Он был беспомощен и, самое главное, не мог помешать этому бородатому болвану стоять рядом с Кристиной и держать ее под руку с таким собственническим победоносным видом! А Кристина стояла рядом с ним в какой-то неловкой, даже неуклюжей позе, но в глазах Диксона ни одна женщина не могла бы держаться прекраснее.– Не насмотритесь напоследок, а, Джеймс?При внезапном появлении Маргарет, тут же задевшей его больное место, Диксон почувствовал себя как человек, который подрался с полисменом и вдруг увидел второго, подъезжающего к нему верхом. Он был ошеломлен.– Что? – спросил он.– Ну что ж, наглядитесь как следует – ведь больше вы ее не увидите.– Да, вероятно… я…– Если только вы не решили то и дело ездить is Лондон, чтобы поддерживать отношения.Диксон уставился на нее, искренне удивленный – главным образом тем, что Маргарет оказалась способной даже теперь чем-нибудь удивить его.– Что вы хотите сказать? – тупо спросил он.– Стоит ли притворяться? Чтобы отгадать ваши мысли, не надо иметь сильное воображение. – Кончик ее носа слегка дергался, как всегда, когда она разговаривала. Маргарет стояла, расставив ноги и скрестив руки на груди, – сколько раз Диксон видел, как она в такой же точно позе болтала с кем-нибудь здесь или в одной из маленьких аудиторий наверху. Сейчас она не казалась ни взбудораженной, ни раздосадованной или разозленной.Диксон испустил тяжелый, усталый вздох, прежде чем начать оправдываться и отрицать, как полагалось по условиям этой своеобразной травли. И, заговорив, подумал, до чего легко, с помощью всего лишь ловкого маневра его лишили единственного морального преимущества перед Маргарет – добровольного решения заглушить в себе живой интерес к Кристине. Разве не жестоко, что его попрекают этим увлечением, когда он сам, по своей воле отказался от него? Он был так подавлен, что ему захотелось броситься на пол и завыть, как собака: он без работы, без Кристины и разбит наголову той же Маргарет!Их разговор, так ни к чему и не приведший, оборвался сам собой, потому что группа гостей, возглавляемая деканом, двинулась к дверям. Гор-Эркварт был как будто поглощен беседой с Кристиной и Бертраном.– Вы готовы, Диксон? – окликнул его Уэлч. Рядом с миссис Уэлч он больше, чем когда-либо, походил на старого боксера, женившегося на своей кухарке и любящего иногда половить рыбку в мутной воде.– Увидимся в зале, профессор, – ответил Диксон и, сказав что-то Маргарет, помчался в гардеробную для преподавателей. На него, как на актера-новичка, напал вдруг страх сцены – руки стали холодными и влажными, ноги словно превратились в мягкие резиновые трубки, наполненные мелким песком, дыхание стало прерывистым. Войдя в уборную, он начал было корчить рожу «Ивлин Во», но тут же сменил ее на самую свирепую из своих гримас. Прикусив зубами кончик языка, он растянул рот, отчего щеки превратились в два маленьких полушария, оттянул нижнюю губу в идиотском оскале и выпятил вперед подбородок. Одновременно он то выпучивал, то скашивал глаза. Обернувшись, он почти столкнулся с Гор-Эрквартом, быстро привел лицо в нормальное состояние и сказал:– А, привет!– Привет, Диксон, – ответил Гор-Эркварт и прошел мимо.Диксон подошел к висевшему над умывальником зеркалу и стал разглядывать подбитый глаз. Радужные оттенки синяка стали как будто ярче. При таких обстоятельствах всякая попытка придать костюму и волосам элегантный вид казалась по меньшей мере бессмысленной. Он взял с полочки похищенную еще во время службы в авиации папку, в которой лежал текст лекции, и хотел было выйти, но его окликнул Гор-Эркварт:– Одну минутку, Диксон!Диксон обернулся. Гор-Эркварт подошел к нему, пристально вглядываясь в его лицо, словно собирался после лекции сделать на него карикатуру углем или чернилами.– Вы, быть может, немножко волнуетесь, дружище?– Очень волнуюсь.Гор-Эркварт кивнул и вытащил из кармана своего мешковатого пиджака узкую, но вместительную флягу.– Глотните-ка.– Спасибо. – Решив не бояться кашля, Диксон основательно глотнул того, что, несомненно, было неразбавленным шотландским виски – таким неразбавленным, какого ему еще не приходилось пить, – и отчаянно поперхнулся.– Хорошая штука! Глотните еще.– Спасибо. – Диксон опять хлебнул, отдуваясь, вытер рот рукавом и вернул фляжку. – Очень благодарен.– Это вам поможет. Из собственного погреба. Ну, пожалуй, надо идти – наверное, публика уже ждет.По лестнице поднимались последние замешкавшиеся гости. На верхней площадке стояла небольшая группа: Голдсмиты, Бертран, Кристина, Уэлч, Бизли и преподаватели с исторического факультета.– Давайте пройдем вперед, сэр, – сказал Бертран.