Но уж если ошибешься на посадке — сыграешь в ящик. Указатель скорости показывает 320, 300… Когда же этот самолет начинает трястись? Никаких признаков бафтинга. При такой близости к срывному режиму самолет F-80 уже трясся бы, как пневматический молоток. Теперь скорость равна 290. Нос самолета слегка вибрирует, а затем машину начинает плавно покачивать из стороны в сторону. Кажется, что качаешься в гамаке. Что это такое, черт возьми? Какая ненормальность в конструкции может вызвать такую несуразную реакцию? Я ничего не могу поделать, и теперь самолет управляет мною, спокойно покачиваясь из стороны в сторону, из стороны в сторону… Ни один самолет, на котором мне приходилось летать, не реагировал так. Раскачивание усиливается. Собираюсь обратиться к сопровождающему меня летчику и чувствую, что у меня пересохло в горле… Но раньше чем я успел вымолвить слово, ко мне донесся голос Эвереста:
— Мне кажется, что вы чрезмерно рискуете.
— Сейчас прекращаю и иду на посадку.
Быстро увеличиваю тягу двигателя, и покачивание затухает. Но зачем прекращать? Ведь это дьявольски интересно!
Пожалуй, мы со «Скайрокетом» подружимся, хотя управление этим самолетом вызывает чувства, совсем не похожие на те, которые я испытывал, летая на других самолетах. «Скайрокегу» приданы размеры истребителя, но управляется он скорее, как транспортный. На самом деле это ни транспортный самолет, ни истребитель — он результат скрещивания. На его основе разовьется новая порода самолета, которая воплотит в себе все лучшие характеристики «Скайрокета» и открытия, выпавшие на его долю, отбросив все остальное, как шелуху.
Задание выполнено — осталось только сесть, а непредвиденное так и не случилось.
— Эй, Джин, готов идти на посадку? — спрашивает по радио Эверест, обращаясь ко мне.
— Да, идем.
На земле Кардер, приникнув к микрофону, облегченно вздыхает:
— Ну и парни…
Эверест смеется, а Кардер спрашивает меня:
— Сколько осталось топлива, Билл?
— Двести двадцать.
— Лучше возвращайтесь.
С вышки управления полетами перебивают наш разговор, не дожидаясь запроса, — оттуда тоже внимательно следят за полетом:
— Самолет ВМС номер 973, вам разрешается посадка на дно озера с использованием посадочной полосы фирмы Дуглас «восток — запад», посадка на запад. Ветер западный, 24 километра в час.
Сейчас солнце позади, горы слева. Теперь остается только совершить посадку. Я знаю, что зрители на земле затаили дыхание.
Делаю заход на посадку. Она должна быть выполнена хорошо, Бриджмэн. Выдерживай скорость немного больше той, на которой самолет раскачивается. Мысль о покачивании над землей заставляет меня поморщиться. Но покачивание все равно начинается, едва я выпускаю закрылки. Я ничего не могу поделать, и самолет покачивается из стороны в сторону на небольшой высоте над дном высохшего озера, несясь со скоростью 400 километров в час. Мускулы напряжены до предела. Немного увеличиваю давление на ручку управления. Не сильно! Самолет чувствителен. Спокойно. Убрать тягу двигателя. Руки работают как-то независимо от меня. Плавно выравниваю. И все же самолет продолжает покачиваться, быстро приближаясь к земле. Откуда у него такая скорость? Он все еще летит на скорости… сколько там? 320 километров в час. Я плавно беру ручку управления на себя, и вдруг покачивание прекращается. Но у меня получилось высокое выравнивание.
— Вы на высоте трех метров, Билл.
Замечание Эвереста пришло прежде, чем я исправил ошибку, и меня раздражает его подсказка.
И точно по инструкции элероны становятся малоэффективными при посадке. Бог мой, подумать только, с какой быстротой он несется! Вот и земля! Мягко, как перышко, «Скайрокет» касается земли, а ведь скорость, с которой он пробегает по посадочной полосе, в два раза больше скорости F-80. Тормози, Билл, тормози.
Эверест одобряет посадку:
— Бьюсь об заклад, вы пожелаете, чтобы все посадки были такими же, как эта.
Да, это, вероятно, лучшая посадка из всех, какие я когда-либо совершал.
Бешеная скорость пробега самолета по серому глинистому дну озера погашена, он останавливается. Вдали клубится пыль — ко мне мчатся автомашины.
* * *
Мне показалось, что в кабине стало очень жарко. Теперь, когда полег окончился, я вдруг понял, что защитный шлем тисками сжимал мне голову, а кислородная маска прищемила кожу на лице. Как можно скорей надо освободиться от этого. Я открыл фонарь, снял маску и стал вдыхать чистый воздух пустыни с такой жадностью, с какой истомившийся от жажды странник пьет холодную, свежую воду.
