Ни одного из тех пухлых светло-коричневых досье, которые, казалось, сверху донизу заполонили всю квестуру, и в помине не было. На письменном столе – лампа, телефон (электронный, с кнопками, не требовавший подключения к коммутатору), распятие и хрустальная пепельница без малейших следов пепла.
В горшке – дифенбахия, пронизанная лучами закатного солнца.
– Вот копия предсмертного письма, которое мы нашли у реки. – Майокки указал на кресло, и Тротти сел.
– «Чувства – не старые надоевшие игрушки, их не выбросить…» – прочитал Тротти. – Почерк детский, явно женский. Пара грамматических ошибок. – Он бросил фотокопию на стол, на котором не было ни пылинки. – Подпись – «Снупи».
– А этого синьора, – Густаво Майокки кивнул в сторону молодого человека, – зовут Лука Понтевико. Я решил, что он может помочь нам – мне и вам, комиссар Тротти, – в нашем расследовании.
Молодой человек сидел напротив полицейских. На его красивом лице отражалось напряжение. Темные волосы, блестевшие в теплом желтом свете заката, нежная кожа и чернота быстро растущей щетины. Карие глаза за густыми ресницами.
Правильные черты лица, иронично изогнутые брови. Сильно впалые щеки. На нем были белая майка и потертые джинсы.
Загорелые мускулистые руки казались еще темнее от поросли черных волос; сильные кисти, чистые ногти. На правом предплечье – маленькая татуировка в армейском духе. В подвернутый рукав майки засунута пачка сигарет.
Приоткрыв рот, он жевал резинку, медленно двигая своими крепкими молодыми челюстями.
На нем были американские ковбойские ботинки; он сидел, закинув ногу на ногу, так что Тротти мог разглядеть сносившийся каблук одного ботинка.
– Комиссар Тротти координирует расследование обстоятельств смерти Беатриче… – сказал Майокки, обращаясь к молодому человеку. – Женщины, с которой у вас, по вашему же собственному признанию, были близкие отношения. – Майокки помолчал. – Снупи – та самая женщина, которую убили.
– Она правда мертва? – Темные влажные глаза обратились на Тротти.
– Результатов вскрытия у нас пока нет, – сказал Тротти.
– Вы бы не хотели взглянуть на тело?
– На мертвое?
– На женщину, ставшую жертвой убийства. – Майокки достал из кармана перочинный ножик и стал чистить трубку.
Черные кусочки спекшегося пепла он стряхивал в горшок с дифенбахией.
– Как она могла быть мертвой и оставить у реки свои вещи? – Лука завертел головой. – Такого быть не может.
– Кому-то, наверное, было нужно, чтобы мы считали ее живой.
– Да зачем? – Брови изогнулись дугой.
– Может быть, вы и ответите на этот вопрос, синьор Понтевико?
– Ничего я ответить вам не могу. Я все уже рассказал. Больше нечего. – Он помолчал. – Вы думаете, это я ее убил?
– Вы вполне могли быть заинтересованы в ее смерти, – сказал Тротти.
– Заинтересован? Да я эту женщину едва знал.
– Достаточно хорошо, чтобы лечь с ней в постель.
Бледное лицо чуть расслабилось; промелькнула тень самодовольной улыбки:
– Я ее в постель не тащил. Исключительно ее инициатива. Мы толком и не потанцевали – в ночном клубе в Редавалле, – и десяти минут не протанцевали, а она уже полезла ко мне в штаны.
– И вы это восприняли как должное? Вы едва познакомились с женщиной – и уже через несколько минут она вам делает непристойные предложения?
– Со мной такое и раньше бывало.
– Счастливый человек, – сказал Майокки.
– На самом-то деле это трудно. Чтобы научиться снимать порядочных женщин, нужно много попотеть. Целая наука. А когда опыт есть, можно снять какую хочешь.
– И какую бы вы хотели?
