Ты говорила, что сможешь устроиться на работу.
– В Уругвае? – Ева помотала головой.
– Ты могла бы вернуться. И устроиться на работу, чтобы быть рядом со своим сынишкой.
– Ему неплохо и с бабкой. – Она снова замотала головой. О незажженной сигарете во рту она, казалось, совсем забыла. – В Италии никто не относился ко мне лучше чем ты, Пьеро Тротти.
Тротти почувствовал, что начинает злиться.
– Почему ты не села на самолет в Уругвай?
– Не оставляй меня сейчас.
Тротти разозлился, потому что понял, что попал в ловушку.
– Ты единственный, кто отдавал, не требуя ничего взамен. – Она взглянула на него покрасневшими глазами. В толстых губах дрожала нераскуренная сигарета. Лицо отекло, на коже остались следы от подушки.
– Я не смогу тебе больше помочь.
Ева Беатрикс Камарго Мендес, 28 лет, родом из департамента Серро-Ларго, Уругвай, мать и проститутка, зарыдала.
Не сказав больше ни слова, она встала и оправила на себе ночную рубашку Агнезе. Оправила ночную рубашку на своем молодом, гибком, темном теле. Она вышла из кухни, тыльной стороной ладони утирая слезы.
Комиссар Тротти – в скором времени дедушка – негодовал.
Спокойствие духа?
Транквилизаторы
8 августа, среда
Располневший со времени женитьбы Мазерати окинул Тротти быстрым небрежным взглядом и исчез за дверьми отремонтированной лаборатории с пластмассовой чашкой кофе в руке.
Тротти вызвал лифт.
Войдя в кабину, где постоянно пахло застоявшимся сигаретным дымом, а на алюминиевых панелях был выгравирован серп и молот, Тротти нажал на кнопку третьего этажа. Лифт медленно пополз вверх. После ремонта в кабину лифта из встроенного в потолке громкоговорителя непрерывно лились приглушенные звуки свирели.
Блондинка на третьем этаже – Тротти так и не понял, эта же или какая другая женщина сидела здесь накануне, – одарила его радостным «buongiorno» и улыбкой, блеснувшей ярко-красной губной помадой. Не взглянув на женщину, Тротти пробормотал что-то в ответ и направился по коридору к своему кабинету.
Тротти занимал теперь новый, менее просторный кабинет с видом во двор и на выложенную серой галькой стену. Тротти перевели сюда, в самый конец коридора, от греха подальше после ремонта квестуры. Поскольку его дверь была последней, заходили к нему редко, но когда заходили – заходили по делу.
Persona non grata.
Никто даже не подумал заменить ему телефонный аппарат – или хотя бы его почистить.
– Соедините меня с директором санатория «Каза Патрициа» в Гарласко.
Ему поставили новый стол. На нем не было ни выжженных сигаретами пятен, ни нацарапанных надписей. За исключением телефона, фотографии Пьоппи ребенком и пары пустых пакетиков из-под леденцов, прилипших за неделю к поверхности стола из искусственного тикового дерева, ничего на нем не было.
(Уборщицы вообще редко отваживались заходить в кабинет Тротти).
Тротти сел, не отрывая телефонной трубки от уха. Все тот же телефонный аппарат с массивным диском набора почти во всю грязно-зеленую переднюю пластмассовую панель и с древней наклейкой, рекламирующей велосипеды марки «Колумбус».
(Телефонные аппараты распределялись в квестуре в соответствии со статусом сотрудников. У тех, кто принадлежал к высшим сферам, были радиотелефоны и факсы. Чины помельче получали аппараты с кнопочным номеронабирателем и автоответчиком.
Тротти должен был связываться с абонентом через телефонистку.
Зато кресло было новым. Конструкция из черных металлических трубок, с которой уже начинала отлетать краска и которая не отличалась ни удобством, ни особой эстетичностью.
Тротти до сих пор с ностальгией вспоминал кресла, обтянутые грязной парусиной. Как и все остальное, к чему он привык и что успел полюбить, кресла эти после ремонта квестуры куда-то исчезли. Как и Джино и его собака Принцесса).
Опять знойный день. Не было еще и половины десятого. За окном ворковали голуби.
– Соединяю, комиссар.
– Алло!
– Слушаю!
– Синьор Карнечине?
Голос в трубке звучал подозрительно:
– Говорит доктор Карнечине.
– Это комиссар Тротти.
– А! – Мгновенное колебание, и голос в трубке зазвучал приглушенно, словно микрофон прикрыли ладонью. – Надеюсь, у вас все в порядке, комиссар?
– Не хуже, чем всегда. Скажите, Карнечине, ведь вы ей даете лекарства?
– Кому?
Тротти даже не пытался скрыть раздражение.
– Что вы даете Марии-Кристине Беллони? Вы сказали, что ей разрешают работать в Гарласко. В городе.
– Все верно.
– Мне кажется, вы держите ее на каком-то транквилизаторе.
– Транквилизаторе? – Карнечине произнес это слово так, будто слышал его впервые.
