Но тут Шарип Васиков, к которому крепко прижались Шутков и Семяков, громко сказал:
– Коммунисты в плен не сдаются! – и подорвал последнюю мину. Раздался оглушительный взрыв...
Весть о их смерти облетела все подразделения и части 20-й горнострелковой дивизии 46-й армии и всего Закавказского фронта. Словно эхо в горах, гремели горячие слова Шарипа Васикова: “Коммунисты в плен не сдаются!”
Вместо павших солдат в боевые ряды вставали все новые и новые.
Уже тогда на перевалах о Шарипе Васикове слагали песни. Фронтовой поэт Михась Калачинский посвятил герою свои стихи, которые были опубликованы 22 сентября 1942 года в газете “Герой Родины”.
Встают за хребтами хребты, Зубцами изрезан их гребень, С орлиной сошло высоты На скалы кавказской небо.
– За землю родную – огонь! – Неслось от высот до ущелий. За солнце Кавказа – огонь! И мины ложились у цели.
Ненецкие каски звеня, Катились. Враг замертво падал. Бил Васиков. В смерче огня Стопала немецкая падаль.
На гребне светлеют зубцы. Он щедро лучами осыпан. С надеждою смотрят бойцы На камень, укрывший Шарипа.
Последняя мина в лотке. Замкнулось кольцо окруженья.
– Сдавайсь! – на чужом языке Чужие звучат предложенья.
Взглянул он на небо тогда Прощальным торжественным взглядом. На горы взглянул – навсегда Прощайте, Кавказа громады!
Взял мину – и взрыв прозвучал... Лишь камень, видавший столетья, Не гибель бойца возвещал – Победу его и бессмертье.
В те же дни, как отмечают газеты, на другом участке коммунисты сержант Мельников и боец Суязов сдерживали целую роту немцев. Ни шквал автоматного огня, ни психические атаки не устрашили пулеметчиков. Истекая кровью, они вели огонь до тех пор, пока не подошло подкрепление. Они погибли, не отступив ни на шаг.
Мужество погибших коммунистов воодушевляло бойцов.
На смену Шарипу Васикову и Виктору Шуткову в их роте вступило в партию 14 лучших бойцов, а и части, где сражались Мельников и Суязов, подали заявление о приеме в партию 80 солдат.
Многие заявления были короткими: “Хотим идти в бой коммунистами, сражаться так, как сражались Васиков и Шутков, Мельников и Суязов...”
Башкирские журналисты помогли разыскать адрес матери Шарипа Васикова – Зюлькарбий Галлямутдиновны: деревня Тульгузбаш Карайдельского района Башкирской АССР.
При встрече она рассказала о сыне некоторые подробности. Шарип Хабибович Васиков родился в 1918 году в селе, где живет сейчас мать. После окончания школы он работал сельским почтальоном. В армию Шарип был призван Аспинским райвоенкоматом. Мать проводила на фронт и второго своего сына – Кашбулбаяна, который в 1943 году погиб под Воронежем. Мать сообщила, что живет со старшим сыном Муллаяном, который работает в колхозе. Есть у Зюлькарбий еще дочь – Фарзана, проживающая в г. Капралово Свердловской области.
– Мой дорогой сыночек,– говорит мать,– погиб 29 августа 1942 года на Кавказском фронте. Согласно извещению, похоронен на Главном Кавказском хребте... Вот и приехала я из далекой Башкирии к вам на Кавказ вместе со школьниками, чтобы поклониться праху моего Шарипа.
Я – старая женщина, башкирка, – продолжает мать, – выражаю большое спасибо комсомольцам Карачаево-Черкесской автономной области за памятник защитникам перевалок. Пусть имя Шарипа и его боевых друзей будет бессмертным!
Желаю вашему комсомолу и трудящимся области здоровья, успехов в учебе и груде, в жизни. Желаю вам быть героями в мирной обстановке...
Еще до нашей встречи мать выслала фотографию Шарипа и свою районную газету “Путь коммунизма”, в которой еще в октябре 1942 года была напечатана заметка батальонного комиссара Вечметова о подвиге Шарипа Васикова.
Мы просили мать выслать, если у нее имеются, письма Шарипа, которые он с фронта присылал семье. Хотелось знать, о чем мечтал, что думал Шарип. И такое письмо мать прислала. Письмо написано на башкирском языке, притом латинским алфавитом.
Переводить оказалось трудно не только потому, что за двадцать лет хранения многие слова стерлись, но и потому, что почерк Шарипа оказался неразборчивым.
Шарип рассказывает о своих впечатлениях об Иране, где он находился вместе со своей частью. Тепло рассказывает Шарип о своих боевых товарищах.
“По-русски знаю чисто,– пишет Шарип.– Вообще, хотя мало, может быть, осталось в ауле моих друзей за эти два года, но среди русских я приобрел много друзей. Все они хорошие.
