Тут я обрел дар речи. Я сказал:
– Пошли!
Света у стойки было чуть побольше, чем в остальном помещении. И пока Сильвия допивала свой стакан, какой-то маленький и волосатый молодчик повернулся лицом, и я увидел, что он в темных очках. Я инстинктивно подался вперед, заслоняя его от Роя, даже не успев еще сообразить, как далеко, памятуя о случае на углу Сент-Джонс-роуд, может завести Роя в данных обстоятельствах неравнодушие к обладателям темных очков. Я дернулся, при этом наступив на ногу Пенни и толкнув Сильвию так, что у нее из стакана чуть не выплеснулось содержимое.
– Эй, ты что, того! – крутанулась она ко мне, выплеснув остальное уже без моей помощи. – Уже набрался, что ли?
– Дорогая, этого быть не может, – авторитетно заявил Рой. – Даггерс не набирается никогда. Это противоречит его сути.
– Ага, такому только волю дай!
– Простите! – сказал я. – Я нечаянно. Простите, Пенни!
– Ничего, старина, – сказал Рой, – в этом говенном мавзолее ни черта не разглядишь! Пошли-ка на выход!
Рой посматривал на меня через плечо, а я семенил за ним, повторяя или предугадывая его движения, но вместе с тем не забывая заслонять собой молодого парня в темных очках.
– Послушайте, может, вам нехорошо? – Рой подался вперед, чтобы рукой отодвинуть занавеску, с интересом наблюдая за моим смещением в нужную сторону. – Вы как-то несколько…
– Здесь очень душно!
– Какой же я осел! Совершенно забыл, как здесь гнусно. Хотя, по правде говоря, тут стало даже гнусней с тех пор, как я здесь был. Но кормят неплохо, по крайней мере раньше кормили. В «Походной кухне» к обеду подавали неплохое скампи, гамбургер и салат, – сообщил Рой, обрисовав скупыми штрихами тот самый набор, который (он, видно, запамятовал) выдавал в свое время как пример самой отвратительной пищи.
Светопреставление позади возобновилось и, когда мы добрались до первого этажа, неслось уже со всех сторон. Я ожидал, что на улице уже непременно густая тьма, может, уже и звезды на востоке начнут бледнеть в преддверии рассвета, но оказалось, еще и солнце не заходило. Беленькие кафе и магазинчики, торговавшие бандитским снаряжением, чередовались с мрачными заведениями, выставлявшими себя бистро и бутиками. Девушки шли впереди: Пенни – как бы разглядывая прохожих, Сильвия – пялясь на витрины магазинов.
– Гляжу, вы налаживаете контакт с малюткой Пенни? – сказал Рой.
– Да, все в порядке, – говорить о Пенни сейчас мне как-то не хотелось.
– Она станет покладистей, увидите. Все ее выдрючивание просто поза, не больше. Сплошная видимость!
– Не слишком ли авторитарно судите? А как же ее новый взгляд на мир? Тоже сплошная видимость?
– Да какие у нее особенные взгляды! Вот у Сильвии действительно взгляды!
– По-вашему, Пенни для современной молодежи не типична?
– Боюсь, в основном нет.
– Но откуда вам знать?
– Бросьте, она – моя дочь!
– Уж это точно.
Мы обогнули угол и направились к огромному черному автомобилю, стоявшему у тротуара. Боковым зрением я ощутил, что кто-то сидит за рулем, и сжал Рою локоть.
– Неужели Гилберт?
– Черт побери, да нет же! Возьмите, Даггерс, себя в руки! Нанятый шофер и взятый напрокат автомобиль. Всего на вечер. Для удобства передвижения.
Рой усадил меня сзади меж двух девиц, а сам сел рядом с шофером. Мы тронулись. Пенни демонстративно повернулась ко мне спиной и отодвинулась подальше: не хватало еще коленками стать на сиденье. Я взглянул на Сильвию, от которой на этот раз пахло морковкой, и произнес, как мне показалось, вполне нейтральным тоном:
– Не знаете, куда мы едем?
– А чего вы так нервничаете?
– Что значит нервничаю?
– То и значит. Послушаешь вас – вам все нужно обо всем знать наперед. Что ни возьми, вам важно, чтобы во всем был пла-а-а-н!
– Я просто спросил…
– К вашему сведению, нельзя научиться понимать суть, если всегда все знаешь заранее! Нельзя видеть то, что сейчас, каким оно было вчера. Невозможно, если хотите знать, удержать все на своих местах. Все непременно должно меняться. К вашему сведению.
Рой кивнул пару раз – то ли в поддержку, то ли в такт автомобильной тряске, с рессорами был явный непорядок. Я попытался представить, какие они с Сильвией ведут беседы, но тут же бросил эту попытку. Уже во второй раз за последние пару месяцев мне вдруг открылись возможные достоинства Восьмой симфонии Брукнера. Между тем Сильвия продолжала:
– Ведь это спятить надо, чтобы переживать, если что-то с чем-то не сходится! И это вы называете жить? Ничего, кроме уверенности, что сегодня – то же, что вчера, и на прошлой неделе, и в прошлом году? Да разве вы живете! Вы чувствовать не способны! Да с таким, как вы, честное слово, противно было бы дело иметь. Вас и не потянет никуда и ни с кем, если придется вести себя не так, как вы привыкли!