С ложной скромностью Лука пожал плечами.
– Итак, потом вы с ней трахались? – спросил Тротти.
– Она сама этого хотела. – Уголки губ у Луки дернулись вверх. Он вытащил из складок рукава пачку сигарет и прикурил одну от американской зажигалки. Жвачка так и осталась во рту. Глаза косили на тлеющий кончик сигареты, с которого поднималась струйка дыма. – Женщинам секс нужен не меньше, чем нам.
– До вас хотя бы дошло, что она намного вас старше?
– А как же.
– И это вас не смутило?
– Женщины – что автомобили, им нужно, чтобы на них ездили. Из тридцатипятилетней модели можно выжать больше, чем из восемнадцатилетней. Молодые как допотопные тачки, их нужно слишком долго отлаживать. И они все капризные. Трудно поддерживать стабильную крейсерскую скорость. С женщинами постарше гораздо легче: они знают, что секс им нужен. И они достаточно честно признают, что он им нравится. – Широкие плечи под майкой дернулись, чувственные губы насмешливо растянулись. – Я ей делал одолжение. Откровенно говоря, я ее и не хотел совсем. Бог мой, я же знал, что ей за сорок пять. С такими сиськами там такой километраж был…
– Вам она нравилась?
– Нравилась? Жениться я на ней не собирался. Хорошенькой ее при всем желании нельзя было назвать, а умела ли она шить и готовить, я не знаю.
– Вы рассуждаете весьма профессионально, – заметил Тротти.
– Профессионально? Я немного увлекаюсь автогонками – ралли и тому подобное. Участвовал даже в нескольких заездах в Монце. – Зажав сигарету между большим и указательным пальцами, он вынул ее изо рта и выпустил дым. – Слушайте, она была что надо. Не Орнелла Мути, конечно. Но что надо. Приятная компания. С ней было забавно. Поначалу она казалась такой веселой.
– Где это было?
– В Редавалле. В субботу, в конце июля.
Майокки посмотрел на стенной календарь.
– Двадцать первого?
– Родители только-только уехали на море. Они уехали восемнадцатого.
– Сколько вам лет, синьор Понтевико?
– Двадцать семь.
– А кем вы работаете?
Он дернул плечами:
– Помогаю отцу.
– В чем?
– Мы выращиваем цыплят, потом их экспортируем, в основном на Ближний Восток.
Тротти записал что-то на клочке бумаги:
– Вы сказали, что синьорина Беллони была очень веселой?
– Мне показалось, что Беатриче – она ведь так назвалась – сидит на каких-то таблетках. На психостимуляторах. Она всегда была какой-то нервной. И любила нашептывать мне на ухо всякие непристойности.
Майокки разжег трубку:
– Какие, например?
Лука посмотрел на Тротти и сказал:
– И она никогда не давала мне заплатить за выпивку…
– У нее были деньги?
– Вот еще одна разница между девчонками и женщинами в летах. Молодые всегда норовят что-то получить взамен – так или иначе, а ты должен платить. Ничего задаром.
– У Беллони были деньги?
– Куча. – Он покачал головой и присвистнул. – Она даже мне хотела всучить.
– И вы приняли?
– Любовник-латинец. – Его левая рука теребила золотое распятие на шее. – Синьор комиссар, я – любовник-латинец. – Он снова пожал плечами. – Вы, может быть, любите рыбалку или футбол, а ваш приятель любит курить трубку. У нас у всех есть маленькое хобби. Я – любовник. Ничего плохого в этом нет. Думаете, женщинам не нужен секс? Думаете, он им не нравится?
Плечи у Тротти вздрогнули:
– Я давно уже не в курсе дела.
– Я не сутенер, если вы это имели в виду. За деньги я этим не занимаюсь.
– Почему вы с ней спали?
– А почему бы и нет?
– Почему?
