– Все очень просто. Во время беременности она все думала, что родится девочка. – Он опустил голову на руку. – Я ее ни в чем не виню. Она, верно, хотела дать своей дочери ту радость, которой у нее самой в детстве никогда не было. Но родиласьто не девочка, а мальчик. Жена просто не могла свыкнуться с мыслью, что Альберто – мальчик. Во всем она виновата, во всем виновата моя жена. Когда Альберто был маленьким, она напяливала на него девчоночью одежду. Волосы у него всегда были длинные, как у девочки. Не разрешала ему выходить на улицу, играть с другими детьми. Держала его взаперти, а меня заставляла мастерить ему кукольные домики. Запрещала играть в войну и в ковбоев. Он всегда был для нее куклой, игрушкой. – Вздох. – Мне бы что-нибудь тогда сделать, но не все так просто было. Мне и работать нужно было. Детей воспитывать – это женское дело, вмешиваться мне не хотелось. А теперь…
(Сын Дзани работал в книжном магазине в центре города. Двадцатичетырехлетнего Альберто Дзани несколько раз задерживали за беспорядки и хулиганство. В квестуре ни для кого не было секретом, что у Альберто, несмотря на всю его агрессивность, мужественную внешность и многочисленных девиц, разъезжавших с ним повсюду на мотоцикле, было несколько любовников-гомосексуалистов).
Тротти посмотрел на фотографию:
– Откуда она у тебя?
– Из ее квартиры на Сан-Теодоро. – Он запнулся и прибавил: – В ту ночь, когда журналист наткнулся на тело, – вы тоже потом приехали, – у меня даже и дежурства не было. Мне обо всем сообщил один приятель из оперативного. Я сразу же туда и сорвался.
Тротти, сдвинув брови, разглядывал старую фотографию.
– Что это за улика? Снимку не меньше пятнадцати лет.
– Он был в одной рамке с теми фотографиями, которые вы тогда смотрели.
– Зачем ты его взял?
– Синьорина Беллони любила моего сына. – Маленькие глазки Дзани избегали взгляда Тротти.
– Он у нее учился?
Дзани кивнул:
– Она любила его. Может быть, жалела.
– Почему?
– В детстве Альберто был хорошим мальчиком. Все это говорили. И всем он нравился. Он был таким хорошеньким. – Дзани подался вперед и положил свою влажную ладонь на руку Тротти. – Посмотрите сами. Он здесь в школьной форме.
Фотография запечатлела маленького мальчика со светлыми вьющимися волосами, державшего в руке палку с итальянским флагом. Он был обут в высокие ботинки, на которые сверху завернуты носки. Дождь размыл на флаге красную и зеленую краски – на снимке получились разные оттенки серого. Капли краски упали на руку мальчика, которой он сжимал древко. Рядом, положив ему руку на плечо и уставившись в фотокамеру, стояла Розанна Беллони. Тротти повернул фотографию обратной стороной. Карандашом кто-то написал: 4 ноября 1973.
– Фотография очень давнишняя, – сказал Тротти.
– Когда Альберто исполнилось пятнадцать лет, он начал меняться. Свою мать он разлюбил.
– А тебя?
– Меня мой сын всегда ненавидел, – коротко сказал Дзани.
– Почему?
Сухой смешок. Перед глазами агента продолжала танцевать поднимающаяся струйка сигаретного дыма.
– Я человек необразованный, комиссар, и вкусы у меня простые. Я полицейский, особой фантазией не отличаюсь. Даже честный, если такое вообще может быть. С таким же успехом я мог бы быть и солдатом. Или преступником. Интересов у меня мало. – Он посмотрел на свои руки. – Пара пачек сигарет в неделю, иногда выпивка. Тотокальчо, футбол или бокс по телевизору – больше мне ничего и не нужно. – В голосе все сильнее чувствовалась горечь. – А мой расчудесный сын – мы ему не ровня. Никогда не были. Собирается стать знаменитым писателем. Или актером. Или модельером. Друзья у него были всегда замечательные. Не то что его тупой зануда-отец и тупая мать, которая по нему с ума сходит. – Дзани стукнул себя в грудь. – Но его тупица отец не торгует своей задницей. Его отец – мужик, настоящий мужик. А не баба, у которой что-то там болтается между ног.