Они двинулись в зал, который, к удивлению Диксона, оказался набитым битком. Передний ряд галереи был сплоить заполнен студентами. Стоял разноголосый шум.– Ну, покажите-ка им всем, Джим, – сказала Кэрол.– Всего лучшего, старина, – произнес Сесил.– Желаю успеха, Джим, – сказал Бизли, и все они направились к своим местам.– Ну, идите, дружище, – вполголоса сказал Гор-Эр-кварт. – Не надо волноваться, ну их всех к черту. – Он пожал Диксону локоть и ушел.Слыша за спиной возню усаживающейся публики, Диксон последовал за Уэлчем на возвышение. Там уже сидели декан и один из олдерменов, тот, что потолще. И только тут Диксон почувствовал, что сильно захмелел. Глава XXII Уэлч издал трубный звук, несколько схожий с лаем его сына: так он обычно призывал аудиторию к тишине перед началом лекции. Диксон не раз слышал, как студенты передразнивают его. Зал постепенно затих.– Мы собрались сюда, – сообщил публике Уэлч, – чтобы прослушать лекцию.Уэлч говорил и говорил, раскачиваясь взад и вперед; на верхнюю часть его туловища падал яркий свет стоявшей на кафедре лампы. Диксон, стараясь не вслушиваться, украдкой разглядывал зал. Да, зал полон; правда, несколько задних рядов почти пустовали, зато все передние были заняты – главным образом преподавателями, их семьями и местной знатью. Галерея, насколько мог видеть Диксон, была переполнена; многие даже стояли у задней стены. Опустив глаза на первые ряды, Диксон заметил тощего олдермена, местного композитора и модного священника; дипломированный врач, как видно, явился только ради хереса. Диксон не успел разглядеть остальных – очередной приступ неясной дурноты превратился в ощущение, что он вот-вот упадет в обморок: от поясницы по спине прокатилась жаркая волна, ударившая в голову. Диксон чуть не застонал, но заставил себя превозмочь это ощущение. «Просто нервы, – сказал он себе, – и, конечно, виски».Когда Уэлч произнес «…мистер Диксон» и сел, Диксон поднялся на ноги. Колени его тряслись почти неправдоподобно – так комики изображают на сцене сильный страх.Раздался грохот аплодисментов – аплодировала главным образом галерея; оттуда доносился даже стук тяжелых ботинок об пол.Не без труда взобравшись на кафедру, Диксон пробежал глазами первую фразу лекции и поднял голову. Аплодисменты стали стихать, но вдруг кое-где послышались смешки, и они стали еще громче, а топот – еще дружнее. Сидевшие на галерее увидели синяк под глазом Диксона.В первых рядах несколько голов обернулись назад, и Диксон заметил, что декан тоже устремил сердитый взгляд на источник шума – галерею. Не зная, куда деваться от неловкости, Диксон – хотя он потом никак не мог понять, почему и как он это сделал – вдруг, превосходно подражая Уэлчу, издал трубный звук, которым тот призывал слушателей к порядку. В зале раздался грохот, который при всем желании уже нельзя было считать аплодисментами. Декан медленно поднялся с места. Шум стал глуше, но не утих. Немного выждав, декан кивнул Диксону и снова сел.У Диксона вся кровь прихлынула к ушам, как бывает, когда хочется чихнуть. Разве он сможет заговорить, стоя вот так, на виду у всех? Если он попробует открыть рот, кто знает, какие звериные звуки вырвутся из его горла? Он разгладил край рукописи и начал.Произнеся с полдесятка фраз, Диксон понял: что-то неладно. Ропот на галерее все усиливатся. Тут Диксон догадался, в чем дело, – оказывается, он нечаянно продолжал передразнивать Уэлча. Стараясь, чтобы написанные им фразы звучали естественнее, он то и дело вставлял «разумеется», «видите ли» и «если можно так выразиться»; каждый сразу бы узнал Уэлча только по этим словам. Оказалось, что он, стараясь, чтобы лекция имела надлежащий эффект, то есть была бы приемлемой для Уэлча, почти бессознательно использовал в тексте его излюбленные выражения: «интегрирование общественного сознания», «идентификация ремесла с прикладным искусством» и многие другие. И как только эта догадка мелькнула в его напряженном мозгу, он начал перескакивать через фразы, спотыкаться, повторять одни и те же слова и, наконец, до того растерялся, что умолк секунд на десять.Нарастающий гул на галерее доказывал, что эти эффекты полностью оценены. Обливаясь потом, с пылающим лицом, Диксон с трудом продолжал читать дальше, чувствуя, что к голосу его накрепко прицепились интонации Уэлча и что ему никак от них не отделаться. В голову ему вдруг ударил хмель – это, очевидно, дает себя знать виски Гор-Эркварта, а может, еще только последний бокал хереса? Но какая жарища! Диксон умолк, сложив губы так, чтобы говорить возможно более непохоже на Уэлча, и начал снова. Некоторое время все шло как будто гладко.