Было трогательно видеть, что бывшие боевые друзья, у которых сегодня новые права и обязанности, различное общественное положение, остались не только друзьями, хотя и не виделись двадцать один год, но как бы и не разлучались все эти годы. По-прежнему, обращаясь, например, к Смирнову, они говорили: “Товарищ командир!”
А Васильева не величали Никифором Степановичем, если надо было что-то передать ему, а просили: “Скажи комиссару”.
Ранним утром после первой ночевки в урочище реки Южный Марух, в тот рассветный час, когда еще не разошелся туман, но уже можно было двигаться, участники боев подошли к тому месту, где надо было переправиться через реку. Бешеный поток грозил смыть любого, кто решился бы просто перейти его. И тогда бывший инженер 810-го полка лейтенант, а ныне полковник Малюгин взялся за наведение переправы. В несколько минут мостик с перильцами был готов, и бойцы перешли реку. Тяжело было Владимиру Туровскому и Ивану Подкопаеву, тяжело было и другим. Но по общему признанию, вторично совершил подвиг, пройдя стокилометровый горный путь, Константин Расторгуев. В результате военного ранения у него совсем не сгибается правая нога. Можно только догадываться, сколько мучений он вынес на бесконечных спусках и подъемах, но сам он не пожаловался ни разу, хотя бы просто на усталость, а даже подбадривал других. Ни на шаг не отходил от него Борис Винокуров, бывший начальник штаба третьего батальона, боевой его друг. Буквально взявшись за руки, повторяли они свой военный путь. Естественно, что они отставали от общей колонны. И на привалах мы говорили поварам:
– Мы уходим, а вы подождите еще двоих... К местам ночевок они тоже приходили позже всех, сопровождаемые лишь одним альпинистом. Товарищи готовили им палатку и места у костра.
– Ну что, дружище, – спрашивали они Расторгуева, когда он, наконец, делал последние шаги, – очень тяжело?
– Ничего, – отвечал он, – жарко. Вот Борису со мной нелегко. А я заранее готовился к этому походу – ходил на лыжах, бегал.
– Это с твоей-то ногой?
– А что ж такого? Упадешь – не велика беда, подняться можно. Не на войне ведь...
По вечерам после ужина, перед тем как свалиться в сон, мы спрашивали его о прошлом и настоящем. Он скупо рассказывал, что работает сейчас в Куйбышеве на том же заводе, что и до войны, только что не рабочим, а начальником цеха.
– Трудно небось, работа нервная, с людьми. – Да нет. Люди хорошие. Два с половиной года уже как наш цех – цех коммунистического труда.
– Ну, тогда можно жить.
– Да, жаль расставаться с ними.
– А зачем расставаться-то?
– Партком поручил мне принять другой цех, отстающий. Годика два-три придется поработать, чтобы и его коммунистическим сделать...
Уже в Сухуми, на туристской базе, где всем участникам перехода вручали значки “Турист СССР” за преодоление сложного горного маршрута, который не всем молодым под силу, кто-то спросил Расторгуева:
– Если бы знал, что так тяжело будет, пошел бы снова?
– А я ведь знал это, – просто сказал Расторгуев. Подождал, пока стихла музыка и замолкли аплодисменты, приветствовавшие очередного значкиста, и добавил:
– Я ведь обещал ребятам, что приду их навестить перед тем как помереть.
Герои марухской битвы горячо были встречены в братской Абхазской республике. Они выступали на митинге перед трудящимися и присутствовали на приеме, устроенном в их честь руководителями республики. Сердечно приветствовал ветеранов Председатель Совета Министров республики Михаил Герасимович Чиковани. Ветераны посадили небольшую аллею Памяти героев Марухского перевала.
Она шумит сейчас молодыми побегами на широком, усаженном цветами и пальмами центральном сквере города Сухуми...
На третий день пребывания в Сухуми бывшие солдаты, вторично прошедшие по собственным следам, стали разъезжаться по домам, а мы с несколькими ветеранами боев поехали еще в далекое грузинское селение Кодор, чтобы навестить могилу умершего за три месяца до того как боевые друзья собрались вместе – Шалвы Михайловича Марджанишвили. Он командовал в войну седьмой ротой 3-го батальона 808-го полка и награжден за марухские бои орденом Красного Знамени. И умер он не от старости, а от старых ран, как солдат. Перед смертью, рассказывали нам родные, он говорил, что счастлив, ибо воинский труд его товарищей и его самого не забыт.
Возложив цветы на могилу Марджанишвили, мы до позднего вечера сидели под персиковыми деревьями, взращенными руками Шалвы, и слушали рассказ о нем. И вспомнили мы слова, какие произнес на митинге в Сухуми бывший командир всех этих людей – живых и мертвых – Владимир Александрович Смирнов.