Его круглое лицо побагровело.
– Вы думаете, я не знал, что он голубой? Не успело ему еще и пятнадцати исполниться, как по телефону стали названивать все эти художники и актеры – поговорить с Альберто. Все шепелявые да картавые. И все время говорили длинные слова, которых я раньше и слыхом не слыхивал. – Пауза. – В шестнадцать он из дома сбежал. Мы его три месяца не видали.
– А при чем тут Розанна? – Тротти очень хотелось уйти от этого человека, подальше уйти от его страданий и жалости к себе. Ему захотелось оказаться вдруг рядом с телефоном и позвонить Пьоппи в Болонью.
(Ребенка они, наверно, назовут Пьеро).
– Когда Альберто вернулся в город, она его и приютила.
– Кто?
– Ваша Розанна Беллони. Выделила ему угол, там он и спал. Она жила на улице Мантуи, рядом со старой гимназией. Он прожил у нее больше трех месяцев. Так он и достиг своей зрелости. Тут Розанна его поддержала. – Дзани принялся нервно раскуривать очередную сигарету. – Тогда, помню, я возмущался, что она суется не в свое дело. Но теперь понимаю, что это она по доброте. По доброте, потому что… потому что Розанна – добрая женщина.
– Все это было давным-давно. Лет шесть или семь назад. Зрелость у твоего сына наступила лет в восемнадцать-девятнадцать.
Дзани затянулся; на какой-то миг его глаза встретились с глазами Тротти и тут же скользнули в сторону. Он скрестил руки на своей мятой форменной рубашке.
– Они до сих пор встречаются.
– У них что – и любовь была? – Тротти почувствовал, как в животе у него что-то сжалось.
На него взглянули маленькие глазки:
– Вам ведь Розанна Беллони нравилась?
– Я едва ее знал, – ответил Тротти, чувствуя, что голос его звучит оборонительно и что отвечать не нужно было.
– Вам бы на ней жениться, комиссар.
– Я человек женатый. – Тротти вытер бумажной салфеткой руки и стряхнул с брюк муку. – Твой сын и Розанна занимались любовью?
– Начальник квестуры в этом уверен.
– Откуда он узнал о твоем сыне?
– Альберто вечно якшается с богатыми ребятами. Они гораздо богаче его, а его только с толку сбивают. Разъезжают на больших мотоциклах и носят кожаные куртки. А Альберто нищий: работает в своей «Libreria Ticinum», и, попади он в тюрьму, у его отца и денег не будет, чтобы его оттуда вызволить. Я не врач и не адвокат. Пару раз начальник квестуры хотел со мной поговорить. Однажды он все-таки спас его от тюрьмы.
– Начальник квестуры и рассказал тебе о Розанне и Альберто?
– Она хоть женщина. Пусть на тридцать пять лет старше его, но если они трахаются, я хоть знаю, что он не в постели с каким-нибудь голубым.
– И начальник квестуры думает, что твой сын убил Розанну?
– Мой сын не виновен. – Дзани выпустил два маленьких клуба дыма.
– И начальнику квестуры, и Меренде теперь известно, что убита не Розанна.
Собеседники надолго замолчали. Закусочная наполнилась посетителями. Какая-то толстая женщина посмотрела на свободное место рядом с Тротти и понесла свой поднос к другому столику.
– Как-то раз, с год назад, – тихо проговорил Дзани, уставившись в стол, – Альберто совсем вышел из себя. Не думаю, что у них случилось что-нибудь серьезное. Альберто совсем не жестокий.
