Отличный магазин Wodolei
И оно как бы обнимает тебя, манит в свои объятия. А в центре этого — Петр Ильич на постаменте: ядро притяжения, символ традиций.
На кого-то, правда, эта сила не очень действует. Гидона Кремера, например, больше тянет в Ригу. А кто-то настолько самодостаточен и архиодарен — как Ростропович, что, и будучи оторванным от Родины и испытывая по ней сильнейшую ностальгию, тем не менее мощно реализуется всюду, где бы ни находился.
Я остаюсь, потому что здесь начиналось все и я не могу разорвать эту связь. Когда Ростропович покинул СССР, у него были весомые причины. Он сделал на родине все возможное, ему не давали расти и развиваться дальше, и, когда политическая ситуация с Солженицыным обострилась и достигла своей кульминации, уехать было естественным решением.
А Гидон Кремер? Он не мог играть музыку Шнитке по политическим причинам, хотя сам очень хотел ее играть. Но для многих других музыкантов отъезды были продиктованы в основном желанием обрести лучшую жизнь.
Меня властно тянет домой. Более того, для меня дом в России — это залог ощущения свободы в любой точке мира.
В течение года у меня бывает от ста пятидесяти до двухсот концертов по всему миру. Загляните в мое компьютерное расписание на несколько лет вперед — вы там и пяти незанятых дней не найдете. Но при этом есть долги, которые необходимо отдавать дома.
Например, обязательно провожу здесь весь декабрь — это традиция, идущая от «Декабрьских вечеров», я об этом уже писал. И это при том, что новогоднее время — самое урожайное на гастрольные предложения. Я отказываюсь от них. Не раз давал для москвичей 31 декабря бесплатные концерты — своеобразные новогодние подарки. Далее: периоды сессии, приемные экзамены, начало семестра — я ведь профессор Московской консерватории, заведующий кафедрой альта. Ну, а в остальное время года заезжаешь на два-три, самое — большое, пять дней… И сутки становятся вдвое, втрое длиннее.
Вы не представляете, какую программу дел в Москве заряжает мне каждый раз мой ближайший помощник Володя Демьяненко. Он уже много лет тщетно пытается сделать из меня точного, обязательного человека, добиваясь невозможного — чтобы я все успел и никуда не опоздал. Увы, в Москве я просто не могу не опаздывать, и это, кажется, стало моей второй натурой. Я даже перестал ссылаться на обстоятельства, на московские пробки или задержки на других встречах. При всех усилиях Володи замедлить ход часовых стрелок не удается. Володя в прошлом пианист, заслуженный артист России, потом один из столоначальников в Министерстве культуры, муж очаровательной скрипачки Нади и брат покойного, всеми любимого «Шурика» — замечательного актера Александра Демьяненко.
В сущности, он и, конечно, еще Роман Балашов, прекрасный альтист, талантливый педагог, эрудит — именно они не дают мне утонуть в суете жизни, позволяют отдавать музыке главные мои силы и время. И хотя бы чуть-чуть оставляют меня семье, детям, дому, любимой Николиной Горе.
Иногда доходит до смешного. Однажды в плане на день читаю: «11 утра. Наталья Башмет». Спрашиваю:
— Что это такое?
Володя объясняет:
— Записал на прием твою жену. Она второй день не может с тобой поговорить, попросила назначить аудиенцию.
И смех и грех.
Женились мы, когда я еще не был знаменитостью — все было просто и искренне по чувству. А дальше карьера стала очень быстро развиваться, и Наташе было непросто адаптироваться к нашей новой жизни. Она стала моим верным спутником по жизни и в этом смысле напоминает мне жен декабристов, последовавших за своими мужьями на край света. Так любить дано не многим, и мне, конечно, страшно повезло. Ее женственность и обаяние органично сочетаются с тонким, блестящим умом.
После консерватории ее сначала распределили чуть ли не в Находку. А потом изменили решение благодаря Татьяне Алексеевне Гайдамович, тогдашнему декану. На меня в консерватории уже положили глаз и на втором году аспирантуры дали Ленинскую стипендию. В общем, учли, что мы уже муж и жена: пусть, дескать, работают поближе друг к другу, и Наташа была распределена в Камерный оркестр Тульской филармонии — раз в неделю мы все-таки виделись. А потом она ушла из оркестра после рождения Ксюши, чтобы остаться в Москве, со мною.
