– А куда мы, собственно, спешим, любезный?– Ого, как ты заговорил! – хохотнул Бармин. – Я же обещал населению тебя закопать! Вот и пойдем куда-нибудь поглубже, под землю. Я тебя стаканчиком угощу. Все меньше вонять будешь.– Весьма благородно с твоей стороны.Они быстро удалялись от опасного перекрестка. Доходяга едва слышно повизгивал и держался за поясницу, но глаза его смеялись: в руке у него было столько денег, что голодная смерть отныне ему не грозила. Целую неделю! А то и две.
21 Илья Борисович колдовал над своим пасьянсом, заряжаясь азартом полицейской ищейки. Глаза его сверкали. Он даже не заметил, как в кабинет кто-то вошел.– Шеф, – перед Блюмом вырос молодой человек, смущенно чешущий затылок, – «Зверь» предлагает нам заняться одним субъектом в связи с похищением Эталона.– Кто он?– Некто Артист. Свидетель опознал его.– Артист? Не слышал… – Блюм, размышлявший над последней сводкой данных, недовольно оторвался от чтения. – Что он там натворил?– Извините, прилюдно справлял нужду. Этот человек уже не числится ни в каком списке. Кандидат на отправку в Промзону. Не понимаю, как его до сих пор не убрали отсюда!– Что же тогда «Зверь» так беспокоится? – спросил Блюм, задумчиво. – Здесь что-то есть!– Да нет, ничего нет. Ну, разве что этот Артист облегчился поблизости от Лабораторного корпуса.– Где?– На перекрестке у забора, как раз напротив. Так вот, он присел там по нужде примерно в то же время,когда…– Ах вот как?! – оборвал мальчика Блюм. – «Зверь» так просто не рычит! В этом его сила! Думаешь, это чудачество опустившегося лицедея?– Не знаю. Но его здорово побили!Илья Борисович с сожалением думал о том, что его мальчики почему-то непременно желают доказать ему, что машина – дура, что-то вроде зубрилы-шахматиста без ума и фантазии. Но почему? Может, ревнуют? К машине ревнуют губошлепы!– Даже побили? – Блюм усмехнулся, и глаза его сверкнули. – Он живой?– Да. Какой-то прохожий отбил его. Напугал толпу: сказал, что Артист – рабочий из его отряда, проглотивший какие-то радионуклидные источники. Гуманист!– Радионуклиды? Бред! А впрочем… Недурно придумано! Что-то вроде отвлекающего маневра. Где сейчас Артист и тот гуманист? – Блюм встал.– Если хотите, я запрошу данные по этому инциденту.– Да, непременно. Думаю, это они! Как получишь сводку, сразу мне на стол. И вот еще что. К северной стене Лабораторного корпуса, туда, где это произошло, направьте поисковый отряд. Естественно, не на улицу, а во двор. Пусть ищут!– Что ищут?Не знаю, идиот! – Шеф зловеще уставился на своего подчиненного. Молодой человек побледнел и опустил глаза, играя желваками. – Ну, что стоишь? Бегом марш! – рявкнул Илья Борисович.Через двадцать минут Блюму, нервно постукивающему костяшками пальцев по столу, сообщили, что во дворе у забора не обнаружено ничего, кроме ржавых бочек, битого кирпича, россыпи окурков… и рваных резиновых перчаток.– Вот оно! – воскликнул Блюм и облегченно вздохнул.Пасьянс сложился.Илья Борисович распорядился прекратить поиски Эталона в стенах института и распустить сотрудников по домам. Всех, кроме…
22 Донской все еще стоял в телефонной будке.Нужно было ехать к прозектору за урной. Но лил дождь…Вероника давно упорхнула из будки, зажав в кулачке зеленую банкноту. Выпросила! Этой птичке от Глеба более ничего и не надо было. Зелененькая вполне устроила ее молодую душу…Ее имя напомнило ему давнишнюю историю.Лет двадцать прошло с тех пор, как он, тогда еще студент, прибыл на заполярное месторождение, где заканчивалась разведка и уже начиналась добыча золота. Вожделенное «рыжье» – мелкодисперсное золото – добывалось там из рудных тел в шахтах на глубине до двухсот и даже трехсот метров. Оконтуриванием этих рудных тел и должен был заниматься геофизик Донской.