— Да знаю я, откуда надо заходить, — раздраженно бросил Одинец. — У нас же не было времени, чтобы все сделать грамотно.
Дорога была знакомая и Карташов довольно уверенно вел машину. И к ЦБФ свернул без подсказки Одинца. Два, стоящих друг против друга огромных корпуса, напоминали то, что обычно остается от сильнейшего землетрясения. Ни одного целого стекла, ни одной двери — темные зияющие провалы… .
— Тормози! — сказал Одинец и выбрался из машины. Прошел в здание.
Карташов смотрел на всеобщую запущенность и подумал о своей бывшей рижской казарме. Наверное, ее тоже постигла столь же печальная судьба.
Показавшийся в проеме дверей Одинец крикнул:
— Подай задом, тут есть довольно укромный уголок.
Парень был тяжелый и дважды резиновый мешок выскальзывал у них из рук. Минуя длинный, пронизанный сквозняками коридор, они завернули за угол и уперлись в ржавые металлические двери. В свете фонаря на табличке можно было прочесть: «Генераторная». Комнатушка два на два метра, пол которой сплошь усыпан битым стеклом, пластмассой, на стенах узоры старой паутины.
Они вытряхнули пленного из мешка и обыскали. На пол легли сигареты, зажигалка, портмоне, набитое российской валютой, нож-кастет и записная книжка, которую Одинец сразу же положил себе в карман. Однако главным трофеем были связка ключей — возможно, от подвала, где сидел Татаринов, и новенький пистолет «глок-19» на пятнадцать патронов.
— Возьми себе, — сказал Одинец и протянул оружие Карташову. — Этот фраер имеет неплохой вкус к таким игрушкам.
Одинец принялся допрашивать плененного.
— Кто твой хозяин? — вот, пожалуй, и все, что нам от тебя надо узнать. — Одинец сунул в губы парню зажженную сигарету. Парень затянулся, закашлялся. Сигарета выпала из его губ…
— И что дальше? — спросил он.
— В любом случае ты останешься здесь, но все завесит от тебя — в каком виде ты тут останешься…
— Сегодня с ним говорить бесполезно, — сказал Карташов.
— Я думаю, и завтра тоже будет бесполезно, — поддакнул Одинец. — А вот через неделю мы к этому вернемся. Верно, кент?
Парень не прореагировал. Играл в молчанку. И Одинец, не сдержавшись, наотмашь ударил его в челюсть. И снова отключил. На подбородке блеснула сукровица — вытекла из разбитого рта.
— Такие не колются… Во всяком случае, не сразу, — подвел черту Карташов.
— Это в ментовке они не колются, а на природе и перед такими, как сами, с удовольствием делают явку с повинной. Посмотришь, сколько завтра будет соплей и чистосердечных признаний.
Карташов взял в руки паспорт и открыл его: «Сучков Руслан Иванович, 1974 года рождения, Москва… » — Перелистал странички документа. — Не женат, прописан по улице Садовая, дом 15… Что еще?»
Забрав трофеи и, закрыв дверь с помощью куска проволоки, они вышли из генераторной.
Уже в машине пересчитали деньги. Трое нищих калек за один день собрали 6788 рублей, о чем свидетельствовала приложенная к деньгам записка.
— Ё… .е олигархи! — выругался Одинец. — Эти денежки им отольются кровавыми слезами.
— Я зверски хочу напиться, — Карташов включил зажигание. — С точки зрения буквы закона, мы не правы — презумпция невиновности еще не отменена…
— Хотел бы я видеть тебя с твоей презумпцией, когда этот нож по самую рукоятку вошел бы в твое горячее ментовское сердце… Неужели ты не видел его глаза? Это же взгляд убийцы…
— Возможно, ты прав, но в жизни чего только не бывает, — Карташов жадно курил, время от времени стряхивая пепел в форточку. — Самая точная наука — это наука забывать ненужное…
— Во-во, это как раз тебя касается, а то — презумпция невиновности, презумпция невиновности… Все виноваты и… никто не виноват. Жизнь такая и хоть умри, но ее не переспоришь…
* * *
После нескольких партий, сыгранных в нарды, Карташов отправился в душ. Одинец вышел на балкон и сделал полсотни приседаний. Потом они вместе пили на кухне чай с крекерами. Но перед этим употребили бутылку «Кристалла». То ли водка, то ли крепкий чай сподвигли их на сумбурный обмен мнениями.
Одинцу не давала покоя информация, которую он услышал по телевизору: американские астрофизики открыли зарождение новой Вселенной на расстоянии двенадцати миллиардов световых лет от земли.
— Я этого не могу представить, — горячился Саня и было видно, что сообщение, казалось бы, далекое от повседневной жизни, его страшно поразило. — По-моему, все это фигня, на таком расстоянии ни черта нельзя разглядеть…
Карташов вяло втягивался в тему.