Я в это время уже начал заниматься квартирой, пропиской, и мне очень помог Владимир Карпович Частных. Он был проректором по хозяйственной части в консерватории. Познакомились мы гораздо раньше, еще до того, как поженились с Наташей. Ему «постукивали», и не раз, что я бываю и ночую на женском этаже в такой-то комнате, у Наташи Мельник. Как-то он подошел ко мне в коридоре консерватории и говорит:
— Зайди ко мне на минуточку.
Я зашел.
— Правда, что ты там столуешься?
Я застеснялся, покраснел:
— Правда.
Он спрашивает:
— Ну, скажи, это серьезно у тебя или так просто?
Я говорю:
— Серьезно.
— Ну, смотри!
То есть вместо того, чтобы меня наказывать и скандал устроить (это по тем советским временам-то!), он дал понять — ну, смотри, я, мол, тебе верю. И все. После этого через какое-то время я пришел к нему:
— Хочу жениться, Владимир Карпович. Не могли бы выделить нам комнату студсовета в общежитии для проведения свадьбы?
И хотя до того в истории консерватории такого не случалось, он разрешил. И с этого началась наша чисто мужская дружба.
Он и дальше стал помогать мне в приобретении прописки — звонил, терял свое время, старался изо всех сил. А пока, на время учебы в аспирантуре, нам выделили на время однокомнатную квартиру из лимита консерватории, бесплатную, на Хорошевском шоссе, и я невероятно благодарен ему за это.
Владимир Карпович был потом несправедливо, совершенно несправедливо наказан после побега Виктории Мулловой. Просто нашли стрелочника, как будто он здесь виноват в чем-то. И он ушел из консерватории. Но душа его, по-моему, до сих пор там. Он вечерами гуляет по Большой Никитской, смотрит, как выглядит здание, не осыпалось ли где чего. Грустная история…
Моя «Иванькиада»
Бог ты мой, каких только людей не посылала мне судьба в то время! И мне, и нам с Наташей. Одна такая встреча состоялась в Италии, в маленьком городке Фьезоле под Флоренцией.
Это было еще в застойное советское время, в один из первых моих приездов в Италию. Вечером, после концерта, в городе шел какой-то карнавал, а мы ужинали. Со мной был Миша Мунтян и мой менеджер Джанкарло Карена. А еще на ужине была какая-то женщина из Госконцерта и мужчина. Явно большой начальник. Они на концерте не были, но присоединились к нам позже. Мужчина все время молчал, но после того, как мы изрядно выпили красного вина, вдруг встал и предложил тост за советских артистов, в данном случае, в лице Башмета и Мунтяна, за артистов, ради которых они — работники Министерства культуры — живут и работают. Мы с Мишей одновременно стукнули друг друга коленками под столом, потому что таких речей от чиновника не могли себе даже представить.
Потом я вышел покурить, там было довольно душно, и этот мужчина тоже вышел. Мы с ним стоим вместе, курим у входа в ресторан, мимо нас проносятся всякие маски, гремит музыка. И вдруг он говорит:
— Почему вы никогда ко мне не обращаетесь? У вас что, нет проблем? Ко мне часто ваши коллеги ходят. — И называет несколько имен.
Я отвечаю:
— Спасибо большое. А как к вам попасть? У меня, конечно, есть проблемы, но я даже не знаю, где министерство находится.
Он улыбнулся коротко, и мы вернулись. Потом был десерт, и все разошлись по домам.
В это время я вел изнурительную борьбу за получение московской прописки. Ясно было, что если я не остаюсь в Москве, то ничего с моими сольными амбициями не получится.
Примерно через месяц я отправился на улицу Куйбышева, в Министерство культуры. С трудом прошел охрану, говоря всем, что меня ждет Сергей Сергеевич Иванько.
Здесь, кстати, нужно отметить, что за полгода до этого случая, в последнюю ночь в Риме перед возвращением на родину, я прочел запрещенную тогда в СССР книгу Владимира Войновича «Иванькиада».