– Я же вам сказал – это мое хобби. Даже больше – это моя работа. Вы – полицейский, а я – любовник. – Он самодовольно дернул плечами. – Пользуясь вашим же выражением, – профессионал.
– А не боитесь что-нибудь подцепить?
Лука достал из бокового кармана джинсов небольшой пластиковый пакетик:
– Моя броня. Я ведь принимаю предохранительные меры, комиссар. Как, наверное, и вам на вашей работе иногда приходится надевать пуленепробиваемый жилет. – Он осклабился. – Мы, профессионалы, знаем, что такое риск. И идем на него подготовленными.
Ложь
Челюсти жевать перестали. Рот открылся, на треугольном языке лежал круглый шарик розовой жвачки.
– Вы думаете, я вру?
– Я этого не говорил, синьор Понтевико.
– Я вру?
Тротти вынул из пакетика очередной леденец.
– Вы о чем-то умалчиваете. Сокрытие правды.
Лука опять стал жевать и принялся теребить распятие на шее.
– Вы были ее любовником. Вы были любовником Снупи. Кто-то – она сама или какая-нибудь ее приятельница – звонит по телефону 113 и сообщает, что Снупи собирается совершить самоубийство. Из-за любви. Из-за неразделенной любви к вам.
– Я-то тут ни при чем.
– Это утверждаете вы, синьор Понтевико. Но теперь эта женщина мертва – насмерть избита. И моя задача – наша задача – найти виновного. – Тротти помолчал, нервно позвякивая леденцом о зубы. – Сейчас вы, пожалуй, подозреваемый номер один. О, я знаю, скоро феррагосто. И вы, и я, и комиссар Меренда – все мы хотим поскорее убраться из этого города. Подальше от жары и пыли, на несколько дней куда-нибудь на море. Или в горы. Или на озеро. Но все дело в том – и вы должны это понять, – что мы с Майокки в некотором роде специалисты. Может быть, вы и не виновны. Вполне возможно, даже скорее всего. Похоже, человек вы хороший. Но войдите и в наше положение. Как специалисты, мы обязаны посадить кого-нибудь в тюрьму. – Тротти перевел дух и покачал головой. – Почему бы и не вас? Конечно, вы можете быть и невиновным. Но это не слишком важно. Если вы невиновны или если для вашего пребывания в тюрьме не найдется достаточно веских оснований, в начале сентября судья всегда сможет отпустить вас на все четыре стороны. Виновны вы или нет, а имеющиеся у нас свидетельства явно против вас.
– На самом деле так, Тротти? – спросил Майокки.
– Господи, Майокки, мы запросто можем его задержать. Чего нам-то терять?
Лука затушил сигарету. Теперь он нервно тер распятие большим и указательным пальцами.
– Что у нас есть против него?
Тротти повернулся к Майокки, от трубки которого поднималось густое облако дыма.
– Почему бы вам не попробовать леденцы? Такая вонь от вашего табака.
– Что у нас против него есть, комиссар Тротти?
– А что вы предлагаете, комиссар Майокки? Мне бы все-таки хотелось выбраться из этого города. Торчать тут мне совсем не светит. Я намерен съездить в Болонью, повидаться с дочерью, посмотреть на внука. И если этот человек виновен, с какой стати мне отпускать его на Адриатическое побережье? Чтобы он развлекался там с разочарованной хаусфрау или с изголодавшимися по сексу богатыми старухами? По его же собственному признанию, он дамский баловень. А вдруг он убийца? Вы представляете, что может произойти, если ему кто-то подвернется где-нибудь в Римини? Еще один труп, а нам с вами, Майокки, расхлебывать кашу. Всем будет лучше, если мы его на пару недель арестуем.
Тишина.
Майокки курил свою трубку, безмятежно наблюдая из-за клубов дыма за Лукой:
– Может быть, он все-таки говорит правду, комиссар Тротти?
Тротти сосал леденец. Лука уставился на свою руку. Он вспотел.