Ту странную грустную девочку лет восьми-десяти он приметил среди населения бурового поселка в день прилета. Она стояла рядом с вертолетом и исподлобья смотрела на него, растерянно озирающегося по сторонам в поисках человека из администрации.Потом, когда он уже начал работать, она подходила к его буровой и часами простаивала у входа, глядя широко расставленными миндалевидными глазами в сумрак дощатой трапеции, где студент Донской описывал керн.В геофизике ему места не нашлось.Начальство «бросило» его на буровую.– Ничего, – сказал начальник экспедиции, – когда будешь уезжать, подкинем тебе геофизических материалов. На диплом хватит. А пока нам требуются геологи на буровых. Один, понимаешь, умер, а двое уже месяц болеют…Девочка никогда не входила в помещение, где со скрежетом работал станок и буровик с помощником таскали туда-сюда обсадные трубы. Она стояла у входа и смотрела на него. Глеб краем глаза также наблюдал за ней. Однажды, стараясь придать голосу хрипловатые нотки, он строго сказал:– Ты меня насквозь просмотришь, и я умру. Потом резко обернулся к ней, готовый рассмеяться, и замер, увидев ее полные смятения глаза.– Не бойся! – смягчился Глеб, понимая, что напугал девочку, но та исчезла.После этого случая он пробовал узнать, чего же девочке нужно, но она всякий раз убегала в поселок, резво мелькая худыми лодыжками и оборачиваясь на него.Потом он увидел ее в поселковой столовой – в вагоне-бытовке, где подавали пельмени с начинкой из колбасного фарша, прокисшие борщи из неприкосновенного запаса Красной армии и горячий хлеб. Девочка стояла спиной к нему и сжимала в руках сумку.Глеб порылся в карманах и извлек половину шоколадки. Подойдя к девочке сзади, он присел на корточки и осторожно тронул ее за плечо.– Привет! Держи шоколад!Она испуганно смотрела на него и молчала.– Ну, долго вы еще в гляделки играть будете? Вероника, чего тебе? – насмешливо крикнула баба в белом халате. – Давай банку-то!Девочка отодвинулась от Глеба и, беспомощно хлопая глазами, протянула банку продавщице.– Покажи, сколько у тебя денег? – Продавщица взяла из протянутой ладони смятые рубли и пересчитала. – Ясно, двойную порцию. Ну вы и едоки! Не едите, а клюете – точно птицы небесные! – продавщица засмеялась.Наложив пельменей, она сама упаковала банку в сумку. Девочка направилась к выходу, низко опустив голову. Глеб остановил ее и насильно вложил в ладонь шоколад.– Что вы с нашей девчонкой делаете? – нахально смотря в глаза Глебу, воскликнула продавщица. – Она ж совсем ополоумела.– А что я делаю?– А то, что приезжаете такие столичные да кудрявые! Наши-то мужики давно как звери ходят, а вы небось и одеколоном душитесь?– После бритья. А разве нельзя?! – Глеб не понимал эту бабу, губы которой расплылись в непристойной улыбке.– Прячьте его подальше. Мужики узнают – выпьют!Потом он увидел девочку в сопках. Она брела по склону и складывала черноголовики в холщовую сумку.Находясь от нее метрах в ста, Донской крикнул:– Вероника! – и помахал рукой. Девочка подняла голову и уставилась на него.– Только не убегай, – сказал он, приближаясь к ней. – Я же не лесной разбойник!– А что, они тут есть? – пролепетала Вероника хрипловатым голоском.– Тут нет. В лесу – есть!– В лесу, – пропела она. – Я видела лес на картинке. Там сова, волк, лиса… И еще бабка с длинным носом.– Баба Яга? – улыбнулся Глеб.– Да, – покачала головой Вероника и вдруг улыбнулась. – Я лучше здесь буду жить. Вы видели море?– Видел.– А я не видела, – сказала Вероника. – Не успела. Папа хотел взять меня на вездеходе к морю. Наше море называется Ледовитый океан. Но он умер. Море – это когда много воды?