Вошел в кабинет — а он маленький, но очень светлый, свежий, чистый воздух, сидит довольно симпатичная молодая женщина, которая сразу, прямо с порога, пренебрежительно на меня посмотрела: «В чем, собственно, дело?» Я ей:
— Я пришел к Сергею Сергеевичу.
— А он вас приглашал?
Я говорю:
— Да. Он меня ждет. — А у самого от страха ком в горле.
Она отправилась в начальственный кабинет, секунд через двадцать вернулась:
— Ну, проходите.
То есть уже по ее интонации я должен был понять, что ходить туда незачем, это просто для отвода глаз принимают — мол, пусть войдет, так и быть.
Вошел. Кабинет огромный, стол огромный, на столе слева ни одной бумажки. И сидит, положив голову на руки, такой мужичок, похожий на воробушка, вымокшего под дождем. Смотрел он не в сторону двери, откуда я появился, а перед собой, куда-то вдаль — в светлое будущее, наверное. Я стою, он сидит. Не реагирует. Повисла довольно большая пауза. Наконец фальшиво-театральным голосом я спрашиваю с пафосом:
— Сергей Сергеевич, вы меня не узнаете?
В ответ опять молчание. Тогда я еще раз:
— Сергей Сергеевич…
Он повернулся:
— Ну, узнаю, узнаю. Садись.
Я прошел, сел напротив, он и говорит:
— Я все помню. Что случилось?
— Ну, вы меня приглашали… у меня действительно есть проблема…
И начинаю объяснять про замкнутый круг — прописка, квартира, работа. Квартира, прописка, работа. Без работы нет прописки, без прописки нет работы. А прописка должна быть в квартире. Вот такой существовал тогда треугольник, и где-то в нем надо было пробивать брешь. Поскольку я был распределен в консерваторию после аспирантуры, то первая ступень была как бы пройдена, но оформлен там я быть не мог, потому что не было прописки и квартиры.
Так вот, когда мы с Сергеем Сергеевичем заговорили про квартиру, я сказал, что сейчас строится кооператив Большого театра и меня готовы взять туда. Естественно, деньги я заплачу, я уже играю концерты и могу купить себе квартиру, но мне нужно, чтобы сделали исключение и поставили на очередь. А в то время было правило — для вступления в квартирный кооператив нужен был пятилетний стаж постоянной прописки в Москве. Для получения государственной квартиры стаж в десять лет. Только для того, чтобы встать на очередь.
И когда я ему объяснил, что нужно ходатайство Министерства культуры, чтобы в виде исключения разрешили встать на очередь, он сказал:
— Кооператив — это не советская власть, уж я это знаю. Поверьте мне.
И тут у меня вырвалось:
— Да, я знаю, читал. Это ужас — все ваши квартирные перипетии.
Наступила гробовая тишина. Я понял, что облажался и теперь меня либо в Сибирь, либо еще куда. В общем, ужас. И тут он начинает истерически хохотать. Я не выдержал — и тоже. До слез. И сквозь этот смех он тычет пальцем в потолок и говорит:
— А вы знаете, я там такой герой, им всем это так нравится!
Ничего история? Советская такая.
Примерно через год, когда я узнал, что кое-кто иногда выезжает с женами на гастроли, я снова обратился к Иванько. Он сказал, что рассмотрит:
— Сейчас невозможно сразу, а вот через раз, когда еще куда-нибудь поедешь…
Я назвал Сиену. Он сказал:
— Вот и хорошо, пусть в Италию.
Это было, наверное, лет семнадцать назад.
Получилось так, что я приехал в Сиену преподавать в Академии Киджана не из Москвы. Жду Наташу, а она не едет ко мне, дело тормозится. И потекли дни, которые состояли из того, что я просыпался, звонил в министерство, завтракал, опять звонил в министерство, уходил преподавать в академию, возвращался — звонил. Но Иванько то на совещании, то сейчас не может… Должен отметить, что иногда он все-таки брал трубку, мы с ним говорили. Он опять обещал — сделаю, не волнуйся.
В результате Наташе стали оформлять визу. А после Сиены у меня были гастроли в Финляндии, на фестивале в Кухмо, без заезда в Москву. Проходил день за днем, из двух недель в Сиене осталась уже одна. Он говорил — да-да-да, все будет в порядке, раз обещал — сделаю. И вот в одном телефонном разговоре с Наташей выясняется, что она в Италию никак не успевает, потому что ей сообщили, что нет разрешения на выезд (тогда была система двух виз — одна въездная, другая выездная).