– Конечно же, я говорю правду.
Тротти поднялся и подошел к окну. Как бы между прочим, он произнес:
– Вам же были нужны ее деньги?
– Чепуха.
– Тогда из-за чего вы ее убили?
– Вы рехнулись.
– У меня очень мало времени, синьор Понтевико. Расскажите нам, пожалуйста, правду. Расскажите нам правду – и тогда, возможно, мы позволим вам ринуться в объятия ваших смуглянок в ночных клубах Римини.
Молодой человек вздохнул.
– Вы отвезли ее в Гарласко, не так ли?
Лука скрестил руки на груди, не отрывая одной руки от распятья.
– Да.
– Вы отвезли ее в «Каза Патрициа»?
– Куда?
– Вы же знали, что она там живет.
– А, в частный санаторий? То здание, что видно со станции?
Тротти кивнул: «Каза Патрициа».
– Там держат душевнобольных. Это…
– Да?
– Это частный сумасшедший дом, да?
– Вы же ее туда отвезли, разве нет? – спросил Тротти. – Вы с ней трахнулись, а потом отвезли ее туда, так?
Лука сильно побледнел:
– Я высадил ее на станции.
– Пожалуйста, не лгите. – Тротти повернулся к Майокки.
– У вас есть бланки на арест? – Он улыбнулся. – У вас такой порядок – не понятно, где только все хранится. – Он наклонился к Майокки, похлопал его по руке и как бы между прочим спросил: – Забыл вас спросить, Густаво, как жена?
– Мне кажется, он невиновен, комиссар Тротти.
– Он явно что-то скрывает.
Лука оставил распятие в покое.
– Я подвез ее в Гарласко до станции. Тогда я видел ее последний раз – до того, как через неделю мы встретились на вокзале.
– На вокзале?
– В городе. На центральном вокзале. Она мне названивала. Не знаю, как она достала мой номер в Римини, но мне это стало надоедать. А мне все равно нужно было возвращаться в Брони. Вот я и поехал в город. Там мы и встретились.
– Она уже наглоталась таблеток?
Под майкой дернулись плечи.
– Я тогда уже кое-что подозревал. В первый раз, когда мы занимались любовью, она взяла и уснула. А во сне все время дергалась. А потом я увидел ее на вокзале, здесь, на городском вокзале. За то время, что я ее не видел, она здорово похудела. И изо рта у нее пахло… ну знаете, как у людей, которые плохо питаются. И она была взбудоражена – сильнее, чем в Редавалле. Мне ее было жалко, но…
– Да?
– Я не знал, что делать. Народу на вокзале было немного, но уж очень странно она себя вела. Среди бела дня…
– Что?
– Схватила меня за ремень, сказала, что хочет заняться любовью. Еще – что любит меня. Называла меня какими-то странными именами – именами других мужчин. В общем, все было ужасно. Еще сказала, что без меня умрет.
– И что вы сделали?
– Я не знал, что делать. В толпе были и мои знакомые.
– Действительно, ситуация неловкая.
– Мне удалось вывести ее на площадь… Там слева, около камеры хранения, есть фонтанчик, фонтанчик с водой. Я отвел ее туда и вдруг разозлился. Сказал ей, что больше так не могу, что между нами все кончено. Сообщил, что помолвлен с другой.
– И?
– Она начала визжать и орать и вдруг упала в обморок. Господи, как я испугался! Подумал, что она умерла. Я плеснул на нее водой, и когда она пришла в себя, передо мной был вроде как другой человек. Тихонькая маленькая девочка. Она заплакала. Сказала, что хочет домой. Что ей страшно. Якобы она знает, что скоро умрет и что в этом я виноват, потому что я ее не люблю. Потому что не хочу ее защищать. Так и сказала. Но не в истерике. Говорила очень спокойно. И все время моргала, как будто только проснулась после долгого сна.
– Она просилась домой в Гарласко?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34