– Что она принимает?
Долгое молчание. Тротти посмотрел в окно, не сосредоточивая взгляда на стоявшей напротив галечной стене.
– Карнечине, Беллони принимает нейролептики?
– У нее здесь есть свой врач, комиссар. Я не слишком часто вхожу в прямой контакт с паци… с нашими гостями. Мне нужно поговорить с доктором Ривистой.
– Поговорите сейчас же.
– Боюсь, это невозможно.
– Поговорите сейчас же, Карнечине, и сразу же перезвоните мне… через полчаса.
– Комиссар Тротти…
– Через полчаса – если вы не хотите лишиться лицензии. Если не хотите, чтобы еще до ленча к вам заявились финансовая полиция и «Антисофистикацьоне» и прикрыли ваше заведение – Тротти хлопнул трубкой об аппарат.
Почти сразу же телефон замигал красным светом. Тротти, поглощенный развертыванием очередного леденца, снова потянулся к трубке.
– А ты для старика слишком проворен, Тротти.
Тротти усмехнулся:
– Может, я и не так стар, как тебе кажется, Майокки.
– Не заглянешь?
– А что ты мне хочешь предложить?
– Тебе все еще кажется, что между утонувшей Снупи и делом Беллони может быть связь?
– Мне пока не удалось найти младшую сестру. В санатории ее нет, и, может быть, транквилизаторы она не принимала.
– Ты по-прежнему занимаешься делом Беллони, Тротти?
– Начальник квестуры меня отстранил. Я тебе говорил вчера.
Майокки по-юношески хохотнул. Тротти отчетливо представил его на другом конце провода: больше похож на студента, чем на комиссара уголовной полиции, в зубах – потухшая трубка, рука запущена в длинные густые волосы. Досадно, что Майокки собрался разводиться с женой.
– Тротти, я знаю человека, с кем тебе следовало бы повидаться.
– Кто это?
– Лука.
– Какой Лука?
– Тот самый. Парень, которого так любила наша Снупи. Говорят, что у него есть кое-какие фотографии.
– Фотографии этой женщины?
– Тротти, через полчаса я еду с ним в Брони.
Тротти прищелкнул языком.
– Спасибо тебе, Майокки. И я тебе очень признателен. Я ценю сотрудничество. Но сегодня утром мне нужно быть на вскрытии. Думаю, что… – Он поднял голову. – Я тебе перезвоню, Майокки.
Тротти медленно положил грязную телефонную трубку на место. Он встал и улыбнулся с искренностью подопытного с отработанным павловским условным рефлексом.
– Buongiorno, господин начальник квестуры.
Несмотря на зной очередного сухого августовского дня, несмотря на то что город почти обезлюдел, а квестура работала вхолостую, начальник квестуры был в полотняном пиджаке, галстуке и мягкой хлопковой рубашке. Лицо было тщательно выбрито. Терпкий запах одеколона разливался вокруг.
– Какого черта, Тротти.
– Какого черта? – повторил захваченный врасплох Тротти.
С исказившимся от гнева лицом начальник квестуры бросил на стол Тротти утреннюю газету. Один из целлофановых пакетиков из-под леденцов, целую неделю пролежавший приклеенным к поверхности стола, слетел наконец-то на пол.
– Поменьше шума, Тротти. – Злобное сопение.
Газета «Провинча Подана», 8 августа
Действительно ли загадочная Снупи покончила жизнь самоубийством, бросившись в По? По-видимому, сегодня водолазные работы возобновятся. В исчезновении молодой женщины из Милана много странного, и вообще нельзя исключать возможность искусной мистификации.
Попробуем восстановить ход событий с самого начала.
Вчера на рассвете по телефону 113 позвонила неизвестная женщина. Она сообщила, что в Борго-Дженовезе, на берегу реки возле памятника прачкам она видела груду одежды.
Немедленно выехавшие в указанное место полицейские ничего не обнаружили.
Спустя несколько часов, около 7.30 утра, раздался второй анонимный звонок. Тот же самый женский голос сообщил, что «на плавучем понтоне, недалеко от Крытого моста, лежит какой-то сверток». Полицейские из оперативного отдела, руководствуясь указаниями загадочного абонента, на сей раз действительно нашли вельветовый пояс, черную полиэтиленовую сумку и двух игрушечных Снупи из меха. Кроме того, обнаружена записка: «Лука, я люблю тебя». В сумке найдено письмо, в котором говорится о самоубийстве на почве безответной любви. Оно начинается следующими словами: «Чувства – не старые надоевшие игрушки, их не выбросить…»
Письмо не подписано.
По адресу на конверте детективы, возглавляемые одним из лучших следователей нашего города, комиссаром Густаво Майокки, смогли установить личность молодого человека, кому было адресовано трагическое письмо. Им оказался двадцатипятилетний житель Брони, который был буквально потрясен известием, что женщина, с которой он познакомился в ночном клубе «Редавалле», а затем имел небольшое приключение, могла покушаться на собственную жизнь и броситься в воды нашей реки.