Я предупредил своего приятеля Сеппо Киманена, хозяина фестиваля в Кухмо, чтобы он на меня не обижался, но, если ее не выпустят, он должен быть готов к тому, что я не приеду. Моя логика была проста: я не прошу выпустить жену в Италию, а прошу нас временно воссоединить, потому что давно гастролирую. И мне не важно, на какой территории мы встретимся с женой, — мы давно не виделись.
Кончилось все тем, что Наташа все-таки не приехала. У меня было два билета в разные направления. Я сдержал свое слово и вернулся в Москву, поехал тихо на дачу, которую мы снимали на лето. Дней через пять начался скандал — обнаружилось, что меня нет на фестивале. Тогда многие убегали, вот и решили в первый момент, что я тоже сбежал… Им ничего не оставалось, как легализовать выезд моей жены.
По Министерству культуры существовал особый список из пятидесяти представителей культуры, который возглавляли наши знаменитые люди типа Гилельса, Ойстраха и так далее. Предпоследним был Юрий Хатуевич Темирканов… В общем, я был вставлен в самый конец списка, и с тех пор моя жена могла со мной выезжать.
Заложники моей публичной деятельности
Семь лет после окончания консерватории мы с Наташей скитались по общежитиям и чужим квартирам, потом шесть лет снимали дом на Николиной Горе, пока наконец не построили свой.
Сейчас у нас есть и городская квартира в Брюсовом переулке, но, хотя дом напротив консерватории, я ее не люблю. Есть в ней, правда, одно преимущество — она под крышей, а из кухонного окна видны окна квартиры Рихтера на Бронной. Так что мы могли «перемигиваться». Конечно, эта квартира очень удобна для моей дочери Ксюши, ведь она учится в консерватории по классу фортепиано.
Сначала мы с Наташей думали, что никогда не будем учить детей музыке. Это очень сложная специальность, тяжелая. Но так случилось, что в пять Ксюшиных лет мы затеяли ремонт и отправили ее во Львов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
На кого-то, правда, эта сила не очень действует. Гидона Кремера, например, больше тянет в Ригу. А кто-то настолько самодостаточен и архиодарен — как Ростропович, что, и будучи оторванным от Родины и испытывая по ней сильнейшую ностальгию, тем не менее мощно реализуется всюду, где бы ни находился.
Я остаюсь, потому что здесь начиналось все и я не могу разорвать эту связь. Когда Ростропович покинул СССР, у него были весомые причины. Он сделал на родине все возможное, ему не давали расти и развиваться дальше, и, когда политическая ситуация с Солженицыным обострилась и достигла своей кульминации, уехать было естественным решением.
А Гидон Кремер? Он не мог играть музыку Шнитке по политическим причинам, хотя сам очень хотел ее играть. Но для многих других музыкантов отъезды были продиктованы в основном желанием обрести лучшую жизнь.
Меня властно тянет домой. Более того, для меня дом в России — это залог ощущения свободы в любой точке мира.
В течение года у меня бывает от ста пятидесяти до двухсот концертов по всему миру. Загляните в мое компьютерное расписание на несколько лет вперед — вы там и пяти незанятых дней не найдете. Но при этом есть долги, которые необходимо отдавать дома.
Например, обязательно провожу здесь весь декабрь — это традиция, идущая от «Декабрьских вечеров», я об этом уже писал. И это при том, что новогоднее время — самое урожайное на гастрольные предложения. Я отказываюсь от них. Не раз давал для москвичей 31 декабря бесплатные концерты — своеобразные новогодние подарки. Далее: периоды сессии, приемные экзамены, начало семестра — я ведь профессор Московской консерватории, заведующий кафедрой альта. Ну, а в остальное время года заезжаешь на два-три, самое — большое, пять дней… И сутки становятся вдвое, втрое длиннее.