– Суровая природа гор, – сказал он, – и та преклонилась перед мужеством воинов, защищавших их. Это она принесла им последнюю дань и укрыла навеки в своих ледниках. Но случилось так, что люди проникли в тайны ледников, собрали останки павших героев и захоронили их в братской могиле...
И вот мы, чья кровь обагрила священную землю Кавказа, через двадцать один год вернулись к вам, чтобы рассказать о прошлом во имя будущего. Мы хорошо помним гибель наших бойцов. Мы счастливы видеть, что жертвы не были напрасными и наша сегодняшняя молодежь, судя по ее вниманию к нам, понимает это. Мы хотели бы знать, что и будущее поколение, которое сейчас только переступает школьный порог и для которых война – история, будет воспитываться на великих и героических традициях своих отцов и дедов...
...Там, в Кодере, пахло травой и кукурузными лепешками. В мигающем свете фонаря качались виноградные листья, и блестели от гордости и горя глаза дочки Шалвы, шестиклассницы Нинико. И все мы поняли, что и Шалва, и те, кто погиб на леднике или умер после ран, не должны уйти из людской памяти не для себя, конечно, а для вот этой маленькой девочки с нежным именем Нинико, и для ее подруг и товарищей, и для всех детей великой нашей страны.
И до этого похода ледники и перевалы Северного Кавказа посещались горными туристами часто, но лишь после того, как там были обнаружены останки погибших много лет назад, а товарищи погибших пришли поклониться им, началось внимательное изучение гор. Десятки и сотни туристических групп выходили на знакомые и неведомые раньше маршруты, осматривая их так внимательно, что мало осталось незамеченного – разве скрытое под снегом или валунами.
Ходили и мы не раз в такие походы. Об одном из них – самом типичном – нам и хочется вспомнить здесь.
Лето 1967 года, не в пример тому, какое было пять лет назад, поливало горы почти непрерывными дождями. Травы, правда, вымахали до невиданной высоты, но тем хуже для туристов! Наш базовый лагерь, расположившийся в горном поселке Дамхурц, что в верховьях Большой Лабы, похож был порой на затерянный мир. Целыми днями лил проливной дождь, горы вокруг были покрыты то ли туманом, поднявшимся высоко, то ли облаками, спустившимися низко. Гудела невдалеке от домиков вздувшаяся бешеная Лаба и вторил ей замутившийся Дамхурц – один из многочисленных братьев Лабы. Туристы – студенты Пятигорского педагогического института иностранных языков – сидели в домиках, подтапливали печки и пели песни, приводившие в изумление многочисленных белок, прячущихся в сухих кронах пихт. Руководитель отряда, доцент института Сергей Николаевич Писарев, накинув на себя самодельный плащ из полиэтиленовой пленки, ходил от домика к домику и говорил, как осажденным в крепости:
– Держитесь. Завтра выступаем...
– Можно готовить оружие? – в тон ему спрашивали студенты, и Писарев совершенно серьезно кивал головой:
– Можно...
К вечеру в разрывах туч показалось солнце. Сразу стало тепло, а над Лабой и Дамхурцем потянулся туман, до половины заволакивая ели, березы и пихты, подступающие вплотную к рекам по крутым, почти обрывистым берегам. Похоже было, что завтра действительно выступать и обрадованные туристы бросились из домиков к опушкам леса, которые сплошь усеяны крупной алой земляникой...
С утра на следующий день припекало яркое, ультрафиолетовое горное солнце. Отряд наскоро позавтракал, построился, переоделся в форменную одежду: синие хлопчатобумажные рубашки с эмблемами лагеря на рукавах. Проверили снаряжение и цепочкой отправились вверх по течению Дамхурца, оступаясь на старой засыпанной камнями дороге. Потом дорога перешла на правый берег реки и стала просто тропой. В течение дня несколько раз начинался дождь, но быстро кончался и вообще погода была подходящей – не жаркой и не слишком холодной.
Шли несколько часов и уже под вечер, под ливнем, подошли к высокогорной хижине “Дамхурц”, которая, к великому нашему огорчению, уже была занята туристами-москвичами. После непродолжительных переговоров решили размещаться все вместе – в тесноте, да не в обиде.
И снова дождь закончился. Золотые солнечные пятна заиграли на крутых лесных склонах, зелено-белая река бежала рядом, и темные лесные ручьи торопились с ней слиться. Мы на костре готовили аппетитный ужин из круп и консервов, пили потом продымленный недогоревшими головешками чай и до поздней ночи пели песни у огромного костра.
Это был наш тренировочный выход и на следующий день мы возвратились в поселок. Опять выстроились перед хижиной – низким, деревянным строением, покрытым старой дранкой. Когда-то тут укрывались от непогоды лесорубы. Теперь они ушли – места здешние объявлены заповедником – а их убежище приспособили для себя туристы, исписав шутливыми надписями.
