На мой взгляд, это была безумная политика двойной игры, обманчивого компромисса, которая держала страну на волосок от войны центра и республик. Вот тогда ужасная бойня была бы неминуема.
Для того, чтобы не провоцировать новый путч, новую силовую попытку изменить это положение, «разминировать» ситуацию — необходимо было изменить саму конструкцию, саму схему наших взаимоотношений, а если брать в большом политическом масштабе — взаимоотношений новой суверенной России и СССР.
Я был убеждён, что России нужно избавиться от своей имперской миссии, но при этом нужна и более сильная, жёсткая, даже силовая на каком-то этапе политика, чтобы окончательно не потерять своё значение, свой авторитет, чтобы провести реформы.
Я был убеждён, что морально-волевой ресурс Горбачёва исчерпан, и им вновь могут воспользоваться злые силы.
Так пришло решение.
Поэтому я оказался в Беловежской пуще.
Когда документы были в основном готовы, мы решили связаться с Назарбаевым, чтобы пригласить его, Президента Казахстана, в учредители содружества. Как раз в этот момент Назарбаев находился в воздухе, в самолёте, на пути к Москве. Это была заманчивая идея — повернуть его самолёт, чтобы он прямо сейчас же прилетел к нам. Мы попытались связаться с его самолётом. Выясняется, что в нем нет такой системы связи, по которой мы могли бы соединиться. Тогда пытаемся это сделать через диспетчерскую Внукова. Это был реальный вариант, Назарбаев в кабине лётчика мог бы переговорить с нами и развернуть самолёт в нашу сторону. Однако вскоре выясняется, что руководство Министерства гражданской авиации Союза запретило диспетчерам аэропорта давать нам служебную радиосвязь. Пришлось дожидаться прилёта Назарбаева, и он позвонил нам уже из Внукова.
Каждый из нас переговорил с ним по телефону. Я прочитал ему подготовленные для подписания документы. «Я поддерживаю идею создания СНГ, — сказал он. — Ждите меня, скоро к вам вылечу».
Однако Назарбаева мы в тот день так и не дождались. Чуть позже мне позвонил кто-то из его секретариата и передал, что Президент Казахстана не сможет прилететь.
Когда Горбачёв узнал от Назарбаева, что тот собрался к нам, он применил всю силу своего красноречия, использовал все влияние, чтобы отговорить его от поездки.
Нам было важно присутствие Назарбаева хотя бы в качестве наблюдателя. Но он решил по-другому. Я думаю, не только потому, что ему было неудобно отказывать Горбачёву. В эти часы Назарбаев должен был оценить тот евроазиатский контекст, в котором находится Казахстан, его республика. Россия — да, с ней у Казахстана протяжённые общие границы, общие связи и интересы. Но все-таки главное — среднеазиатский регион, соседи здесь. Братья по крови, по духу. Что ж, это было независимое решение.
Назарбаев не приехал. И мы втроём закрепили своими подписями историческое беловежское соглашение.
Но ведь была ещё одна возможность, ещё один выход из создавшегося положения! — скажет читатель.
Да, и этот «выход» я тоже не мог не иметь в виду.
Попытаться легально занять место Горбачёва. Встать во главе Союза, начав заново его реформу «сверху». Пройти путь, который не сумел пройти Горбачёв из-за предательства своего ближайшего окружения. Постепенно, планомерно демонтируя имперскую машину, как это пытался делать Михаил Сергеевич.
Возможности для этого были.
Бороться за всенародные выборы Президента СССР. Сделать российский парламент правопреемником распущенного советского. Склонить Горбачёва к передаче мне полномочий для временного исполнения его обязанностей.
И так далее.
Но этот путь для меня был заказан. Я психологически не мог занять место Горбачёва.
Так же, как и он — моё.
В ночные часы
Я очень люблю холодную воду. Даже, можно сказать, ледяную. В морскую воду лезу глубокой осенью, когда на пляже ни единого человека. Люблю чистые лесные озерца, речки с ключевой водой. Ноги у меня не сводит судорогой даже при низкой температуре, я устойчив к холоду. Вода обжигает, аж дух захватывает.
Особенно здорово прыгнуть в прорубь после бани. Баня тоже моя слабость, но только не финская, русская. Это с детства. Отец приучил к этой закалке, к банному мокрому счастью, когда душа отходит, раскрываются поры и только ждёшь этого блаженства ледяного.
Вообще я принадлежу к тому довольно известному типу русских людей, которым важно постоянно подтверждать свою физическую силу, свою способность преодолевать что-то, дышать глубоко (и обязательно чистым воздухом), давать себе нагрузку до полной усталости.