Вы не представляете, какую программу дел в Москве заряжает мне каждый раз мой ближайший помощник Володя Демьяненко. Он уже много лет тщетно пытается сделать из меня точного, обязательного человека, добиваясь невозможного — чтобы я все успел и никуда не опоздал. Увы, в Москве я просто не могу не опаздывать, и это, кажется, стало моей второй натурой. Я даже перестал ссылаться на обстоятельства, на московские пробки или задержки на других встречах. При всех усилиях Володи замедлить ход часовых стрелок не удается. Володя в прошлом пианист, заслуженный артист России, потом один из столоначальников в Министерстве культуры, муж очаровательной скрипачки Нади и брат покойного, всеми любимого «Шурика» — замечательного актера Александра Демьяненко.
В сущности, он и, конечно, еще Роман Балашов, прекрасный альтист, талантливый педагог, эрудит — именно они не дают мне утонуть в суете жизни, позволяют отдавать музыке главные мои силы и время. И хотя бы чуть-чуть оставляют меня семье, детям, дому, любимой Николиной Горе.
Иногда доходит до смешного. Однажды в плане на день читаю: «11 утра. Наталья Башмет». Спрашиваю:
— Что это такое?
Володя объясняет:
— Записал на прием твою жену. Она второй день не может с тобой поговорить, попросила назначить аудиенцию.
И смех и грех.
Женились мы, когда я еще не был знаменитостью — все было просто и искренне по чувству. А дальше карьера стала очень быстро развиваться, и Наташе было непросто адаптироваться к нашей новой жизни. Она стала моим верным спутником по жизни и в этом смысле напоминает мне жен декабристов, последовавших за своими мужьями на край света. Так любить дано не многим, и мне, конечно, страшно повезло. Ее женственность и обаяние органично сочетаются с тонким, блестящим умом.
После консерватории ее сначала распределили чуть ли не в Находку. А потом изменили решение благодаря Татьяне Алексеевне Гайдамович, тогдашнему декану. На меня в консерватории уже положили глаз и на втором году аспирантуры дали Ленинскую стипендию. В общем, учли, что мы уже муж и жена: пусть, дескать, работают поближе друг к другу, и Наташа была распределена в Камерный оркестр Тульской филармонии — раз в неделю мы все-таки виделись. А потом она ушла из оркестра после рождения Ксюши, чтобы остаться в Москве, со мною.
Я в это время уже начал заниматься квартирой, пропиской, и мне очень помог Владимир Карпович Частных. Он был проректором по хозяйственной части в консерватории. Познакомились мы гораздо раньше, еще до того, как поженились с Наташей. Ему «постукивали», и не раз, что я бываю и ночую на женском этаже в такой-то комнате, у Наташи Мельник. Как-то он подошел ко мне в коридоре консерватории и говорит:
— Зайди ко мне на минуточку.
Я зашел.
— Правда, что ты там столуешься?
Я застеснялся, покраснел:
— Правда.
Он спрашивает:
— Ну, скажи, это серьезно у тебя или так просто?
Я говорю:
— Серьезно.
— Ну, смотри!
То есть вместо того, чтобы меня наказывать и скандал устроить (это по тем советским временам-то!), он дал понять — ну, смотри, я, мол, тебе верю. И все. После этого через какое-то время я пришел к нему:
— Хочу жениться, Владимир Карпович. Не могли бы выделить нам комнату студсовета в общежитии для проведения свадьбы?
И хотя до того в истории консерватории такого не случалось, он разрешил. И с этого началась наша чисто мужская дружба.
Он и дальше стал помогать мне в приобретении прописки — звонил, терял свое время, старался изо всех сил. А пока, на время учебы в аспирантуре, нам выделили на время однокомнатную квартиру из лимита консерватории, бесплатную, на Хорошевском шоссе, и я невероятно благодарен ему за это.
Владимир Карпович был потом несправедливо, совершенно несправедливо наказан после побега Виктории Мулловой. Просто нашли стрелочника, как будто он здесь виноват в чем-то. И он ушел из консерватории. Но душа его, по-моему, до сих пор там. Он вечерами гуляет по Большой Никитской, смотрит, как выглядит здание, не осыпалось ли где чего. Грустная история…
Моя «Иванькиада»
Бог ты мой, каких только людей не посылала мне судьба в то время! И мне, и нам с Наташей. Одна такая встреча состоялась в Италии, в маленьком городке Фьезоле под Флоренцией.
