эмблема ВДВ. Горелов напоминал нахохлившуюся птицу. На плечах бушлата, где раньше были погоны, теперь лежала снежная крошка.
Они подошли к нему и положили в коробку две купюры по двести рублей. Народу вокруг было немного и вряд ли кто обратил внимание на подошедших к инвалиду двух молодых мужчин. Одинец спросил:
— Не холодно, Ваня, тут сидеть?
— А ты сам посиди, тогда узнаешь, — Горелов завелся с пол-оборота.
— А как насчет того, чтобы погреться? — Одинец указал на рукой на «шевроле». — Там уже ждет тебя твой коллега, может, поговорим?
— Гуторь тут, зачем лезть в машину?
— Для большего понимания… Мцыри, бережно берем ветерана и несем в тачку.
— А если я не хочу? — запротестовал калека. — Если мне тут хорошо… Перестаньте, я буду сейчас орать…
— Несем! — повторил Одинец и хватко взялся за отсыревший бушлат.
В машине было светло и тепло. Когда Горелов оказался в «шевроле», и увидел Татаринова, он перестал ершиться и беззлобно молвил:
— А мне, в принципе, все равно, где болтаться — в прорубе или на веревке… Мы, обрубок, кажется, с тобой знакомы? — обратился он к Татарину.
— Однажды рядом сидели, когда в ангаре определяли калек на работу.
— ОМОН?
— Он самый!
Второго однорукого парня они забрали возле метро «Чкаловское». Его звали Денисом Бурлаченко — бывший «чеченец», раненый в первый же день вторжения в Чечню.
Игоря Каркашина, который попрошайничал у «трех вокзалов», нести не пришлось. Одинец доходчиво объяснил ему суть дела и он сам, с помощью костылей, направился на стоянку.
— Учтите, — предупредил он, не выпуская изо рта сигарету, — если кому-то ваши дела не понравятся, объясняться будете сами.
Но когда Каркашин оказался в компании таких же, как сам, тон разговора у него повеселел.
— Привет, крабы! — сказал он и бросил вперед себя костыли. Татаринов с Бурлаченко протянули свои руки, а сзади его подсадили Одинец с Карташовым.
Импровизированное совещание они провели в южных пределах парка «Сокольники», у Егерского пруда.
Карташов остался за рулем, Одинец из кабины перебрался в салон. По предварительной договоренности с Татарином, объяснить ситуацию своим товарищам по несчастью должен был он. Но как это бывает с людьми, долго не общавшимися на нормальном человеческом языке, Татаринов начал речь с крутого мата. Однако его никто не перебивал.
Одинец устроился у перегородки, отделявшей кабину от салона, курил и одним глазом поглядывал через лобовое стекло.
— Тут разговор короткий, — продолжал между тем Татарин, — или мы будем продолжать мантулить на эту плесень, или скажем, наконец, свое спецназовское слово. Лично мне все это окуенно надоело. Я каждый день молю Бога и родную мать, чтобы они меня родили заново…
Горелов сидел, потупив взор, слизывая с губ падающие с берета капли тающих снежинок.
— Так, что ты, ОМОН, предлагаешь? — спросил он. — И кто эти люди? — кивок в сторону Одинца.
— Это наши братаны. Они так же, как мы, ненавидят беспредел и собираются безвозмездно нам помочь. Так, лейтенант?
— Беспредел я люто ненавижу, — живо откликнулся Карташов.
— А что такие, как мы, крабы могут сделать? — спросил Бурлаченко.
— Мы свободно своих притеснителей можем взять за письку и тряхнуть до смерти, — пояснил свою светлую мысль Татарин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40