– Он ударил Розанну?
– Вы знали, комиссар?
– Она обозвала его гомосексуалистом, и он разозлился?
Дзани мрачно посмотрел на Тротти и горестно кивнул.
– И теперь начальник квестуры думает, что по той же самой причине твой сын убил Марию-Кристину?
Факс
– Вы, комиссар, кофейный наркоман.
Тротти обернулся и от яркого света, лившегося из окна, которое выходило на Новую улицу, сощурился. Пластмассовая чашка с кофе обжигала руку.
– Для вас, комиссар.
– Что это, Токка?
– Два факса из Феррары. От карабинеров. – В своей большой руке Токкафонди держал два листка бумаги. – Друзья в высших сферах, комиссар?
– Есть в высших, есть и в низших. Карабинеры и полиция.
– Факсы только что из машины. Как раз собирался отнести их наверх. – Полицейский притворил за собой дверь в оперативный отдел.
– Хочешь кофе с молоком, Токка? – Тротти посмотрел на чашку, которую он нес в кабинет.
– Вы хотите сказать – чашку сахара, разбавленного кофе? – Агент Токкафонди перешел на диалект. Совсем еще мальчишка, он был одним из очень немногих в квестуре, кому Тротти действительно симпатизировал. – Новостей от дочери нет?
– Давай факс, Токка. – Тротти сдвинул брови. – Может, и я когда-нибудь обзаведусь такой машинкой. А может, я уже устарел для всех этих новинок. О чем там? Что это карабинерам вздумалось посылать мне факсы?
(Диалект, на котором между ними шел разговор, придавал всем словам большую реальность, большую подлинность).
Токкафонди поднес к лицу Тротти верхний листок. Несколько фотографий. Мужчина в левый и правый профиль и анфас. Под ними – фотография головы того же мужчины на фоне какой-то белой простыни. Приоткрытый рот, мертвые сомкнутые веки, распухшие лоб и щеки.
– Какого черта? – Тротти повертел головой и поставил кофе с бутербродом на пол. Он прочел:
«Милован Дьенчас, дата рождения – 9 июня, 1953, в Белграде. Первый приезд в Италию – 7 сентября, 1969. Въездная виза № ТР 34237772. Криминальные данные, см, приложение».
– Что-нибудь понятно, комиссар? – Токкафонди поднял густые брови. – Не ваш приятель?
Тротти обратился ко второму факсу.
«Корпус карабинеров, координационная служба», – прочитал Тротти заголовок, ведя по нему пальцем. Чтобы разобрать написанный от руки факс, ему пришлось отодвинуть лист с текстом на вытянутую руку.
Токкафонди засунул руки в карманы и улыбался.
Тротти прочел вслух:
«Пьеро, этот труп водолазы нашли в два часа утра. Течением тело отнесло к морю. Боюсь, что на твою синьорину Беллони оно не похоже. Дьенчас – югослав, несколько раз отбывавший у себя на родине короткие сроки заключения за сводничество, вымогательство и воровство. Сейчас тело в больничном морге в Ферраре. Дьенчас взял „фиат“ напрокат, воспользовавшись американской кредитной карточкой на имя Джованни Свево, улица Аддис-Абеба, Триест. Карточка краденая, но на этого Свево нам выйти пока не удалось. Если я смогу быть тебе чем-нибудь полезен или если тебе понадобится дополнительная информация, сразу же связывайся со мной в Венеции. Всего хорошего».
Аккуратная подпись «Спадано» и приписка:
«Мальчик или девочка? Сообщи при первой же возможности».
Автоматически, не отрывая взгляда от факса, Тротти достал из кармана ревеневый леденец и сунул его в рот.
Правда
– Синьор Боатти хотел бы во всем признаться. Он заявляет, что убил синьорину Беллони.
Тротти поставил на стол чашку с остывшим кофе.
