Но это не про него. Потом уже, правда, когда появилось много охотников сокращать дистанцию, вторгаться в его не то что личную, но внутреннюю жизнь, такой оттенок появился. В таких случаях он уже улыбался как бы не про то. А про то, что «у меня все хорошо и даже лучше. Даже и не пытайтесь чего-нибудь узнать. У меня настолько все прекрасно, что вам и не снилось».
– При вот этом «даже и не пытайтесь узнать» была ли у него способность при необходимости вникнуть в другого человека? Было ли у него любопытство?
Да. Несомненно. Я так понимаю, что все его киноопыты – и актерские, и режиссерские, и сценарные – на самом деле были порождены его любопытством. В первую очередь человеческим. И только потом профессиональным. Несмотря на искусствоведческое образование, ему хотелось решать не эстетические и не стилистические задачи. Ему было интересно про жизнь и про людей. Причем интерес этот был не зоологический, он не тарантулов изучал, не бабочек на иголки накалывал. Он все время пытался что-то еще узнать, понять про людей. Я думаю, что во многом это произошло благодаря телевидению, благодаря «Взгляду».
– Почему он ушел из «Взгляда»?
– Формально – из-за съемок. А о настоящей причине я могу только догадываться. Думаю, что, работая на программе (а это хорошая была программа, теперь таких нет), он получил слишком большую дозу информации, человеческих эмоций извне. Ведь он был нормальным московским мальчиком, аспирантом, с папой-режиссером, с мамой-искусствоведом. Жил замкнутым московским мирком, многого не знал и не видел – как устроена страна, чем она живет. А тут обрушилось. Не то чтобы ему это было не нужно – нет, очень нужно. Но, может быть, не в таких объемах и не такими порциями. И без необходимости так быстро и так публично на это реагировать. Да еще и несколько аффектированно, без чего не бывает телевидения. Я думаю, что ему нужно было как-то отдалиться и все это переварить.
– Ваша статья, написанная после Кармадона, одна из немногих, в которой ощущается глубоко личная утрата. Вы говорите, что не были друзьями. Но это был не журналистский текст… И еще чувствуется, что вы были не просто привязаны к нему, но вас еще что-то глубоко задевало в этом человеке…
– Я отвечу вам словами, которые ничего не скажут. Гармония. Совершенство. Спокойствие. И ясность. Можно не сомневаться, что, как и все люди, он знал, что такое обида, и отчаянье, и растерянность… И все-таки он шел по жизни – смеясь. Мы говорили по многу часов и о разных вещах. Он в откровенности пускаться не любил и мало кого подпускал близко. Я готов поверить, что у него были задушевные друзья, но что-то я про них ничего не знаю. Я думаю, что гармоничные отношения у него складывались с теми, кто ценит дистанцию как гарантию гигиены взаимоотношений. Наши разговоры касались сценариев, которые он хотел писать, или фильмов, которые он хотел снимать. Но ведь человек в жизни хочет не только снять кино или написать сценарий. Он хочет быть счастливым, и у него есть какие-то предположения, что надо сделать для этого. Так вот, по-моему, Бодров не задавался вопросом: что надо сделать, чтобы быть счастливым. Он счастливым и так был. Мы ведь привыкли, что счастье – это такое состояние, которое посещает человека на мгновение, а по жизни счастливым может быть только идиот. Бодров идиотом не был. Напротив, он был умным человеком, думающим, сомневающимся, не чуждым рефлексии… И счастливым, так вот.
– Вам казалось, что в этом есть какой-то секрет, который очень важно разгадать?
– Именно. И до сих пор я его не разгадал, и людей таких не встречал больше. Правда. Для меня слово «совершенство» – это ключевое слово по отношению к Бодрову.
Но вот что печально. Остаться ему в культурной памяти Данилой Багровым – неправильно. Автором фильма «Сестры» – мало. Автором диссертации про венецианскую живопись – смешно. Про телевизионные эфиры мы и говорить не будем, все звезды из телевизора со временем становятся персонажами архивов. А вот этот свет, который он излучал… Он-то ведь и был его секретом, который не разгадаешь. Да и ни к чему.
…с Леонидом ПАРФЕНОВЫМ, журналистом
– Еще до «Брата», после знакомства на премьере «Кавказского пленника» и недолгой работы Бодрова-младшего в программе «Намедни», я понял, что в качестве телеведущего Сергей был бы очень силен. Он нес в себе образ современности и при этом – заряд огромного душевного здоровья. Я даже тогдашнему гендиректору НТВ Малашенко это объяснял: давайте что-то парню предложим – ведь в ком еще найдешь современность без порочности!
Но в телеведущие Сергей не рвался. «Взгляд» он вел, на мой взгляд, неудачно. У него было не очень подвижное лицо, и получалось слишком обыкновенно, слишком статично, никакой краски. Главное, Бодрова там не было. Он вообще тяготел к «актерству» кинематографическому, которое от сценария идет, а не к телевизионному, которое от правил игры.
