Я его повёл в баню. На берегу Ангары замечательная русская баня, из огромных столетних брёвен, дух в парилке исключительный, только такой и может быть в настоящей деревенской баньке. Она стоит прямо на берегу реки, и после парилки мы с ним бегом в воду, а она холодная, обжигает. Он дивился на изумительную природу, на наш Байкал, для немцев же такой простор — редкость. Вот тогда мы с ним долго, хорошо разговаривали.
Нам с Гельмутом Колем везёт на достопримечательные места. Одна из важных для меня встреч с канцлером ФРГ произошла во время его краткой остановки в Москве в начале 93-го года. Мы встретились в правительственном особняке на Юго-Западе столицы, знаменитом тем, что раньше он принадлежал КГБ, и Крючков, готовясь к августовскому путчу, самые секретные встречи проводил именно здесь.
Гельмута Коля это известие позабавило, он с большим интересом стал оглядываться по сторонам.
Я хотел обсудить с ним принципиальный для меня вопрос: если я пойду на ограничение деятельности парламента, как, на его взгляд, Запад отреагирует на мои действия. Конфиденциальность разговора вполне соответствовала историческим традициям места, где мы встретились.
Мне было ясно, что для Запада существуют некие основополагающие демократические ценности. И в данном конкретном случае я на одну из таких ценностей покушаюсь. При этом я не боялся задать этот вопрос канцлеру Германии. Наши отношения были искренними и открытыми. Я знал, что мои намерения не будут превратно истолкованы.
Он поддержал меня, выразив уверенность, что и другие лидеры «семёрки» с пониманием отнесутся к жёстким, но необходимым мерам для стабилизации ситуации в России.
Через несколько месяцев я смог убедиться в точности прогноза Гельмута Коля. В сентябре — октябре 93-го года и сам Коль, и все лидеры стран Запада однозначно поддержали мои шаги, предпринятые для выхода России из тяжёлого политического кризиса.
Впрочем, говорили мы не только о политике. Например, я делился с ним своими воспоминаниями.
В мае 86-го года, ещё будучи кандидатом в члены Политбюро, я был по приглашению немецкой компартии с официальным визитом на их съезде, и после окончания форума меня повезли на экскурсию на какое-то предприятие в Руре. После осмотра цехов я оказался в зале отдыха для рабочих. Я был буквально потрясён. Сколько я бился в Свердловске, чтобы создать рабочим приличные условия. Чтобы построили сауну, чтобы в комнатах отдыха стояли нормальные кресла, чтобы можно было в перерыве попить чаю, послушать музыку. Но здесь… Меня пронзила простая мысль: мы никогда не будем так жить.
Это не просто богатство. Это — привычка все делать с умом. Привычка, которая присуща именно немцам — нашим, так сказать, антиподам в смысле скрупулёзности, внимательности к мелочам, к быту, к практической стороне жизни.
И когда мне кажется, что и у нас что-то меняется в этом плане, я всегда вспоминаю господина Коля…
Билл Клинтон и Джордж Буш
По старшинству надо бы сказать в обратном порядке: Джордж Буш и Билл Клинтон. И по хронологии наших отношений. Но именно Билл Клинтон сейчас — президент США. От него зависит в мировой политике настолько много, что порой я ему искренне сочувствую.
И вот что мне бросилось в глаза. Во время предвыборной кампании между Бушем и Клинтоном шла достаточно резкая полемика, можно сказать даже сильнее — конфронтация. Но как только прошли выборы, как только выяснилось, кто победил… Вот уже Буш помогает Клинтону, Клинтон помогает Бушу.
У нас в такой ситуации политики стали бы смертельными врагами на все последующие годы. А они охотно разговаривают друг с другом по телефону, советуются. Или вот, скажем, я разговаривал с Биллом Клинтоном, и он сказал: «Я не только поддерживаю Договор, но и поздравляю вас вместе с Бушем с этой огромной победой, которую вы одержали». (Речь шла о подписанном мною и Бушем январском Договоре о сокращении стратегических вооружений. Буш через две недели должен был покинуть Белый дом, Клинтону оставалось столько же до вступления в должность президента США.)
У Буша в период выборов был психологический слом, настолько тяжёлый, что даже в Москву информация доходила. Мне говорили, что он по нескольку часов сидит неподвижно и смотрит в одну точку. Я ему звонил, пытался как-то подбодрить.
Мне это чувство острого одиночества знакомо. Иногда организм не выдерживает напряжения. Этой постоянной внутренней собранности, взвинченности. И тут нужно только стиснуть зубы, взять себя в руки, чтобы вообще не раскиснуть, не бросить все, не уйти в отставку. Поэтому, как мне кажется, я Буша понимал.