Теперь, когда все было кончено, меня охватила дрожь. Я тяжело привалился к парашюту. То непредвиденное, к чему я так готовился, не произошло. Тело мое обмякло. Все кончилось! Я радовался, что в эту минуту вблизи не было никого, кто мог бы наблюдать за мной. Только шум дымящегося подо мной «Скайрокета» нарушал тишину окружавшей меня пустыни — мы дышали вместе. Подогретый утренним солнцем бриз высушил пот на моем лице. На всем пространстве пустыни, которое я только мог окинуть взглядом, царил безмятежный покой, необыкновенно сочетавшийся с глубоко дремлющим внутри каждого человека чувством блаженства, которое трудно выразить словами.
Только семь тридцать утра, а мой рабочий день уже окончен. Мне хотелось посидеть одному здесь, в кабине «Скайрокета», но автомашины уже окружили меня.
Ильтнер первым выскочил из автомашины. Он нес приставную лестницу. За ним показался Бриггс, и ко мне стали долетать отрывки фраз: «Поздравляю… прекрасный полет…» Мак-Немар выкрикивал распоряжения механикам. В трех метрах от самолета Ал Кардер ждал, когда Бриггс поднимется по стремянке, чтобы снять с меня шлем и снаряжение. Когда я готовился покинуть самолет, послышалось восклицание Ильтнера:
— Итак, вы доставили наши семь долларов в день.
Я пытался сделать вид, что полет нисколько не повлиял на меня. Возможно, зрители ничего не заметят. Но стремянка задрожала под моими ногами, и это выдало меня.
— Хороший полет, Билл, — сказал Кардер. В его голосе слышалось скорее облегчение, чем похвала.
На заднем сиденье радиоавтомобиля сидели Хоскинсон и Фоулдс. Они ждали Кардера, Бриггса и меня.
— Ну что, каково ваше мнение о машине? — спросил Хоскинсон, человек крупного телосложения с тяжелой гривой черных волос.
— Он немного пугает меня, — ответил я и тут же добавил: — Но не слишком…
Хоскинсон подался вперед:
— Послушайте, когда он перестанет пугать вас, он будет не нужен. — От Хоскинсона зависело, какую сумму денег я получу за испытание «Скайрокета». — Думаю, что вы справитесь с этим делом, Бриджмэн.
Кончилось… Наступил долгожданный день, и все кончилось. Там, на дорожке, стоял притихший и безвредный «Скайрокет», а я снова ступал по твердой земле и уже мечтал о завтраке. Когда мы пересекали озеро, никому не хотелось разговаривать. Солнце светило нам в глаза. Фоулдс, казалось, уснул.
Последний взгляд на самолет. В конечном итоге, это было состязание, в котором мы были равны. У машины нашлись свои слабые места, и, используя их, я укротил ее. Это была честная встреча.
Глава XIII
Кардер сказал: «О'кэй!» — и «Скайрокет» был передан мне для дальнейших испытаний.
— Следующий полет на той неделе. Раньше вряд ли удастся.
Если ведущий инженер и был доволен тем, что я посадил самолет невредимым, то он не показывал этого. Придется сделать немало полетов, прежде чем он поверит в нового летчика-испытателя. Кардер спешил с испытаниями — аэродинамики с нетерпением ждали точной информации о полетах на больших скоростях, чтобы конструировать все более скоростные военные самолеты.
— Конец недели вы проведете, вероятно, в городе? Неплохо, если бы вы зашли к Хоскинсону и все выяснили относительно договора.
До сих пор о деньгах не говорили. В понедельник я заеду к Хоскинсону и точно узнаю, сколько мне заплатят за эту работу. Хотя ведущий инженер без особого восторга передал мне самолет, у меня было отличное настроение. Знаменательный день первого полета остался позади, и теперь я не сомневался, что справлюсь со «Скайрокетом». Наконец-то у ребят в Хермосе будет повод попировать. Первый полет оказался легким, последующие будут труднее, но в это утро я заглядывал вперед не дальше следующей недели. Осталось еще семь долгих дней.
Впервые за несколько месяцев я наслаждался каждой минутой на пляже в Хермосе. Празднование в честь моего первого полета на «Скайрокете» длилось три ночи и два дня. Начавшись в моей тесной хижине, переполненной моими друзьями, завсегдатаями пляжа, часть которых расположилась на песке около моего жилища, празднование перекинулось в портовый кабачок Франка и Андрэ Дэвиса, а затем в ресторан Билла и Бетси Бойд. Украшением нашего общества были очаровательные девушки. Ровный золотисто-коричневый загар покрывал их крепкие, пышущие здоровьем тела, а волосы и глаза сияли солнечным блеском. Чувствовалось, что они все лето провели на пляже, плавая и катаясь на доске. В субботу и воскресенье не было тумана, удивительно ярко для поздней осени светило солнце, но переливавшаяся в солнечных лучах вода была уже прохладная. И пустыня, и предстоящие испытания вылетели у меня из головы.