– На киноэкране Бодрова было больше, чем на телевизионном?
– Всегда оставалось острое ощущение, что в нем есть огромный потенциал героя нашего времени и что он не реализован. Конечно, в Голливуде за такого бы уцепились и продюсировали бы как героя. А тут он оставался ищущим русским мальчиком. Сам по себе. А это не очень здорово для такого индустриального дела, как кино или тем более телевизор.
– Но он не дожил до того времени, когда кино у нас стало хотя бы похоже на индустрию. Он снимался в тот период, когда всю индустрию представлял Сельянов в единственном числе и собственной персоной. Кроме того, по голливудской технологии должен был бы появиться «Брат-3». Не думаю, чтобы он нас порадовал.
– Я и не имею в виду «разработку образа» Данилы Багрова. Я именно говорю о том, что не было следующей роли. Так ведь и не было – возможности, материала. И это трагическое упущение. Современного героя Сергею нужно было играть в уже каких-то других обстоятельствах. А из-за «Брата-2» получилось, что он остался предтечей новой государственной идеологии. Все эти «Вы мне еще, суки, за Севастополь ответите» и «Я узнал, что у меня / есть огромная семья» публика принимала за чистую монету. А потом этой «чистой монетой» оно перекочевало в официальную пропаганду. Я думаю, что ни Балабанову, ни Сергею это и в голову прийти не могло.
– Балабанов – художник; в фильме и то, и се, и пятое-десятое присутствует. И в жанр он играет, и прикалывается, и пародирует, и мальчишество свое тешит, и мизантропию подмешивает. Только Балабанов недовольных ответами не удостаивал. А Бодров честно искал аргументы. Чаще всего они были не слишком убедительны.
– Это беда всех актеров, которых отождествляют с экранными персонажами. Данила Багров возник из стихии российской жизни, он был первым в нашем новом кино непридуманным героем. А сыграл-то его человек, воспитанный на совсем иных ценностях. Но токи времени проходили и через персонажа, и через исполнителя. Да, совпало. Получился герой. Но в Сергее Бодрове был потенциал универсальный – он мог и совсем другие ипостаси этого современного героя воплотить.
– Правильно ли я вас поняла, что человек, который мог воплотить героя, – был. А героя, которого он воплотить мог бы, – не было?
– Не предложили материала, роли. Может быть, сценаристы с режиссерами не предложили. Но может быть, и само время такой драматургии тогда еще не предоставило. Я ведь не говорю, что он мог сыграть все что угодно. Я говорю, что время через него проходило. Земфира же покоряет стадионы не потому, что она такая гениальная. Она очень хорошая певица, но не только в этом дело. Люди за что признательны артисту? Корчится улица безъязыкая, а он что-то за нее сформулировал. Актерская игра, когда речь идет о герое времени, это как поэзия – дело молодое. Не мастеровитость здесь значение имеет, но органика, чувственность, какое-то лирическое состояние. Человек появляется в кадре, и глаз отвести нельзя. Говорит, и хочется, чтобы он вечно говорил. Смотрит в кадр – и зал как завороженный.
– Леня, вот при всей неуместности сослагательного наклонения в этом случае… Как вы думаете, а нынешнее время, в котором мы живем, – проходило бы через него токами? И сказали бы вы сейчас, что в нем потенциал героя нашего времени?
– Я не знаю. Ему, конечно, нужно было бы меняться. Он парень был талантливый, кожей чувствовавший, что происходит. Наверно, он сумел бы меняться. Правда, «Сестры» в этом не очень убеждали. Я остался в недоумении – там, по-моему, получился какой-то странный постскриптум «Брата».
Мы живем во времени, когда срок годности кумиров быстротечен. Слишком индивидуалистское время. Нового Гагарина – одного на весь народ – не может быть. Потому что нет единой публики. Нет никакого единого народа, который бы отдался беззаветному единому чувству. Этого, наверное, уже не будет даже по отношению к следующему после Путина главе государства при всех наших царских традициях власти и безграничности «админресурса» в СМИ.
– Если бы вы сейчас мысленно прокручивали свое кино про Сережу – из ваших встреч с ним, из ваших впечатлений от него на теле– и киноэкране, – из какого момента вы сделали бы стоп-кадр?
– Это был бы не стоп-кадр, а план минуты в полторы. Сергей стоит на восьмом НТВшном этаже в «Останкино», в свитере какого-то персикового цвета, на руке часы, стальной браслет которых ему очень велик, и часы из-за этого все время спадают. Курит. Рука с сигаретой опущена – часы почти на пальцах. Рука с сигаретой ко рту, затяжка – часы летят куда-то к локтю, под рукав. Солнце бьет в окна на лестничной площадке. Я говорю: «Что это ты такой картинный стоишь?» А он даже вопроса не понимает, курит, улыбается. Звяк-звяк – часы туда-сюда летают. Улыбка. Солнце. Какой-нибудь фильм этим планом мог начинаться. Или заканчиваться.