Лишь на третий день мы вышли по намеченному маршруту – к перевалам Адзапш, Санчаро, Аллаштраху. По узким лесным дорогам, размытым выходившей во время дождей из берегов Лабой, мы шли к седьмому лесному кордону, откуда, как объяснил нам наш проводник Василий Мартыненко, тропы разветвляются: одна вправо, ведет на Адзапш через кислые источники, вторая забирает левее и выводит на группу перевалов – Санчаро-Аллаштраху. Погода будто понимала важность нашего перехода – светило жаркое солнце, озаряя поросшие лесом горы и чистейшую воду в реках и ручьях. Воздух был вкусным, как свежее яблоко, запахи трав, созревшей земляники и нагретых камней сопровождали нас до обширной поляны, где мы сделали привал. Ребята тут же нашли несколько кусочков дюраля, остатки немецкой походной кухни, головку от снаряда. Мартыненко объяснил – он, местный житель, был мальчишкой, когда пришли немцы, и все помнит и знает о здешних местах – что дюраль остался от разбившегося нашего самолета, который прилетал из-за перевалов и сбросил разведчиков. Один разведчик был замечен немцами и убит в перестрелке. Могила его тщательно охраняется жителями и находится там, где он был убит – между поселками Пхия и Загедан, у дороги. Второй разведчик исчез, возможно, что выполнив задание, вернулся к своим и сейчас жив.
– А это, – тут Василий показал на остатки немецкого снаряжения, – побросали немцы, когда драпали с перевалов. Да и не только это. Если хотите, я покажу вам озеро, вокруг которого размещались их склады боеприпасов и продовольствия. Когда немцы ушли, мы еще долго приходили сюда, чтоб консервов набрать...
Мы, конечно, захотели посмотреть это место и, оставив у рюкзаков дежурных, отправились за проводником. Идти пришлось недолго. Преодолев несколько лесных буреломов, мы очутились на прекрасном каменистом берегу прозрачного озера. Стояла полная тишина. Огромные сосны, окружавшие озеро, были недвижны и распространяли вокруг легкий запах нагретой смолы. Кто-то уже разделся и нырнул в воду, но быстро вернулся, ежась от холода. Кто-то рассматривал останки старых землянок блиндажного типа – в них немцы и хранили свое имущество. Теперь они густо заросли травой и кустарником. Пройдет еще несколько лет и от них не останется и следа, равно как и от тех, кто когда-то пришел сюда с намерением поселиться навечно...
К вечеру мы вышли на границу леса и разбили там палаточный лагерь. Вскоре подошла к нам еще одна группа– из Ростова – и поселилась рядом. Вообще надо сказать, что пустынные прежде горы нынче не так уж пустынны. То и дело мы в своем походе встречались и с большими и с малыми группами, а то и с одиночками.
Когда утром следующего дня мы отправились на перевал Адзапш, мы были уверены, что, кроме нас, там никого не будет. Пройдя по узкой тропе, вьющейся над речкой Кислянкой, мы первую остановку сделали возле нарзанных источников. На покатом рыжем склоне горы били около двадцати родников прекрасного, насыщенного углекислотой напитка. Тут несколько типов нарзана, и специалисты утверждают, что они по своим лечебным свойствам не только не уступают знаменитым кисловодским, по и превышают их. Несмотря на полное бездорожье – не считая троп – сюда в летнее время съезжаются множество больных из Абхазии и лечатся, как умеют.
Сквозь заросли рододендронов, мимо изумительного по красоте озера, покрытого и в августе тонкой, прозрачной коркой льда, мимо огромных снежных склонов, мы поднялись к подножию перевала, на котором школьники из города Лабинска установили обелиск. В постаменте обелиска они сделали своеобразный тайник, куда положили тетрадь для записей. Мы прочли эти многочисленные записи, полные восхищения великим подвигом защитников Кавказа. Вот некоторые из них.
“9 августа 1966 г. Мы, группа туристов Всесоюзного теплотехнического института Москвы прошли здесь в количестве девяти человек – шестеро взрослых и трое детей. Маршрут Теберда – Сухуми. Мы все преклоняемся перед мужеством защитников нашей Родины. Слава павшим бойцам. Пусть всегда будет мир, и дети пусть переходят через перевалы с ледорубами, а не с автоматами”.
“8.8.1966 г. Группа туристов ЖЗТМ в количестве 24 человек прошла перевал Адзапш, почтила память погибших на перевале воинов. Молодцы лабинцы. Героев войны мы никогда не забываем...”
“25.7. 66. Здесь прошла группа туристов ставропольских школ № 16 и 11. Мы преклоняемся перед вами, мужественные и отважные защитники нашей Родины.

...Там, где день и ночь бушуют шквалы,
Тонут ели черные в снегу,
Вы закрыли грудью перевалы
И ни шагу не дали врагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66