В понедельник утром я направился к Хоскинсону, чтобы поговорить о своем договоре. Его кабинет поразил меня роскошью обстановки, особенно по сравнению со скромными кабинетами на аэродромах и заводах фирмы Дуглас. Это была просторная комната с окнами вдоль всей стены. Над кожаным диваном висели вставленные в дорогие рамы фотографии самолетов фирмы Дуглас.
— Итак, Билл, вот договор, — сказал Хоскинсон, вручая мне бумаги, и оживленно добавил: — Вот все, что осталось в кубышке, — 12000 долларов. Берете их?
Год работы летчика-испытателя оценивался дешевле двух вечерних выступлений исполнителя модных песенок в Лас-Вегас. Моя работа стоила дороже, и начальник отдела летных испытаний отлично знал об этом. Но он знал, что я соглашусь подписать и такой договор, потому что хочу летать на «Скайрокете».
— Конечно, Билл, помимо этого вы будете получать и обычное жалование.
Я подписал договор.
Когда я стал наконец официальным летчиком-испытателем экспериментального самолета «Скайрокет», темпы выполнения исследовательской программы отнюдь не замедлились. Составляя летные задания, Кардер следил, чтобы в первую очередь проводились менее сложные испытания, но все же мне не дали сначала хорошенько освоить машину. Когда самолет находился в воздухе, его использовали только для получения драгоценных сведений в точном соответствии с программой испытаний. Эта программа была изложена в генеральном плане испытаний, переплетенном в брошюру под заглавием «Исследования больших скоростей на самолете D-558-II „Скайрокет“. Полеты на нем обходились очень дорого.
Один полет продолжался только тридцать летных минут, но он стоил сказочно-огромного количества человеко-часов, затраченных на земле. Такая колоссальная стоимость летного времени экспериментальной машины — редкость даже в испытательном деле. В опытном самолете, предназначенном для серийного производства, достаточно места для топлива, поэтому при его испытании не приходится учитывать каждую минуту полета, неистово торопиться и нести фантастические расходы. Но в сложнейшем «Скайрокете» все обстоит иначе. Двенадцать километров проводки испытательной аппаратуры, турбореактивный двигатель, жидкостно-реактивный и его два огромных полуторатонных бака, втиснутых в обтекаемый фюзеляж самолета, наконец, тонкое, как бритва, крыло — все это не оставляет места для большого количества топлива, необходимого для работы турбореактивного двигателя. В «Скайрокете» помещалось топливо только для тридцатиминутного полета. Самолет не предназначался для дальних перелетов и доставки полезного груза. Он был сконструирован для кратковременных исследований высоких скоростей. Используя свой ТРД для набора высоты, при одновременной работе всех четырех камер ЖРД он с быстротой молнии увеличивал скорость до звуковой. Затем ракетное топливо кончалось, и самолету приходилось немедленно возвращаться на базу с тем небольшим количеством топлива, которое еще оставалось для работы ТРД.
А после возвращения из полета самолет целую неделю приводили в порядок и снова готовили самописцы. Ракетный двигатель приковывал внимание целой бригады механиков, если даже он не использовался в полете, а турбореактивный двигатель разбирали на части после каждого полета и затем собирали вновь.
Так как полезного времени в полете для получения результатов испытания было очень немного, инженеры старались избежать непредвиденных обстоятельств, которые могли бы сорвать успешное проведение исследований. С этой целью для каждого полета они разрабатывали три задания: если одно из них окажется невыполнимым, у летчика будет наготове запасной вариант.
Мои первые пять полетов без использования тяги ЖРД были посвящены испытанию устойчивости самолета на малых скоростях, изучению его характеристик на критических углах атаки, эффективности управления и энергичному выводу из срывов, а также наблюдению над бафтингом. Для учебы не было времени, и я учился, работая. Нередко я вспоминал слова Берта Фоулдса, сказанные прошлым летом: «Никто из нас не знает много о сверхзвуковых полетах, а поэтому засучивай рукава и как следует берись за дело». Да, я засучил рукава и взялся за дело. Знания, которые я почерпнул в книгах, давали свои результаты. Но настоящие знания приобретались в реальных полетах — пять минут в воздухе на экспериментальном самолете были равноценны десяти часам учебы на земле. Постепенно я начинал понимать, как много нерешенных сложных задач ждет своего исследования с помощью ракетного самолета.
Прежде всего я старался эффективнее и быстрее выполнять отдельные пункты задания, чтобы получать как можно больше данных в каждом дорогостоящем полете.
Бесплодно затраченное время на протяжении скудных тридцати минут полета фиксировалось на пленке, регистрирующей каждое мое движение между взлетом и посадкой, и это смущало, беспокоило меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48