Это было еще в застойное советское время, в один из первых моих приездов в Италию. Вечером, после концерта, в городе шел какой-то карнавал, а мы ужинали. Со мной был Миша Мунтян и мой менеджер Джанкарло Карена. А еще на ужине была какая-то женщина из Госконцерта и мужчина. Явно большой начальник. Они на концерте не были, но присоединились к нам позже. Мужчина все время молчал, но после того, как мы изрядно выпили красного вина, вдруг встал и предложил тост за советских артистов, в данном случае, в лице Башмета и Мунтяна, за артистов, ради которых они — работники Министерства культуры — живут и работают. Мы с Мишей одновременно стукнули друг друга коленками под столом, потому что таких речей от чиновника не могли себе даже представить.
Потом я вышел покурить, там было довольно душно, и этот мужчина тоже вышел. Мы с ним стоим вместе, курим у входа в ресторан, мимо нас проносятся всякие маски, гремит музыка. И вдруг он говорит:
— Почему вы никогда ко мне не обращаетесь? У вас что, нет проблем? Ко мне часто ваши коллеги ходят. — И называет несколько имен.
Я отвечаю:
— Спасибо большое. А как к вам попасть? У меня, конечно, есть проблемы, но я даже не знаю, где министерство находится.
Он улыбнулся коротко, и мы вернулись. Потом был десерт, и все разошлись по домам.
В это время я вел изнурительную борьбу за получение московской прописки. Ясно было, что если я не остаюсь в Москве, то ничего с моими сольными амбициями не получится.
Примерно через месяц я отправился на улицу Куйбышева, в Министерство культуры. С трудом прошел охрану, говоря всем, что меня ждет Сергей Сергеевич Иванько.
Здесь, кстати, нужно отметить, что за полгода до этого случая, в последнюю ночь в Риме перед возвращением на родину, я прочел запрещенную тогда в СССР книгу Владимира Войновича «Иванькиада».
Вошел в кабинет — а он маленький, но очень светлый, свежий, чистый воздух, сидит довольно симпатичная молодая женщина, которая сразу, прямо с порога, пренебрежительно на меня посмотрела: «В чем, собственно, дело?» Я ей:
— Я пришел к Сергею Сергеевичу.
— А он вас приглашал?
Я говорю:
— Да. Он меня ждет. — А у самого от страха ком в горле.
Она отправилась в начальственный кабинет, секунд через двадцать вернулась:
— Ну, проходите.
То есть уже по ее интонации я должен был понять, что ходить туда незачем, это просто для отвода глаз принимают — мол, пусть войдет, так и быть.
Вошел. Кабинет огромный, стол огромный, на столе слева ни одной бумажки. И сидит, положив голову на руки, такой мужичок, похожий на воробушка, вымокшего под дождем. Смотрел он не в сторону двери, откуда я появился, а перед собой, куда-то вдаль — в светлое будущее, наверное. Я стою, он сидит. Не реагирует. Повисла довольно большая пауза. Наконец фальшиво-театральным голосом я спрашиваю с пафосом:
— Сергей Сергеевич, вы меня не узнаете?
В ответ опять молчание. Тогда я еще раз:
— Сергей Сергеевич…
Он повернулся:
— Ну, узнаю, узнаю. Садись.
Я прошел, сел напротив, он и говорит:
— Я все помню. Что случилось?
— Ну, вы меня приглашали… у меня действительно есть проблема…
И начинаю объяснять про замкнутый круг — прописка, квартира, работа. Квартира, прописка, работа. Без работы нет прописки, без прописки нет работы. А прописка должна быть в квартире. Вот такой существовал тогда треугольник, и где-то в нем надо было пробивать брешь. Поскольку я был распределен в консерваторию после аспирантуры, то первая ступень была как бы пройдена, но оформлен там я быть не мог, потому что не было прописки и квартиры.
Так вот, когда мы с Сергеем Сергеевичем заговорили про квартиру, я сказал, что сейчас строится кооператив Большого театра и меня готовы взять туда. Естественно, деньги я заплачу, я уже играю концерты и могу купить себе квартиру, но мне нужно, чтобы сделали исключение и поставили на очередь. А в то время было правило — для вступления в квартирный кооператив нужен был пятилетний стаж постоянной прописки в Москве. Для получения государственной квартиры стаж в десять лет. Только для того, чтобы встать на очередь.