На этом ее демонстрация нового мировоззрения окончилась; проехав примерно полмили, мы остановились. Как и у Пенни в «Блиндаже», манера говорить Сильвии совершенно не соответствовала содержанию ее речи: в тоне Сильвии слышалась забота, волнение, сочувствие, истинное стремление уберечь ближнего от опасности, предлагая верные средства. Однако весь ее потенциал был потрачен вотще, по крайней мере в отношении меня. Не проявляя избыточной активности, я вписался в конец рыхлой очереди, двигавшейся в направлении каменного крыльца и исчезавшей в глубине огромного кирпичного здания. Кругом было множество красочных объявлений, иные весьма старые и ужасающего качества.
– Это бинго? – полюбопытствовал я у Пенни.
– Да вот же, глядите! Дурацкая борьба.
Я хотел было ей заметить, что она, видимо, изволит шутить, но совершенно не мог подыскать выражений, чтобы изложить это попроще, и снова, вот уже не в первый и не в последний раз за этот вечер, забормотал что-то себе под нос. Развитие наших отношений застопорилось, и я взглянул на Роя: станет ли он организовывать нам почетное проникание внутрь или же демократически предпочтет, чтобы мы отстояли очередь за билетами? Я склонялся к первому варианту, поскольку лицезрение борьбы, сколь бы замечательной и исключительной она ни была, никак не могло считаться грандиозным событием, за которое необходимо сперва заплатить. Более приличествующей по размаху мне представлялась метро – автобус – пешая прогулка до Ковент-Гарден, затем места в середине первого яруса на премьере «Отелло» в новой постановке, после чего ужин с шампанским в «Савой-гриль». Однако я оказался не прав: парами мы прошаркали до кабинки билетера. Я шел в паре с мрачной Пенни. Но стоило Рою вытащить бумажник, как Сильвия заявила, что никуда идти не собирается.
– Да ну, дрянь допотопная! – заявила она, засовывая кулаки в карманы своего жилета без пуговиц и до колен. – Развлечение для папочек и мамочек, занудство!
Это явно расстроило Роя. Было также явно, что во всем этом деле его не так расстроила перспектива препирательства, перемены планов и т. п., как то, что он неверно угадал, чего именно хочет Сильвия и что, собственно, составляло солидную толику ее мировоззрения в целом. Рой, непонятно почему вдруг очень напомнив мне сильно повзрослевшую Клодетт Кольбер или Жана Артюра в мужском костюме, но распустившего на данный вечер волосы, принялся убеждать Сильвию, что зрелище крайне увлекательное, просто класс и все такое, однако получалось у него плохо. Я что-то вставил в его поддержку, слишком поздно сообразив, что лучше б мне заклеймить данный вид спорта как вульгарный, безнравственный, новомодный, непредсказуемый. Но вместо того чтобы просто уйти, Сильвия удвоила свои протесты. Стоявшие в очереди сзади нас заволновались; я их прекрасно понимал. Тучная дама в желтой шляпке, похожей на феску, не слишком скандально призвала нас либо двигаться вперед, либо выйти из очереди. Вынув из карманов руки, Сильвия мигом повернулась к ней и, сузив глаза, процедила сквозь зубы:
– А ты заткнись! Заткнись, ясно?
В ответ посыпалось: да понимает ли она, с кем говорит, да кто она такая, да как она смеет и всякие другие непростые вопросы, в ответ на которые Рой тараторил что-то невразумительное.
– Ради бога, пошли отсюда, – сказала Пенни, – иначе влипнем в дурацкую разборку! Да и зрелище это – фигня сплошная. Я по телевизору видела. Какие-то «рычаги», захваты, броски – канадец один объяснял. Ведь всем ясно – результат заранее предрешен. Детский сад какой-то. Ну же, пошли отсюда! Я есть хочу!
Блеснув талантом не тратить слов понапрасну и элементарно заткнув рот даме в желтой феске приказом «Заткнись!», Сильвия повернулась к нам как раз на последних словах Пенни.
– Ладно, ладно, ладно, – произнесла она с некоторым раздражением, при этом слегка улыбнувшись, – раз уж вам так хочется! Но предупреждаю: как только надоест, немедленно уйду!