– Да. Там еще чайки и пароходы.– И все?– Нет. Еще оно шумит. – Глеб был озадачен: ему хотелось знать, как живет эта девочка. – У тебя есть мама? – тихо спросил он.– Да, – вздохнула девочка и замолчала.– Разве тебе с мамой плохо? – осторожно спросил Глеб.– Маме со мной плохо. Она все время плачет и лежит. Она уже давно больная, после того, как умер папа. Сначала она кричала на папу и бросала в него тарелки, а когда он умер, заболела.– Почему твоя мама не едет на Материк? И на что вы тут живете? У вас есть деньги?– Дядя Илья дает деньги и консервы. Он мне и маме много подарков дарит, но мама все его подарки выбрасывает… Она говорит, что дядя Илья погубил папу. Но это неправда. Папа сам умер. Сначала лежал, а потом заснул – и все.В поселок они вернулись вместе.Глеб проводил Веронику до барака и вошел вместе с ней внутрь затхлого жилища: хотел взглянуть на мать девочки. Он почему-то испытывал смутную тревогу. Однако Вероника попросила его не входить в комнату, где лежала мать.На подоконнике, рядом с пластмассовой куклой, Глеб заметил половину шоколадки, ту самую.– Ты не ешь шоколад? – растерянно улыбнулся он.Вероника посмотрела на него широко раскрытыми глазами, губы ее приоткрылись – она хотела что-то сказать, но так и не произнесла ни слова…Больше он не видел Веронику: она перестала приходить к буровой. Он не встречал ее ни в столовой, ни в поселке, хотя всегда норовил пройти мимо барака, где она жила.Через полтора месяца Глеб с рюкзаком за плечами стоял у вертолета. Через несколько минут он улетал: нужно было успеть на вечерний самолет до Москвы.Буровики провожали его. Громко хохоча, жали руки, протягивали письма, которые уже вечером могли отправиться на Материк. Глеб чего-то ждал. Остальные пассажиры, в том числе и начальник экспедиции, уже сели в вертолет.Винт раскручивался, буровики понемногу расходились. Уже поставив ногу на ступеньку, Глеб обернулся и увидел Веронику. Она стояла у ближайшего барака и, спрятав руки за спину, смотрела на него.– Я сейчас! – крикнул он и, бросив рюкзак в вертолет, побежал к Веронике.Девочка не двигалась. Глеб подбежал к ней и протянул маленькую раковину. Черноморский рапан.– Поднеси к уху и услышишь море! – Глеб положил руку на плечо Веронике. – Ну, прощай! Станешь большая, поезжай в Москву учиться. Выучишься на специалиста, возьму тебя к себе на работу!Вероника подняла на него свои по-взрослому грустные глаза, губы ее искривились.– А вы не могли бы взять меня с собой? – прошептала она и достала из-за спины авоську с вещами.– Как же я возьму тебя? А твоя мама?– Мама умерла. – Девочка с надеждой смотрела на Глеба.– Оставь ребенка в покое! – крикнул из вертолета начальник экспедиции. – Улетаем!– Но она осталась совсем одна! – закричал Донской.– О ней есть кому позаботиться! – раздраженно рявкнули ему.Глеб повернулся к Веронике. Обеими руками вцепившись ему в рукав куртки, она смотрела на Донского во все глаза, не смахивая слез. Нагнувшись, он неловко поцеловал ее в темя, потом положил ладонь на ее вздрагивающую голову и пробормотал:– Не плачь, я еще прилечу. Вот увидишь…В Поселке, где он дожидался ночного рейса, к нему ни с того ни с сего пристали двое буровиков и в кровь избили его.Всю дорогу до Москвы он думал о том, как на следующий год прилетит с подарками для Вероники, но, спускаясь по трапу на московскую землю, вспомнил, что у него есть прекрасное предложение поработать в другом конце земли. Вспомнил и грустно улыбнулся. «Надеюсь, о девочке там позаботятся!» – успокаивал он себя, садясь в поезд Москва–Ленинград с бутылкой водки в кармане.