…с Чулпан ХАМАТОВОЙ, актрисой
– …В последнее время, когда он уже начал снимать, мы встречались только на премьерах…
Правда, он рассказывал мне сценарий «Сестер», а я еще напрашивалась на роль, что, вообще-то, мне не свойственно. Сережа говорил, что я… немножко старенькая для этой роли. И, конечно, рассказывал про девчонок. Он был потрясен ими обеими. К сожалению, я не помню уже, как зовут младшую.
– Катя Горина.
– Да, Катя. Старшую, Оксану, он очень трогательно успокаивал на премьере. Обещал ей, что она будет актрисой. Иди, говорил, поговори с Чулпан. И мы с ней тогда разговаривали. И уже было понятно, что у нее все будет хорошо. Это ведь Сережа ее открыл…
– Сергей приглашал вас во «Взгляд»…
– Довольно неприятная история. Он понимал, что уже вырос из программы, и, видимо, готовил себе смену. Предложил мне перейти во «Взгляд» и быть ведущей. Я там два или три раза была в качестве гостя и понимала, что мне долго не выдержать. Что для такого дела нужно иметь железные нервы…
– А у Сергея были железные нервы?
– Нет. Я думаю, ему было тяжело работать во «Взгляде». По крайней мере, все сюжеты он помнил наизусть, мог их по сто раз пересказывать. Смешные или грустные. То есть не то чтобы он надевал маску…
– Какое у вас самое счастливое воспоминание, связанное с Сергеем?
– Я заканчивала институт, мы играли дипломный спектакль «Дневник Анны Франк». Бодров уже тогда был Бодровым, и не помню зачем, но они тогда пришли вместе с Кушнеревым на спектакль. Я не помню всех деталей. Их появление произвело настоящий переполох в институте. После спектакля мы выпивали, разговаривали.
Я пытаюсь вспомнить, влюблялась ли я в него в какой-то момент? Наверное, да… В самом начале.
На самом деле о Сереже сейчас трудно и фильм снимать, и книжку делать. Мне почему-то кажется, что все это нужно было делать раньше. Или когда-нибудь потом.
…с Вадимом САМОЙЛОВЫМ, музыкантом
– Мне кажется, что только люди из ближнего круга могут сказать о нем нечто сокровенное. Я в этот ближний круг не входил. Среди тех, кто с ним работал, очень мало людей, я думаю, которые могли бы выйти из круга самых общих слов. «Серьезный». «Внимательный». «Умный». «Корректный». «Работоспособный». Ну вот что я сейчас о нем сказал? Мне кажется, он просто очень правильно вел себя на людях и в работе. Он раскрывался только в тех вопросах, которые того стоили. В наших отношениях степень его открытости была ровно такой, какой требовало совместное творчество. Ровно такой, чтобы обсудить саундтрек.
– Вы помните то первое впечатление, которое произвел на вас Сергей?
– Однажды мы вместе с ним участвовали в каком-то грандиозном концертном мероприятии. Вел его Витя Сухорукое, а Сережа только раз на сцену выходил. Популярность его была грандиозна, публика ревела, а он был очень спокоен и как будто отстранен от всего происходящего. Вышел на сцену, когда положено, сказал что-то очень коротко, ушел. Было какое-то ощущение, что он смотрел на все как-то так со стороны. Как будто и не с ним все это происходит. Мало кто ведет себя на этих концертах с таким достоинством.
– Предложение работать над «Сестрами» было для вас неожиданным?
– Абсолютно. Неожиданность полная и очень для нас с Глебом радостная. Работать с ним было отлично. Он понимал, что ситуация для нас абсолютно новая и трудная. Мы впервые участвовали в работе над саундтреком фильма, это раз. И мы впервые работали в чужом проекте, где над нами есть автор, то есть старший.
Вот эта не-конечная ответственность и невозможность самостоятельно принимать решения и была для нас главной трудностью.
Бодров это понимал и построил работу со всей возможной деликатностью. Мы очень много разговаривали и все обсуждали: он предоставил нам огромную свободу, но если хотел настоять на чем-то своем, то не жалел времени на то, чтобы объяснить свои резоны и прийти к согласию.
– После «Сестер» вы узнали его лучше?
– У нас были хорошие профессиональные отношения. Вне работы мы лишь один раз встречались, у Балабанова. Изрядно выпивали. Помню, хозяин дома ставил нам всякую старинную музыку, типа свердловский рок. Вообще вечер был посвящен теме «лучшие годы нашей жизни» – Балабанов рассказывал истории про Свердловск и тамошний рок-клуб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28