...Обо мне не печальтесь... Разгромив хищную германскую армию, очистив нашу советскую землю, мы с дорогим Рахимжаном (видимо, его друг.–Авт.) вместе в один день возвратимся и вместе с вами отпразднуем этот радостный день.
Да. Будет так. Пишите, нам веселее будет. Мы тоже, если будет время, напишем. Где бы я ни был, письмо доставят мне в руки. Мне пишите, как указано ниже. Пусть моя матушка обо мне не беспокоится”.
Вместе с коротким и страшным извещением о гибели Шарипа в сентябре 1942 года мать подучила письмо от батальонного комиссара Невскова, которое она бережно хранит и по сей день, как самую дорогую реликвию. С этим письмом мать ознакомила нас. Его нельзя читать без волнения:
“Добрый день, уважаемые родители красноармейца Васикова. Передаем Вам от бойцов, командиров и политработников нашей части пламенный привет и большое спасибо за ваше воспитание сына.
Вы уже знаете о том, что он пал смертью храбрых за нашу социалистическую Родину, за наш многомиллионный советский народ. Он дрался с врагом как верный сын башкирского народа, безгранично любя его...
...Шарип и его товарищи огнем своего миномета уничтожили до двухсот гитлеровцев. Сами они тоже погибли.
Слава храбрым!”
Получили мы весточку и от той, кого когда-то любил Шарип. Она сообщила нам о нем такие сведения, какие мы не смогли бы получить ни от кого другого! Написала ее Ганиева Екатерина Ахуновна, проживающая в г. Первоуральске.
“Что я могу сейчас написать? Прошло так много лет и многое забылось. Однако хоть что-то я вспомню... Шарип был среднего роста, светловолосый. Его жизнерадостность 9 трудолюбие заражали всех вокруг теми же качествами. Помню, что, когда умер отец Шарипа, все хозяйство свалилось на плечи его матери и на него самого. Кроме Шарипа, у матери было еще четверо детей. Шарип с малых лет работал в колхозе. Семья его очень уважала, младшие всегда слушались. Потом, когда подрос, он начал работать почтальоном и работал им, по-моему, года два.
У Шарипа всегда было много друзей, уважавших его за веселость и любовь к шутке. Но самым близким другом его был Хамат Халиков. Их всегда видели вместе, и в комсомол они вступили одновременно. Я тоже в то время уже была комсомолкой, поэтому нам с Шарипом часто приходилось сталкиваться на общественной работе. Помню, как организовали мы кружок художественной самодеятельности. Заведующим клубом и гармонистом был Денис Нурисламов, который и сейчас живет в нашей горной деревне Тульгузбаш. Мы очень часто ездили с концертами в другие деревни и бывало, что Шарип заменял Дениса в игре на гармони. Особенно любил он организовывать вечера танцев, и когда подходило время расходиться, шутил:
– Надо часы остановить, а то время быстро летит...
Плохого слова от него никогда никто не слышал.
У нас в деревне существовал такой неписаный закон, по которому, если парень с девушкой дружит, родители их не должны знать об этом. Шарип объяснился мне в любви, когда мне исполнилось пятнадцать лет, а ему восемнадцать. Мы часто с ним ссорились, но и легко мирились. Мать его узнала о нашей дружбе – очевидно, Шарип ничего не умел скрывать, что у него на душе. Мать искала его по вечерам, а мы, молодежь, подшучивали над ним за это. Шарип никогда не обижался, а сам отшучивался...
Теперь, когда я приезжаю в родную деревню, мать Шарипа всегда прибегает ко мне. Говорит:
– Если тебя вижу, словно и Шарип тут... В армию провожали мы его всей деревней, с песнями, с танцами. Служил он в городе Перми и часто писал мне письма, но, к сожалению, они не сохранились, а написаны они были всегда стихами.
В сороковом году я уехала из деревни, и мы перестали переписываться. Он просил у моей матери адрес, но она не дала. И только перед самой войной он случайно узнал его, написал мне сердитое письмо, а вскоре и война началась. Помню, я подарила ему перчатки и платочек, и од писал мне уже с Кавказа: “Эти перчатки и платочек я как свое сердце храню...”
Я не могла читать его письма без слез, долго хранила их, но впоследствии мать их все же нашла и выбросила:
“Из-за Кавказских гор поднимаются черные тучи и железным дождем начали поливать пас немецкие палачи...” Это снова были стихи, но всего я не помню. Он очень много писал про снежные горы, о друзьях, о своих командирах. Он не боялся смерти, но очень хотел жить.
И еще в последнем письме он говорил: “Кругом тьма. Ураган. Холод... Если останемся живы, то напишу обо всем...”
Но больше писем не было. Он погиб...”
Отозвался и однополчанин, хорошо знавший всех троих, Георгий Степанович Грицай (Живет сейчас в городе Кореновске Краснодарского края, работает на сахарном заводе слесарем).
Он рассказал некоторые подробности и о части, в которой они служили, и о своих товарищах.
– Шарип Васиков и Семяков были у меня в отделении,– рассказывает Георгий Степанович.– Они были отличниками боевой и политической подготовки. Вместе мы были в Иране, перенесли все тяжести походов.