События, о которых Лука рассказал представителям уголовной полиции, странным образом напоминают голливудский фильм «Роковое влечение», совсем недавно демонстрировавшийся на экранах наших кинотеатров.
«Как-то вечером в конце июля мы с приятелем познакомились с женщиной, назвавшейся Беатриче. Она сказала, что живет в Милане и ей тридцать один год. Потом она призналась, что старше. Она сообщила также, что ушла от мужа, потому что он импотент и она не может иметь от него детей».
История настоящей любви или тривиальное приключение в разгар лета?
Протанцевав весь вечер, Лука везет Беатриче в Брони, на виллу своих родителей, где наилучшим образом и пользуется их отсутствием.
На следующее утро он отвозит молодую женщину в Гарласко, откуда она на поезде намеревается уехать в Милан. Короткий поцелуй в щеку, маленький презент в двадцать тысяч лир – и, казалось бы, приключению конец. Сам Лука едет из Брони к своим родителям на Адриатическое побережье. Между тем Беатриче ежедневно пишет ему длинные письма с признанием в пламенной любви. Разумеется, Лука, помолвленный с другой девушкой, ни на одно из них не отвечает.
«Дней десять тому назад по причинам личного характера мне нужно было вернуться на виллу. На пороге неожиданно появилась Беатриче. Она рыдала, но сквозь слезы все-таки сообщила мне, что отравилась. Конечно, я ей не поверил. Я провел ее в дом и кое-как успокоил. Потом вызвал такси и оплатил обратную дорогу до Милана».
На следующий день Беатриче вновь попытается связаться с Лукой – на сей раз по телефону. Она говорит, что должна обязательно с ним встретиться и кое-что отдать. Свидание назначается на вокзале нашего города. Беатриче приходит с большой сумкой через плечо. Она очень бледна и сильно нервничает. Лука недвусмысленно объясняет, что не может больше с ней встречаться и что она должна оставить его в покое. Прежде чем уйти, Беатриче бормочет сквозь зубы: «Скоро ты обо мне услышишь, Лука».
Сегодня водолазы намерены продолжить подводные поиски.
Судя по всему, комиссару Майокки в расследовании этого дела будет помогать комиссар Тротти – тот самый комиссар Тротти, который несколько лет тому назад снискал себе национальную и международную славу, распутав дело о похищении Анны Эрманьи, а позднее – раскрыв в нашем городе масонскую ложу. Комиссар Тротти, кроме того, координирует расследование трагического убийства синьорины Розанны Беллони – бывшей директрисы начальной школы Джероламо Кардано (об этом см. стр. 3).
Получить вчера от комиссара Майокки и комиссара Тротти каких-либо разъяснений по поводу загадочного самоубийства нам не удалось.
Чаушеску
– Культ личности.
Тротти нахмурился и снова опустился в кресло.
– Поменьше шума – вот о чем я вас просил. Вместо этого ваше имя попадает в газету, вы встречаетесь с журналистами, чтобы они о вас написали, вы…
– С какими журналистами, господин начальник квестуры?
– Откуда мне знать? – Начальник квестуры стоял перед столом и злобно стучал костяшками пальцев по лежавшей перед Тротти газете. – Я не знаю, кто написал всю эту чушь.
– Я тоже не знаю.
– Культ личности, Тротти, культ личности. А я этого не потерплю. Только не здесь, не среди моих подчиненных.
– Я не имею к этой истории ни малейшего отношения.
– Вы давали интервью. Вы хотите быть в центре внимания.
– В заметке написано, что поговорить со мной никому не удалось. Никаких интервью я никому не давал.
Несколько секунд начальник и подчиненный молча смотрели друг другу в глаза. На лбу у начальника квестуры выступила испарина. Не сводя с Тротти взгляда, он, казалось, быстро что-то соображал.
– Вы, похоже, не понимаете, – тихо сказал он, и в голосе его звучало скорее огорчение, нежели злость. Он поправил галстук.
– Чего я не понимаю?
Начальник квестуры покачал головой, словно отказываясь верить собственным мыслям:
– Вы же не глупый человек.
Тротти пожал плечами:
– Как знать.
– Чем старше вы становитесь, Тротти, тем решительнее действуете по собственной инициативе. Но вы неплохой полицейский, я всегда это говорил. – Он снова покачал головой. – Неужели вы не понимаете?
– Чего я не понимаю?
Словно ища поддержки извне, начальник квестуры бросил взгляд за окно, на ярко освещенную солнцем стену в самом конце дворика.
– Этого культа личности, вот чего. Комиссар Пьеро Тротти – лучший полицейский города на все времена.
– Потому что я попал в газету?
Начальник квестуры позволил себе чуть расслабиться.
– А вам не кажется, господин начальник, что вы реагируете на все это слишком бурно?
Начальник квестуры приподнялся и уселся боком на крышку стола. Его полотняные брюки задевали фотографию Пьоппи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34