— Если бы, допустим, там кто-то зажег карманный фонарик, тогда, конечно, никакой телескоп этого не уловил бы, — сказал Карташов и пальцем нарисовал на столе невидимую окружность. — Может, ты что-то не так понял? И речь идет не о Вселенной, а о новом созвездии, а это разные вещи…
— Если врет телевизор, значит, вру и я… Но что интересно: пока свет дошел до Земли, прошли миллиарды лет и не исключено, что на данный момент той Вселенной уже нет и в помине — рассыпалась или улетела к черту на кулички.
— А кто его знает! У меня тоже не хватает воображения представить, что всюду бесконечность — ни края, ни тупика, ни половины пути… Ум за разум цепляет. Выходит, все, что нас окружает и мы сами — ничтожные величины. Звездная пыль, атомы…
— Не скажи, человек — царь природы! — Одинец поднял чашку до уровня глаз. — И человек — это звучит гордо… Тьфу ты, черт, как нас, доверчивых идиотов, дурачили! Человек — это ничтожество! Мразь! С другой стороны — он жалкая букашка и до слез беспомощный… Вот ты, например… Бывший блюститель порядка, гроза бандитов и вдруг сам стал зеком, и вместо того, чтобы беспрекословно встать на путь исправления, влезаешь по уши в дела, которые иначе как противозаконным промыслом не назовешь.
Карташов зырнул на Одинца, пытаясь ухватить — сколько в его словах иронии. Но тот был серьезен и, как ни в чем не бывало, попивал чаек и хрумкал печенье.
— А кстати, Мцыри, как закончилась та история на литовской границе?
Карташов поставил на стол чашку.
— Тогда все закончилось побоищем. Мужик, которого мы обыскали, заелся с Бандо. Сказал, что таких сволочей его отец во время войны расстреливал пачкам… как куропаток на Куршской косе… Мы находились в домике, поставили всех у стены и хотели уже уходить, когда Бандо заставил пожилого таможенника повторить то, что тот только что сказал про куропаток… Мы с Кротовым пытались Бандо увести, но он завелся, глаза полезли из орбит, слюна, словно из брандспойта… Короче, он схватил мужика за ворот и начал бить головой о стену, на которой висели в рамке под стеклом какие-то инструкции. Стекло разбилось и, видимо, его осколки в кровь поранили лицо литовца. Страшно было смотреть. Однако другие таможенники молчали. Я подошел к Бандо и, взяв его за рукав, хотел оттянуть к двери. Но он еще больше стал входить в раж. Все произошло мгновенно. Бандо автоматом ударил таможенника по спине, а тот развернулся и кулаком врезал Бандо по кадыку. И что ты думаешь… Слон, так в отряде звали Бандо, еще раз отмахнулся автоматом и то ли нечаянно, то ли преднамеренно угодил мне по скуле. Ну я, естественно, тут же вырубился. Все остальное знаю со слов Кротова. Тогда только-только в моду входили открытые кобуры, с ремешком и кнопкой. Так вот, когда я потерял сознание, Бандо из моей кобуры выхватил пистолет и две пули всадил в несговорчивого таможенника. Увидев как тот падает и разбрызгивает кровь, Бандо начал стрелять в остальных. Кротов пытался ему помешать, но Бандо пригрозил его самого застрелить…
— И ты потом, строя из себя героя, об этом, конечно, промолчал?
— Так все решили. Тогда другая была психологическая атмосфера. Все за одного, один за всех.. Рижский ОМОН был своего рода знаменем в борьбе против националистов…
Одинец слушал с нескрываемым интересом.
— Ну и, чем эта одиссея закончилась?
— Все наше оружие было отстреляно, ибо вся информация о каждом стволе хранилась в гильзо-пулетеке МВД Латвии. Когда советская прокуратура накрылась и к власти пришли латыши, меня сразу же включили в оперативную разработку. Как и многих других и, в том числе, Слона… К тому времени наш отряд уже находился в Тюмени и где-то сразу после октября 93-года я возвращался с дежурства… в подъезде общежития… Словом, спецназовцы из Латвии заломили мне руки, заклеили скотчем рот, надели на голову мешок и — в машину. В Ригу везли в каком-то контейнере…
— А Бандо?
— А он в октябре 1993 года, после разгрома хасбулатовцев, рванул в Питер, хотел создать там партизанский отряд. Смешная, между прочим, история… Мы с ним однажды, по-пьяни, перед телевизионными камерами поклялись, что если советская власть в Латвии кончится, мы уйдем в леса и будем там за нее продолжать бороться. Потом он из Санкт-Петербурга перебрался в Москву, а меня осудили и в — лагерь…
Одинец встал и полез в холодильник.
— Такие истории я не могу слушать всухую, — налил почти полный фужер водки и залпом выпил. Закурил.
— Ну и что ты на суде сказал?
— Сказал, что таможенники напали на меня и я, защищаясь, применил оружие. Такую линию поведения мы избрали вместе с адвокатом.
— Я давно замечал, что ты, Серый, из-за угла пыльным мешком долбанутый… И как только я с тобой работаю?
Карташов тоже налил себе водки, в ту же кружку, из которой пил чай.