И когда я ему объяснил, что нужно ходатайство Министерства культуры, чтобы в виде исключения разрешили встать на очередь, он сказал:
— Кооператив — это не советская власть, уж я это знаю. Поверьте мне.
И тут у меня вырвалось:
— Да, я знаю, читал. Это ужас — все ваши квартирные перипетии.
Наступила гробовая тишина. Я понял, что облажался и теперь меня либо в Сибирь, либо еще куда. В общем, ужас. И тут он начинает истерически хохотать. Я не выдержал — и тоже. До слез. И сквозь этот смех он тычет пальцем в потолок и говорит:
— А вы знаете, я там такой герой, им всем это так нравится!
Ничего история? Советская такая.
Примерно через год, когда я узнал, что кое-кто иногда выезжает с женами на гастроли, я снова обратился к Иванько. Он сказал, что рассмотрит:
— Сейчас невозможно сразу, а вот через раз, когда еще куда-нибудь поедешь…
Я назвал Сиену. Он сказал:
— Вот и хорошо, пусть в Италию.
Это было, наверное, лет семнадцать назад.
Получилось так, что я приехал в Сиену преподавать в Академии Киджана не из Москвы. Жду Наташу, а она не едет ко мне, дело тормозится. И потекли дни, которые состояли из того, что я просыпался, звонил в министерство, завтракал, опять звонил в министерство, уходил преподавать в академию, возвращался — звонил. Но Иванько то на совещании, то сейчас не может… Должен отметить, что иногда он все-таки брал трубку, мы с ним говорили. Он опять обещал — сделаю, не волнуйся.
В результате Наташе стали оформлять визу. А после Сиены у меня были гастроли в Финляндии, на фестивале в Кухмо, без заезда в Москву. Проходил день за днем, из двух недель в Сиене осталась уже одна. Он говорил — да-да-да, все будет в порядке, раз обещал — сделаю. И вот в одном телефонном разговоре с Наташей выясняется, что она в Италию никак не успевает, потому что ей сообщили, что нет разрешения на выезд (тогда была система двух виз — одна въездная, другая выездная).
Я предупредил своего приятеля Сеппо Киманена, хозяина фестиваля в Кухмо, чтобы он на меня не обижался, но, если ее не выпустят, он должен быть готов к тому, что я не приеду. Моя логика была проста: я не прошу выпустить жену в Италию, а прошу нас временно воссоединить, потому что давно гастролирую. И мне не важно, на какой территории мы встретимся с женой, — мы давно не виделись.
Кончилось все тем, что Наташа все-таки не приехала. У меня было два билета в разные направления. Я сдержал свое слово и вернулся в Москву, поехал тихо на дачу, которую мы снимали на лето. Дней через пять начался скандал — обнаружилось, что меня нет на фестивале. Тогда многие убегали, вот и решили в первый момент, что я тоже сбежал… Им ничего не оставалось, как легализовать выезд моей жены.
По Министерству культуры существовал особый список из пятидесяти представителей культуры, который возглавляли наши знаменитые люди типа Гилельса, Ойстраха и так далее. Предпоследним был Юрий Хатуевич Темирканов… В общем, я был вставлен в самый конец списка, и с тех пор моя жена могла со мной выезжать.
Заложники моей публичной деятельности
Семь лет после окончания консерватории мы с Наташей скитались по общежитиям и чужим квартирам, потом шесть лет снимали дом на Николиной Горе, пока наконец не построили свой.
Сейчас у нас есть и городская квартира в Брюсовом переулке, но, хотя дом напротив консерватории, я ее не люблю. Есть в ней, правда, одно преимущество — она под крышей, а из кухонного окна видны окна квартиры Рихтера на Бронной. Так что мы могли «перемигиваться». Конечно, эта квартира очень удобна для моей дочери Ксюши, ведь она учится в консерватории по классу фортепиано.
Сначала мы с Наташей думали, что никогда не будем учить детей музыке. Это очень сложная специальность, тяжелая. Но так случилось, что в пять Ксюшиных лет мы затеяли ремонт и отправили ее во Львов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24