Мне казалось, что его изберут. Сработает американский консерватизм. Республиканская партия всегда позже начинала кампанию, но энергичнее финишировала.
Но в этот раз получилось иначе. Уж очень необычен Клинтон. Молодой, красивый — выглядит для своих лет просто прекрасно. Хорошее образование, воспитание. Быть может, эта фигура означает какой-то новый американский прорыв?
Джордж Буш находился как бы три срока на вершине власти. Восемь лет в качестве вице-президента в эпоху Рейгана. Четыре года он был президентом США. Двенадцать лет. Очень много.
А если мои года посчитать, и у меня с окончанием президентского срока будет уже восемь лет в большой политике. А если начинать с Политбюро, то уже все десять. Но по-настоящему моя политическая карьера началась позже, как раз с изгнания из Политбюро.
Надо сказать, интересная произошла с Джорджем Бушем метаморфоза. Было видно, как он переживал во время предвыборной кампании — республиканцы все время отставали. В каждом штате выступал. Колоссальный труд. А когда не выбрали — ему как-то стало легче, сработал защитный механизм какой-то. Проснулась новая энергия. И вот — договор СНВ-2.
В Америке хорошие традиции. Когда президент уходит, конгресс принимает решение — построить бывшему президенту дом в любом месте, по его желанию. И сохранить за ним президентскую библиотеку.
С Джорджем Бушем у нас сложились очень дружеские отношения. Звонит и Барбара Буш. Я надеюсь, она приедет в гости, и Наина хорошо её встретит, они прекрасно проведут время.
А с Бушем мы договорились играть в теннис. Это будет очень принципиальный матч.
Лех Валенса и Вацлав Гавел
Президент Польши и президент Чехии.
Я не раз встречался с ними. И скажу, что определённая психологическая трудность в общении есть. Над нами висит проклятое наследие СССР, который был самозваным «старшим братом» в отношениях между странами. Гавел и Валенса обязаны соблюдать по отношению к России некую дистанцию, обязаны перед своими народами. Я это понимаю.
Однако ведь нас объединяет не просто общность исторической судьбы — восточноевропейский лагерь, социализм. Нас объединяет и то, что впервые на мировую политическую арену так смело шагнули бывшие диссиденты. Гонимые. Так или иначе подвергавшиеся преследованию люди.
Гавел сидел в тюрьме, он участник «пражской весны», писатель. Валенса много лет боролся во главе рабочего движения, «Солидарности». Они не просто лидеры политические, но и национальные. Вокруг них в какой-то момент объединилось все общество. Они стали символами крупнейших исторических событий. Хотя сейчас им очень трудно.
Это интересно — появление в мировой политике таких фигур. Номенклатура есть в каждой стране. Слой людей, которые формируют власть, держат в руках ключевые посты. Сохраняют стабильность. Но рано или поздно через этот слой прорываются новые фигуры. На Западе, конечно, нет таких грандиозных перемен. Но и почти во всех странах «семёрки» произошла крупная перетряска «верхов». Возможно, мир подспудно готовится к каким-то новым, очень серьёзным изменениям.
Первый мой визит в Польшу прошёл чрезвычайно напряжённо. Одна из основных претензий поляков на переговорах была такова: наши военные составы, которые идут через Польшу, вывозя войска из Восточной Германии, — это ущерб экономике Польши. Поэтому Россия должна платить компенсацию.
Причины такого жёсткого наступления Валенсы в общем-то понятны. Конечно, существование в мировом пространстве такой махины, как СССР, — вещь непростая. Можно отменить название — СССР, но нельзя отменить накапливавшиеся годами проблемы. Поляки жили все эти годы с ощущением, что именно СССР задавил процветание страны, потенциал её экономики. И это национальное самоощущение выразилось в таких тяжёлых для нас и не очень понятных требованиях.
Однако второй визит в Польшу прошёл совсем иначе. Мне удалось, как я стараюсь делать всегда, найти какую-то затаённую болячку в истории наших отношений. Известно, что КГБ пытался управлять процессом разгрома профсоюза «Солидарность». Я привёз Леху Валенсе копии документов комиссии Суслова («теневого» лидера брежневского Политбюро). Это было целое досье на «Солидарность». Польские и советские чекисты разобрали по косточкам всю подноготную лидеров рабочего движения. Порой эти документы страшно было читать — до того жестоким был кэгэбэшный рентген. Я хлопнул по папке и сказал: «Здесь есть все. Берите». Валенса слегка побледнел.
Президент Польши сообщил, что польский сейм в ближайшее время будет переизбираться, конституция это позволяет. Заметив мой живой интерес к этой теме, он в шутку сказал: «Да распустите вы свой Верховный Совет, выберите новый. А те, старые депутаты, пусть сидят, заседают, их очень скоро все забудут». Я улыбнулся заманчивой идее.