— Ты зря горячишься… Я, по-моему, тебе уже говорил, что к тому времени моего друга Кротова застрелили в лесу, почти рядом с казармой. Он слишком много знал и, в том числе о проделках Слона… Они вместе не раз ходили на взрывные дела, хотели подрочить власти и вызвать их на действия…
— Это называется «провокацией»…
— Называй, как хочешь, ты в той ситуации не был…
— Я в Абхазии был в похожей ситуации.
— Тем более, понимаешь, о чем речь… Так что после гибели моего главного свидетеля, мне ничего другого как только все взять на себя, не оставалось… А так вроде бы чистосердечное признание, к тому же правдоподобная версия о вынужденной самообороне… Мне бы все равно впаяли по высшему разряду.
— Ну и дура! — аж закачался на табуретке Одинец. — И что, Бандо все сошло с рук?
— Я ждал, что он объявится или хотя бы по телефону даст показания, а он окончательно скурвился. Но я не думаю, что это конец истории. Я его, если он, конечно, в Москве, все равно найду…
— Да чего его искать, тебе же сказал Татарин, где его можно заарканить…
— Интереснее живется, когда только идешь к цели…
— Тоже мне сраный Спиноза! Пока ты будешь здесь фантазировать, он тебя первым найдет и замочит. Ты для него живой свидетель, лишний человек… Хочешь, можем хоть завтра поехать в логово Бурилова… Это раз плюнуть…
— Адрес найти, конечно, не трудно, труднее найти вот здесь, — Карташов дотронулся до левой стороны груди, — ненависть… Она у меня с годами как бы нейтрализовалась. И знаешь почему?
— Ну, ну…
— Слишком много за это время я перевидал всякой человеческой грязи…
— Но страна должна знать своих героев. Он сейчас жирует, а ты, как загнанный волк, мечешься по кладбищу, разрывая могилы кровавыми лапами…
Карташов поднялся из-за стола и вышел на балкон. За ним, с фужером в руках, последовал Одинец.
Ночь вступала в свои права. Они стояли рядом, курили, и каждый по-своему воспринимал звездный, уходящий в неохватную вечность мир…
— Пойдем, Мцыри, в комнату. Простудишься, кто тебе даст больничный? — Одинец взял Карташова под локоть и ненавязчиво увлек его в проем дверей. Позади остался обрыв и свежее дыхание осени.
Таллер терпит фиаско
Таллер проснулся изнуренный сновидениями. Целую ночь, во сне, он гонялся за Эллочкой, которая, демонстрируя свою независимость, все время куда-то исчезала. Но он-то знал, с кем и где она пропадает. А главное, во имя чего.
Еще накануне вечером он предупредил жену, что едет в командировку и потому утром соответствующим образом экипировался. Вместо дорогого костюма, в которым он ходил в офис, он надел свитер и джинсы, а белую рубашку, галстук, шлепанцы, бритву, мужской парфюм и две пачки сигарет «Уолл-Стрит» положил в небольшую дорожную сумку. Сверху кинул книгу Наполеона Хиллса «Если хочешь стать богатым, стань им».
В восемь утра его телохранитель Павел Лещук подъехал к его дому, а в восемь десять Таллер уже сидел в теплой кабине своего любимого «мерседеса» и сладко затягивался сигаретой.
— Сейчас ты мне покажешь, где находится любовное гнездо завмага, а потом доедем до нашего офиса… Надо позвонить в Ригу. Во всяком случае, напряг с Фоккером необходимо немедленно устранять.
— Да, раньше было проще, — с сожалением сказал Лещук, — пару раз махнул в Чечню и, считай, полугодовой план выполнен…
— Не то слово, — тоже вздохнул Феликс Эдуардович, — но мне кажется, не сегодня-завтра то же самое произойдет в Дагестане. Почти каждый день взрывы и кого-нибудь захватывают…
— Там это теперь надолго. Возможно, это начало новой дагестанской войны.
— Ничего, перебесятся. Там такие нравы: сегодня ты соседа не зарезал, завтра сосед приколет тебя. Фифти-фифти…
На пересечении Можайского шоссе с МКАД, свернули на Советский проспект и где-то в районе Ромашково, на берегу небольшого озерца, остановились. Покинув машину, они прошли по раскисшей от дождей сельской дороге, и возле котлована, наполненного мутной, ржавой водой, завернули в узкий проход. Тропинка шла вдоль высокого железобетонного забора. По другую сторону поджимали мокрые заросли березняка и серой ольхи. Вид на особняк открылся внезапно, когда они вышли из-за кустов на поляну.
— Все паразиты живут в красивых местах, — сказал Таллер и осмотрелся. — Я всю жизнь работаю, как папа Карла, а только к пятидесяти годам стал кое-что себе позволять.
— Слева от калитки ворота гаража, — сказал охранник. — Я вон из-за тех берез в бинокль наблюдал за ними.
— Все прозаичнее, чем я думал, — с дрожью в голосе проговорил Таллер. У него аж перехватило дыхание, когда он представил, как его дорогая Эллочка входит в это чистилище, притаившееся за зелеными створками ворот. Ему даже показалось, что особняк, забор и все видневшиеся за ними строения, как бы качнулись и сделали несколько ритмических движений:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40