Для меня это связано с детством (оттуда все примеры, которые ребёнок усваивает очень прочно, навсегда), а детство — с деревней, с физическими нагрузками, с трудом. Там, если не развивать силу, — пропадёшь. К счастью, я и родился физически сильным. Но быть сильным — это и обязательное желание победить. И надо сказать, это качество мне в жизни пригодилось. Многовато у меня было в жизни разных неприятных приключений…
Ну, об авариях разговор особый, но вот такой случай, например. Как-то мне делали операцию, что-то там с кишечником. Утром, я ещё только отходил от наркоза, думаю, надо сходить в туалет. И что бы мне нажать кнопку, вызвать сестру. Да неловко как-то, стыдно просить. Врачи сказали, чтобы пластом лежал минимум неделю. Я сделал несколько шагов. Упал. А там около кровати две кнопки, одна наверху, другая внизу. И я к этой нижней кнопке ползу, уже туман в глазах, сознание теряю, но про себя знаю, что кнопка тут должна быть, должна, должна… и нужно до неё дотянуться. И я все-таки сделал это последнее усилие, уже в полной отключке, но дотянулся.
Лежал потом, не шевелил ни рукой, ни ногой. Восстанавливался довольно долго: сначала даже ходить не мог, задыхался. Ну, потом ничего, стал опять спортом заниматься.
Спорт меня спасал всегда. Это помимо того, что в молодости он дал мне заряд на всю жизнь.
Я, конечно, иногда рискованно обращаюсь со здоровьем, потому что на свой организм очень надеюсь. И как-то не особенно берегусь. В Свердловске был у меня отит, воспаление среднего уха. Любой ребёнок знает, что в тепле надо сидеть, пока не пройдёт. А я решил ехать в Североуральск, в командировку — а там мороз, ветер, снег, пурга. Командировка есть командировка — не только в машине сидишь: надо смотреть, разговаривать, как-то втягиваешься потихоньку и забываешь про все… Я ещё в карьер забрался, а там жуткий ветер — с ног валит. И так меня прохватило! Вернулся — сразу на операционный стол. Эта моя неосторожность потом повлияла на здоровье, на вестибулярный аппарат. Восстанавливался не один месяц.
А в волейбол — по-настоящему, через сетку — играл в последний раз в 1986 году. Это было в Пицунде. После этого вдруг защемило позвонок. Тяжёлое состояние, и от Москвы далеко, а местные врачи ничего не могут сделать. Тогда нашли где-то массажистку, народную целительницу. Хрупкая на вид женщина, а какая у неё крепкая рука. И знала каждую косточку. Во время её массажа была дикая, конечно, боль. Прямо до крика доходило. Тогда она меня поставила на ноги.
И, наконец, операция в Испании.
До Барселоны из местечка, где проходил политологический семинар, куда меня пригласили, лететь надо было небольшим шестиместным самолётом.
Я похлопал пилота по плечу: ну что, грохнемся сегодня? Лётчики посмеялись — они же каждый день летают. Им это и в голову не пришло. Я сидел с Сухановым на самом заднем сиденье, в хвосте. И вот мы ещё не пролетели половины пути, как вдруг у самолёта что-то отказывает… Летим обратно. Самолёт бросает с крыла на крыло. Пилоты пробуют ручные рычаги управления, но тщетно. Самолёт крутит. Кое-кто побледнел, кому-то совсем плохо. А я, как ни странно, шучу в такие моменты. И говорю Суханову: вот сейчас ни у кого привилегий нет, все в равных условиях — без парашютов! Падать будем одинаково, без претензий к начальству… А внизу какие-то горы, пилот никак не может найти хоть какую-то площадочку, чтобы сесть. Самолёт делает большой круг — один, другой, как планёр… И все ниже, ниже, его мотает. Пилот оглядывается: как мы? А мы увидели речку и кричим: давай в воду, успеем выскочить, пока самолёт потонет! Нам уже совсем весело.
Подлетели наконец к аэродрому. Пилот начал сажать самолёт. И тут новая, мягко говоря, неприятность, не выпускаются шасси, механизм не срабатывает. И в момент касания с землёй, показалось, самолёт просто рухнул.
…В общем, досталось кое-кому крепко. А у меня удар пришёлся на позвоночник. Боль жуткая, просто невозможная! Оказалось потом, что между двумя позвонками, третьим и четвёртым, выбит диск. Пересели в другой самолёт. И — в Барселону. Опять сильнейшая тряска: попали в грозовое облако. В Барселоне стало ещё хуже. Чувствую, весь низ тела парализован, не могу двигаться. Меня повезли в госпиталь. Ну надо же
такому случиться: упасть с неба прямо в руки одного из лучших нейрохирургов мира! Такой в госпитале врач оказался, человек отличный и хирург талантливейший, профессор Жозеф Льёвет. И госпиталь очень оригинальный, кооперативный. Жители округа закреплены за этим госпиталем. От их зарплаты идёт сюда определённый процент. Порядок, чистота, вышколенный персонал, компьютер у каждой медсёстры.