Отдавать старые долги пришлось и в Праге. Признание того, что вторжение СССР в 1968 году являлось агрессией, было чрезвычайно важно для Вацлава Гавела. Для всего чешского народа.
Гавел захотел показать мне Старую Прагу. Мы сидели в кабачке, пили пиво, и я вдруг подумал: вот мы, уже немолодые, усталые люди, просто пьём пиво, как добрые приятели. И даже можно на какую-то минуту расслабиться. Но мы выйдем отсюда, и опять на нас обрушатся все проблемы, которые несёт в себе ломающая всех и вся эпоха перемен. Какой трудный путь нам предстоит пройти — первым лидерам посткоммунистического мира.
Когда я вернулся из своей первой поездки по США, это было осенью 89-го года, против меня развернулась известная кампания травли в газетах, на телевидении. В Америке, во время одного из интервью, я сказал такую фразу: пролетев над статуей Свободы, я сам стал внутренне свободным. В Москве это вызвало переполох. Моей поездкой занялась специально созданная парламентская комиссия.
Мои помощники и друзья — Илюшин, Суханов — затащили меня в баню, кажется, это была обычная районная баня, очень непритязательная. Они знали, как я баню люблю, хотели помочь мне снять стресс.
Заходим в парилку, а она набита битком, человек сорок. И такой, помню, разгорелся политический разговор, прямо митинг. Все голые, все кричат, размахивают вениками и хлещут друг друга. «Борис Николаевич, держитесь! Мы с вами!» — И как хлестнут меня веником по спине! Колоритное было зрелище.
То, что это все происходило в бане, — символично. Баня ведь очищает. Там все чувства чисты. А люди обнажены.
Интересно, что бы сейчас сказали мне эти мужики?
Да, тогда я изменил своё мировоззрение, понял, что коммунист я по исторической советской традиции, по инерции, по воспитанию, но не по убеждению.
Так и стоит перед глазами эта баня.
Возвращение Шеварднадзе
Эдуард Шеварднадзе не раз заставлял уважать себя.
Его назначение на пост министра иностранных дел СССР в 1985 году многих удивило. Все-таки он был руководителем одной из республик, не самой крупной, дипломатического опыта не имел.
Тут сыграл не последнюю роль его интеллектуальный дар, вообще присущая многим грузинам артистичность. На мировой арене он стал фигурой не менее яркой, чем сам Горбачёв. Своей колоссальной работой сделал принципы новой советской политики реальностью, тем, с чем можно было иметь дело.
Всем памятна и отставка Шеварднадзе — мужественный поступок политика, который ещё раз доказал, что является самостоятельной фигурой, независимым и смелым человеком, предупредившим общество об угрозе военного переворота.
Но наиболее значительный поступок Шеварднадзе совершил, как я считаю, позже, когда стал главою грузинского парламента, руководителем Грузии. Политик, который привык работать в нормальных, цивилизованных условиях, когда вокруг люди, живущие по законам традиционного общества, традиционных ценностей, оказался вдруг в кровавой гуще гражданской войны.
Гражданская война деформирует психику. Ставит людей в запредельные, ненормальные условия существования. Ненависть — как лесной пожар. Пока все не сгорит — не кончится. Шеварднадзе оказался в заложниках у ненависти. Победить в гражданской войне можно только военным путём, только ценой больших жертв, только кровью (это хорошо понимал, кстати, Ленин). Победить мирным путём невозможно.
Любые миротворческие инициативы Шеварднадзе, к которым прислушивались президенты крупнейших стран Запада, военные из НАТО, Совет Безопасности ООН, перед вооружёнными до зубов, распалёнными ненавистью партизанскими отрядами оказываются напрасными. Страна тонет в крови.
Какое надо в этой ситуации иметь мужество, какое терпение? И что тут может помочь Эдуарду Амвросиевичу?
Я думаю, прежде всего — его опыт и глубокое знание Кавказа. Не так давно он совершил ещё один решительный шаг. Я говорю о вступлении Грузии в СНГ. Шеварднадзе знал, что реакция грузин на это решение будет неоднозначной. Людей с более остро выраженным самолюбием, чем грузины, пожалуй, нет.
В Грузии к тому же царит устойчивый миф, что имперская Россия ведёт политику на развал грузинского государства. Ослеплённые своей бедой, грузины не замечают, что Россия не может выступить ни на одной стороне в национальных конфликтах. Займи Россия сторону Грузии в грузино-абхазском конфликте — поднимется весь Северный Кавказ, война охватит новые регионы, причём она будет изнурительной, партизанской, невероятно длительной и тяжёлой.
Только на строгой, чёткой основе международного права можно вмешиваться в жизнь чужого государства — даже с миротворческими целями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61