– За четыре с лишним дня не продвинулись ни на шаг. – Желая выразить свое разочарование по этому поводу, он сложил руки в непристойный жест, якобы означающий переполненное состояние семенников. – А теперь все вдруг наперебой объявляют, что знают убийцу синьорины Беллони. – Он повернулся, поглядел на сидевшего в кресле журналиста и улыбнулся: – Вы полагаете, что это вы ее убили?
– Никогда этого не говорил. – Боатти оброс щетиной.
Бледное, болезненное лицо, мятая одежда. На нем были те же полотняные брюки и легкие мокасины, что и той ночью, когда они впервые встретились с Тротти. Он постарел, словно только теперь события на Сан-Теодоро отразились на его внешности. Боатти провел рукой по подбородку.
– Только не пытайтесь больше выгораживать Розанну Беллони. Не вредите себе еще больше. Лжесвидетельствовали вы уже предостаточно, Боатти.
Боатти промолчал.
– Теперь попробуйте помочь и себе самому, и другим. Скажите, где сейчас Розанна Беллони?
Пизанелли и Майокки стояли, прислонившись к батарее.
Майокки страдальчески смотрел на зажатую в левой руке трубку. В правой он держал большой коробок кухонных спичек. Пизанелли, скрестив руки на груди, устремил взгляд на Боатти; в углах его губ притаилась недобрая улыбка. На краю батареи висела его замшевая куртка.
– Все это время вы прекрасно знали, что Розанна жива, – холодно проговорил Тротти. – Для журналиста, Боатти, у вас слишком рыцарское отношение к истине.
У Джорджо Боатти были утомленные глаза, словно он много плакал.
– Хотя бы раз сделайте мне одолжение. Расскажите мне правду, – правду, которую вы так долго умышленно скрывали.
– Есть вещи и поважнее правды, – словно через силу проговорил своим высоким голосом Боатти.
Жест протеста. Тротти не скрывал раздражения:
– Вы же знали, что убитая – Мария-Кристина? Вы ведь с самого начала знали, что это ее тело?
Едва заметный кивок.
– И вы все это время знали, где Розанна?
Боатти вспотел, его виски стали влажными.
– И вы знаете, где она сейчас, Боатти, правда ведь?
– Откуда вы знаете, что Марию-Кристину убил не я?
– А что же вы не захватили с собой своего диктофончика? – насмешливо спросил Тротти. Он обошел стол, сел и поставил ногу на выдвинутый ящик. Потом посмотрел на сослуживцев.
– Он забыл его у своей подружки, – сказал Пизанелли.
– Господа, синьор Боатти по собственному почину явился в квестуру, чтобы поведать нам правду. – Тротти поднял чашку с кофе.
– Не арестовать ли нам синьора Боатти? – Обращаясь к Тротти, спросил Пизанелли. – Майокки продолжал созерцать трубку.
– За то, что он трахается с синьориной Роберти? Ты думаешь, лейтенант Пизанелли, что супружеская измена – это уголовное преступление? Посадить человека в тюрьму за то, что он обманывает жену и забирается этажом ниже в постель к хорошенькой маленькой туринке?
На влажном лице Боатти проступил густой румянец:
– Я явился сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления.
Тротти поднялся и подошел к полицейским:
– Знаете ли, господа, что мне поведал Дзани? – На Боатти он не смотрел. – Дзани поведал мне, что его сын Альберто – бывший ученик Розанны Беллони, который более десяти лет после школы поддерживает с ней отношения…
– Тот гомосексуалист, что работает в «Libreria Ticinum», – с кольцом в ухе и в мотоциклетных бутсах? С таким хорошеньким маленьким личиком? Это сын Дзани? – спросил Майокки.
– Альберто Дзани, – кивнул Тротти. – С год назад – а виделись они регулярно – он почему-то так разозлился на Розанну, что потерял над собою контроль и накинулся на нее с кулаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34