Произнося написанные фразы, Диксон оглядывал передние ряды. Он увидел Гор-Эркварта и Бертрана, рядом с которым сидела его мать. Кристина сидела рядом с дядей, по другую сторону; возле нее – Кэрол, потом Сесил и Бизли. Рядом с миссис Уэлч сидела Маргарет, в очках ее отражались блики света, и Диксон не мог разобрать, смотрит она на него или нет. Он заметил, что Кристина с взволнованным видом что-то шепчет Кэрол. Чтобы не сбиться, он перевел взгляд на дальние ряды, стараясь отыскать Билла Аткинсона. Ага, вот он, возле центрального прохода, примерно на середине зала. Полтора часа назад за бутылкой виски Аткинсон уверял его, что не только придет на лекцию, но и готов в случае какой-то осечки сделать вид, будто падает в обморок, – пусть только Диксон даст ему знак, почесав оба уха одновременно.– Это будет первосортный обморок, – говорил Аткинсон как всегда надменным тоном. – Устрою славный переполох. Можете быть спокойны.Вспомнив об этом, Диксон чуть было не прыснул со смеху. Но тут его внимание привлекло движение возле самой эстрады. Кристина и Кэрол, встав со своих мест, протискивались мимо Сесила и Бизли, явно намереваясь выйти из зала; Бертран, приподнявшись, что-то говорил им театральным шепотом. Гор-Эркварт тоже привстал с очень озабоченным видом. Диксон встревожился и опять замолчал: когда обе женщины вышли в проход и направились к дверям, он заговорил снова – и поторопился зря, ибо речь его превратилась в неразборчивую пьяную скороговорку. Нервно переминаясь с ноги на ногу, он споткнулся об основание кафедры и угрожающе качнулся вперед. Галерея снова загудела, Диксон мельком увидел, что олдермен – тот, что потоньше – и его жена обменялись негодующими взглядами. Он умолк.Немного опомнившись, он сообразил, что снова сбился на середине фразы. Кусая губы, он дал себе слово ни за что больше не сходить с рельсов. Откашлявшись, он нашел место в рукописи и продолжал бойким тоном, подчеркивая все согласные и повышая голос в конце каждой фразы. Во всяком случае, думал он, теперь им будет слышно каждое слово. Но вскоре он почувствовал, что опять происходит нечто неладное. И через несколько секунд понял, что на этот раз передразнивает декана.Он поднял глаза; на галерее началась какая-то суета. На пол грохнулось что-то тяжелое. Маконочи, стоявший у дверей, вышел, вероятно, затем, чтобы подняться наверх и водворить там порядок. Повсюду в зале, то тут, то там, слышались голоса. Модный священник произнес что-то громовым полушепотом. Бизли беспокойно ерзал на стуле.– Что с вами, Диксон? – прошипел Уэлч.– Простите, сэр… немножко волнуюсь… сейчас все пройдет.Вечер был душный, Диксон изнемогал от жары. Дрожащей рукой он налил в стакан воды из стоящего перед ним графина и жадно выпил. С галереи что-то прокричали, громко, но неразборчиво. Диксон испугался, что вот-вот расплачется. Может, упасть в обморок? Это будет нетрудно. Нет, подумают, что он мертвецки пьян. Он сделал последнюю попытку взять себя в руки и после паузы, длившейся больше полминуты, заговорил, но опять не своим обычным голосом. Казалось, он разучился говорить нормально. На этот раз он выбрал преувеличенно сильный северный акцент – уж это, во всяком случае, не могло никого обидеть или показаться пародией на кого-либо. На галерее раздался взрыв хохота, но тотчас же все утихло, вероятно, не без вмешательства Маконочи, и несколько минут все шло благополучно. Диксон перевалил за половину лекции, но тут в третий раз все опять пошло не так. Теперь дело было не в том, что он говорил и как говорил. С ним творилось что-то странное. Это был не столько пьяный угар, сколько ощущение огромной усталости и подавленности, которое приняло почти осязаемую форму. Едва он успевал произнести одну фразу, грусть при мысли о Кристине, казалось, сковывала ему язык и погружала в элегическое молчание; он произносил вторую – и к горлу подступал возмущенный крик, которым он готов был оповестить весь мир об истории с Маргарет; он произносил следующую фразу, и злость пополам со страхом грозила искривить его рот для истерического обличения Бертрана, миссис Уэлч, самого Уэлча, декана, архивариуса, университетского совета и университета вообще. Он перестал сознавать, что перед ним слушатели; единственный человек, которым он дорожил, ушел из зала и, вероятно, уже не вернется. Ну что ж, если этой лекции суждено быть его последним публичным выступлением в университете, то пусть оно запомнится надолго. Пусть хотя бы некоторым из присутствующих он доставит немного удовольствия.Больше никаких передразниваний – от этого становится самому страшно; нет, теперь он с помощью интонаций тонко даст понять, как он относится к теме своей лекции и чего, по его мнению, стоят все сделанные им выводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38