Ночью все были на местах, все лаборатории работали, и рентген сделали, и анализ крови, и все, все… За 30 — 40 минут выполнили полный комплекс обследований. И хирург говорит: выход только один — немедленно делать операцию, иначе паралич. До Москвы вам не долететь, полностью отнимутся ноги. Потом их уже не удастся восстановить. Дали мне 5 минут на размышление, и я согласился. Я только опросил у него: сколько я здесь пролежу? Он довольно уверенно ответил: часа три уйдёт на операцию. Операция трудная, сложная, под микроскопом, а через сутки, когда пройдёт общий наркоз, можно будет вставать с постели. Я сказал: понятно, делайте. Хотя не совсем понял — сколько потом лежать-то, после такой операции, я же знаю, сколько у нас держат.
Сделали операцию действительно примерно за три часа.
Лежу я в одноместной палате. Все четыреста палат здесь одноместные, все одинаковые. Никаких люксов, полулюксов. Пролежал день, проспал ночь, а утром пришёл врач, и уже за его спиной маячит пресса — всё, требуют вставать. Меня аж пот прошиб. Я думал, какие-то костыли мне дадут или что-нибудь… Никаких костылей. Вставайте и идите. Я в панике: там же все вырезано, все живьём. У меня до сих пор остался этот шов. Вдоль позвоночника. Трудно сказать, что там они сделали, технология у них отличается от нашей. У нас больные шесть месяцев лежат после такой операции. А здесь — вставай и иди.
Я, весь мокрый, встал, сделал шаг, они, конечно, страхуют, чтобы я от неожиданности не упал. До стены дошёл. Порядок. Телевидение снимает. На сегодня все, говорят мне, идите обратно и ложитесь. Так меня три раза заставляли ходить. И пошёл потом уже без боязни.
Я навсегда благодарен всем этим людям — санитаркам, врачам, моему хирургу, главе администрации Каталонии, который пришёл меня навестить в больнице, да и не он один. Приходили незнакомые люди, приносили передачи. Куда мне столько передач?
Врач сказал: через месяц можете снова играть в теннис. И дайте мне телеграмму, с каким счётом выиграли.
Я на пятый день улетел в Москву. Потихонечку, осторожно ходил. Болело все-таки постоянно, но потом все меньше, меньше. И дал врачу телеграмму, когда снова сыграл в теннис. Потом ещё по телефону звонил не раз. Потом снова встречались…
Вот так попеременно находят меня и беда, и удача. То кипяток, то ледяная.
Закалка…
Прощание с Горбачёвым
Список претензий Горбачёва — его «отступная», — изложенных на нескольких страницах, был огромен. И практически весь состоял из материальных требований.
Пенсия в размере президентского оклада с последующей индексацией, президентская квартира, дача, машина для жены и для себя, но главное — Фонд. Большое здание в центре Москвы, бывшая Академия общественных наук, транспорт, оборудование. Охрана.
Психологически его расчёт был очень прост: раз вы так хотите от меня избавиться, тогда извольте раскошелиться. Но я старался вести себя твёрдо и сказал, что вынесу этот вопрос на Совет глав государств.
А на Совете многие выступили за то, чтобы вообще лишить экс-президента всего, оставить сумму, которую имеет у нас обычный пенсионер. Я же предложил создать прецедент достойного ухода главы государства в отставку, без атмосферы скандала. Почти все, что просил Горбачёв, за исключением чего-то уж очень непомерного, ему дали.
Мы встретились с ним в Кремле 24 декабря. У него в кабинете. Последний раз я ехал на встречу с Президентом СССР.
Это был тяжёлый, долгий разговор. Продолжался он несколько часов, позже к нам подключились Александр Яковлев, помощник Горбачёва Шахназаров. Горбачёв, конечно, понимал, к чему идёт дело, все это не было для него неожиданностью, так что «отступную» он готовил долго и тщательно.
Первый раз тема его ухода возникла сразу после моего возвращения из Минска, беловежские документы были подписаны, я поехал разговаривать с Горбачёвым. Я тогда сказал: Союза больше нет, неужели вы не понимаете? И обратного пути нет. Поэтому надо искать выход из тупика. Мы его нашли. Уверен, что и другие республики его поддержат.
Так и получилось. Через несколько дней Назарбаев и другие руководители среднеазиатских республик сообщили о своей поддержке беловежских документов. К СНГ готовы были присоединиться все, кроме Прибалтийских республик и Грузии, там тогда был Гамсахурдиа. Так образовалось содружество одиннадцати независимых государств. На первом этапе мы посчитали, что никаких координирующих органов иметь не надо, а необходимо раз в месяц собираться главам государств и правительств и решать возникающие проблемы…
После ухода Горбачёва с поста президента я побывал в его служебной квартире на улице Косыгина — музей, а не квартира, все какое-то казённое.
Въезжать туда я отказался.
В прессе этой нашей последней итоговой встрече уделялось огромное внимание из-за процедуры передачи «ядерной кнопки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61