В фрагментах гипсовой лепнины, щербатым бордюром окаймляющей верх одной из стен, а также в облупленных, покрытых закопченной позолотой люстрах, которые никто не удосужился почистить, угадывались приметы былого облика этого заведения в виде театра-варьете или допотопной киношки. Здесь повсеместно виделись благодатные для социолога наслоения всевозможных веков, классов и рас, разве что не осталось следов старшего поколения земельной аристократии. Мы заняли свои места у ринга, Пенни – справа от меня, Сильвия слева, Рой слева от Сильвии. Первая встреча была объявлена как международная в среднем весе между малым из Суиндона с немецкой фамилией и другим малым из Болтона с польской. На мой взгляд, боролись они со знанием дела: обмениваясь звучными, как крокетной битой по мешку с цементом, тумаками; описывая чистый полукруг, били друг друга наотмашь в шею; выставив живот вперед, падали со всего маху на одно колено – и при этом каждый раз поверженный при счете девять, шатаясь, но готовый к борьбе, оказывался на ногах. В перерывах борцы, при звуке колокола вмиг отрешившись от зверства, по-рыцарски обменивались рукопожатиями.
– Звездные мальчики! – произнес Рой в конце четвертого раунда.
Поскольку девицы и бровью не повели при этом восклицании, я переспросил Роя, что он имеет в виду.
– Чистый спорт! Честная игра! – припечатал он. – Специально подзадоривают публику, готовят к предстоящей мясорубке.
Девушки одновременно фыркнули, обменялись взглядами, отвернулись. Удивившись такой осведомленности Роя, я почти вспомнил некую статью, попавшуюся в одном воскресном журнале пару недель назад. Борьба продолжалась. Под конец то ли немец, то ли поляк поднял то ли поляка, то ли немца, взвалил его себе на плечи, немного постоял, раза три прокрутился вместе с ним на месте, потом довольно аккуратно опустил на ковер противника и стал на него коленом. Звякнул колокол. Некто в смокинге, довольно долго говоривший в самом начале, пробрался на ринг с мегафоном в руке и с неспешной важностью офицера, вернувшегося с поля боя, объявил результат решения судейской коллегии, мол, в результате верчения противника пропеллером и последующего низложения его на лопатки один из борцов одержал верх в решающем раунде, что позволяет назвать его победителем. Последовали кое-какие аплодисменты, к которым благоразумно присоединился и Рой – словно хлопал коллеге-виолончелисту, вполне профессиональному и техничному, однако не отличившемуся особой теплотой исполнения. Для вида и я зааплодировал, затем дал себе установку: успею ли до того, как действие сдвинется с мертвой точки, напеть (мысленно) начало каждой части всех струнных квартетов Бетховена в порядке написания.
Едва я подошел к скерцо квартета для арф (опус 74), как в зале установилось то, что с большой натяжкой можно назвать затаенной тишиной. Но тут же и она была нарушена приступом нечленораздельного воя, раздавшегося откуда-то из угла. Через мгновение группа людей в теннисках и полотняных штанах, один из которых держал наизготове нечто наподобие вил, выволокла к рингу под лязганье цепей и перемежающиеся завыванием крики буквально гигантское существо могучего телосложения. Вслед за этой толпой появился еще один субъект, сравнительно ординарной наружности, с платиновыми волосами и в серебряном плаще с блестками. Каждый из участников выбрался на ринг, первый – в сопровождении нового взрыва воплей и лязганья цепей, а также единичных размахиваний вилами, второй – совершенно добровольно. Также возник со своим мегафоном и ведущий. Поведав публике, что крупнейшие ученые до сих пор спорят, к какому виду отнести данное загадочное существо, тот, в частности, между взрывами по большей части иронического посвиста, произнес примерно следующее:
– В-э-э-э красном-э-э-э углу – весом в восемнадцать-э-э-э стоунов-э-э-э пять-э-э-э фунтов Неч-то-э-э-э с острова-э-э-э Борнео-о-о!
Последовал оглушительный свист, во время которого с Нечто были сняты кандалы и оно, расправив руки и ноги, принялось с непритязательным видом, однако довольно высоко взлетая, скакать взад-вперед по рингу. На нем было что-то вроде набедренной повязки или подгузника, и, можно сказать с уверенностью, такого волосатого существа я в жизни своей не видывал, хотя почти полностью скрывавшее его лицо грубое покрывало, по-моему, почти полностью скрывало также его лысую башку. Я был наслышан уж не меньше Пенни насчет собственно постановочных эффектов профессиональной борьбы, и так же, как и все вокруг, восхитился наличием цепей и вил, но все же был неизмеримо счастлив, что не я стою на ринге против этого Нечто. Какой-то он весь был расхлябанный, и это наводило на мысль, что он может вдруг взять и изменить или начисто позабыть основные векторы той роли, которая ему предназначалась. Он был явно тяжелей своего противника, который, названный Рыцарем Святого Георга, уже отвечал на приветствия из своего, кажется синего, угла; теперь, сбросив плащ, на вид он оказался довольно мускулист.
Ударил гонг. Нечто невнятно забормотало, подтащилось к Рыцарю и ребром руки влепило ему такой удар, что у того не просто с ходу подкосились ноги, но падение случилось так быстро, что я такого не ожидал. Затем с той же быстротой, упершись руками в пол, Нечто из этого положения боднуло поверженного противника головой в живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34