174-й горнострелковый полк 20-й дивизии после возвращения из Ирана стоял в Адлере и в августе 1942 года получили приказ занять оборону на перевалах Аишха и Псеашха. Здесь начались ожесточенные бои. Немцы рвались через перевал, чтобы захватить Красную Поляну и выйти на Адлер, к Черному морю. По нескольку раз в день атаковали егеря. Но всегда минометчики встречали противника метким огнем, и он с большими потерями откатывался назад.
– Я, можно сказать, случайно не разделил судьбу Васикова и Семякова, – вспоминает Георгий Степанович. – За несколько дней до их гибели меня вызвал командир роты старший лейтенант Суглобов и приказал сдать отделение сержанту Шуткову, а самому взять подносчиков, завьючить лошадей и спуститься вниз за боеприпасами, так как они были уже на исходе. И пока я доставлял мины, произошло то, что описано в книге. Мы до декабря находились в торах. Было еще много ожесточенных схваток а всякий раз, когда мы отражали атаки, раздавалась команда:
– За Шарипа Васикова, по врагу беглый о-г-о-н-ь!!! Со своим полком тяжелыми военными дорогами мы дошли до Эльбы. Всегда примером стойкости и мужества были для нас минометный расчет Васикова, Шуткова и Семякова. И там, на германской земле, еще много раз гремела и эхом разносилась по воем подразделениям команда:
– За Шарипа Васикова по врагу – беглый о-г-о-н-ь!!!


Книга вторая
Дыхание лавин

Дыхание лавин

На фотографии 1945 года, сделанной в Болгарии, в центре группы бойцов в черной кожанке стоял невысокого роста полковник. Однополчане уверяли, что это командир 394-й стрелковой дивизии Илья Самсонович Титов, кто в ноябре и декабре 1942 года командовал, после В. А. Смирнова, 810-м полком на Марухском перевале. Гаевский запомнил один из рассказов командира полка, в котором он упоминал город Урюпинск Волгоградской области. Мы сделали туда запрос, но безрезультатно. Ничего не мог ответить и архив Министерства обороны.
И вдруг неожиданный телефонный звонок из Киева. Гаевский передал трубку Титову:
– Здравствуйте, дорогие друзья! – послышался далекий взволнованный голос.
– Титов?
– Да, Титов.
– Как же вы встретились с Гаевским?
– Газеты навели меня на этот след...
– Вы живете в Киеве?
– Нет, я прибыл сюда в командировку и вот... такая неожиданность, такая встреча... через 21 год-Титов стремился сказать многое, а поэтому говорил быстро, будто боясь, что разговор прервется.
– Я прочитал книгу “Тайна Марухского ледника”. Очень трудно передать чувства, которые вызвали у меня два слова “Марухский ледник”. Я увидел в книге своих друзей! И даже неожиданно встретился там и с самим собой.
Он на секунду умолк, что-то сказал Гаевскому, а затем снова продолжал:
– Да, с самим собой. Там, где вы пишете: “Как бы много мог рассказать о завершающем этапе боев на Марухском перевале майор Титов, но он пока не отозвался, хотя есть все основания полагать, что он жив, видимо, вышел в отставку и где-то скромно трудится на мирной пиве”. Я действительно жив-здоров, вышел в отставку, и не где-то, а в городе Волгограде работаю директором Дома архитекторов.
– До скорой встречи в Волгограде и в Черкесске,– этими словами мы закончили свой совершенно неожиданный разговор.
И вот мы в Волгограде. На аэродроме нас встречал Илья Самсонович Титов.
Илья Самсонович целый день посвятил нам для знакомства с городом, который стал символом русской славы.
– Волгоград и перевалы Кавказа, – сказал он возле Дома Павлова,–звенья одной цепи событий 1942 года. – Прославленный снайпер Василий Зайцев бросил тогда клич: “За Волгой для нас земли нет!” И словно эхо повторялись эти слова на вершинах Кавказа: “За Марухским перевалом для нас земли нет!” Волгоград помогал Кавказу, а мы на перевалах облегчали положение защитников Волги...
А когда мы снова въехали в центр города, Илья Самсонович остановил машину и, обращаясь к нам, полушутя сказал:
– Я основательно окопался на проспекте Мира. Вот и мой дом!
Мы познакомились с супругой его Марфой Гавриловной, с их дочерью Эммой и сыном Владимиром, инженерами. Есть еще у Титовых один сын – Геннадий. Он пошел по дороге отца – старший лейтенант Советской Армии.
Здесь, в кругу семьи, шел долгий и непринужденный разговор о войне и мирной жизни, о пережитом, которое никогда не забудется. А жизненный путь у Ильи Самсоновича – крутой и тернистый. Начав его пастухом на Смоленщине, поднялся до заместителя командира корпуса. 30 лет своей жизни он отдал армии. На его груди ордена Ленина, Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны, боевые ордена Болгарии и Югославии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66