23 Все пути в Промзону оказались перекрыты. Бармин уже успел избавиться от обреза и кошки и теперь чувствовал себя гораздо уверенней. Конечно, стоило поскорей расстаться и с этим нарушителем общественного порядка, который сполна получил за свою услугу, но доходяга мог в любую минуту угодить в лапы патруля и расколоться: рассказать о странном заказе.– Я – Бармин, по профессии водила. Здесь проездом. А тебя, чучело, как величать? – спросил Бармин тяжело дышащего доходягу, когда они спустились в грязное заведение, где за алюминиевыми столами, заваленными немытой посудой и хлебными крошками, отдыхали после трудового дня мастера и бригадиры из Промзоны.– Эдик. Артист!– Больших и Малых театров?– Нет, только Буферной зоны. А вообще-то я артист эстрады и здесь, на Объекте, оказался случайно. Да и в Заполярье тоже… Отстал от концертной труппы.– Опоздал на самолет? – усмехнулся Бармин.– Это смешно, но именно так и было. Слишком увлекся местным гостеприимством. Водка, коньяк, шампанское, восхищенные взгляды «товарищей жителей Крайнего Севера». Ты знаешь, что такое людская любовь и слава? Что такое толпа поклонников? Ах, как сладко ощущать себя кумиром толпы! Поклонение масс – это бальзам для израненной души артиста! Я раз десять пытался сесть на самолет, но всякий раз, прежде чем объявляли посадку, я уже был в свободном полете. Обожающие меня северяне не давали мне просыхать. С утра – Везувий в животе и небо с овчинку, потом – «лечение», а к вечеру сольный концерт маэстро в какой-нибудь закусочной по имени «Ресторан», концерт, переходящий в праздник до полной потери пульса. Так продолжалось примерно полгода. Но вскоре население ко мне привыкло, и я собрался вернуться в свою областную филармонию, но в самолет меня бесплатно не пустили… Тогда я поехал на ближайшее месторождение – подзаработать. Сезона три вкалывал, как простой работяга. На билет откладывал. Откладывал, откладывал, да только все зря: всякий раз перед отъездом расслаблялся и пропивал заначенную на билет сумму. Думаю, это – судьба. Душа не пожелала вернуться в филармонию… Даже став сезонным рабочим, я продолжал пользоваться среди населения популярностью. И все благодаря бесподобному искусству подражания! Я, парень, могу любой голос изобразить! Ну, кого?– Черепаху Тортиллу на церемонии вручения деревянному Буратино золотого ключика от швейцарского банка! – усмехнулся Бармин.– А ты, я смотрю, тоже артист! – радостно засмеялся Артист, обнажая мелкие темные зубы. – Давай выпьем за знакомство! На твои или на мои?– Угощаю! Эй, дядя! – крикнул Бармин бармену, если, конечно, мрачного кочегара в черном кожаном фартуке мясника можно было так назвать, – бутылку нам чего-нибудь не очень дешевого, и разверни телик в нашу сторону. Чем там щас население травят?– Боевиком! – сипло заметил кочегар.– Поторопись, дядя! – точь-в-точь как бармен просипел Артист и рассмеялся.…Часа полтора уже они сидели за небольшим столиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65