Однако детальное изучение его личных дел и денежного положения не давало ни малейшего повода усомниться в его лояльности. Все данные свидетельствовали, что Уотс – человек тихий и умеренный – никогда не был замечен ни в чем подозрительном. Коглин даже пошел на похороны в надежде встретить там сообщников Уотса. Похороны были скромные и печальные, а самым подозрительным казался тонкогубый священник епископальной церкви, с фальшивым сочувствием бубнивший отходную молитву.
Коглин считал, что расследование затрудняется необходимостью держать ограбление в тайне. Это не давало ему возможности воспользоваться услугами своей международной агентурной сети. А кто знает – может, его люди в Дублине, Бейруте или Сан-Франциско стоят в двух шагах от нужного следа и даже не понимают, насколько он важен. Об ограблении знали только доверенные агенты Коглина – лучшие из лучших, – но и их возможности были небезграничны. Они работали день и ночь, просеивая лондонское дно, осторожно распутывая каждый след. Коглин был до сих пор убежден, что имеет дело со специалистами высокого класса.
На четвертый день после ограбления отчаявшийся Коглин сидел в своем кабинете наедине с бутылкой ирландского виски десятилетней выдержки и обдумывал положение. Его диагноз был – провал. Прежде всего, он не предотвратил преступление – значит, уже виноват. И расплаты не миновать, даже разыщи он украденные алмазы. Как только они вновь окажутся в хранилище в целости и сохранности, Мичем быстро умоет руки, передав совету директоров детальный рапорт о происшедшем. Разумеется, этот рапорт сильно ударит по Службе Безопасности, особенно по ее начальнику. Совет потребует отставки Коглина. Стало быть, он проиграет в любом случае – независимо от результатов расследования.
Зазвонил телефон. Огонек на пульте показывал, что на проводе Мичем. Опять Мичем. Он звонил чуть не каждый час и допытывался, как продвигается расследование. Коглин отделывался от него общими словами, но о деле не говорил ничего. Зачастую просто не брал трубку. На сей раз он решил снизойти.
– Мы получили кое-что по почте, – сказал Мичем. Поневоле заинтригованный, Коглин спросил:
– Что?
– Любопытное послание. Зайдите ко мне.
Коглин не видел Мичема со дня памятной встречи в хранилище. Теперь у него был усталый, словно от бессонницы, вид, запавшие, обведенные темными кругами глаза, осунувшееся, измученное лицо. Он сразу же протянул Коглину полученный номер лондонской «Таймс». С пронумерованными красным фломастером словами.
Коглин понял сразу. Он схватил лежавший на столе блокнот и выписал слова по порядку.
– Да они рехнулись! – вскричал Мичем.
– Неплохо придумано, – признал Коглин.
– Пятьдесят миллионов долларов! Издеваются они, что ли? Разве нормальный человек столько запросит? – Мичем махнул рукой на газету, точно не хотел ее больше видеть. – Думаете, это не шутка?
– Они могли бы запросить и побольше. В конце концов, алмазов у них на двенадцать миллиардов.
Мичем резко повернулся к окну, не видя ничего перед глазами. Зажмурился, большим и указательным пальцами потер переносицу.
– Вы сможете устроить сегодня эту чепуху с башенными часами? – спросил он.
– Конечно, но…
– Придется просить разрешения у совета, – сказал Мичем.
Это было не в интересах Коглина.
– Зачем впутывать сюда совет?
– Как зачем – а пятьдесят миллионов?
– Они не понадобятся.
– Но если эти типы сделают, что грозятся…
– Не сделают, – уверил его Коглин, – Им нужны деньги, а не крах Системы.
– Вы так думаете?
– Естественно.
– И что же нам делать?
– Пока ничего. Подождем до утра и посмотрим, что будет. Думаю, мы просто получим второе послание.
– Значит, вы напали на след? – с надеждой спросил Мичем.
– Да, – соврал Коглин, – Скоро мы их накроем вместе с алмазами.
– Когда?
– Скоро.
– Неужели вы не можете сказать точно?
– Не могу. Но у нас уже все расписано. Ради Бога, Мичем, вам нужно отдохнуть.
Словно подчиняясь, Мичем в изнеможении повалился в плюшевое кресло.
– Вы нашли виновных? Знаете, где они?
– Мы знаем, кто они, – заявил Коглин. – Так какого черта вы тянете? Коглин не растерялся.
– Имейте терпение, торопить события нельзя. Конечно, если вы не хотите, чтобы эти двадцать миллионов карат валялись у всех под ногами. Именно так грабители и поступят, чуть только почуют опасность: выбросят камни и дадут деру.
Одна мысль об этом заставила Мичема содрогнуться. Он выдавил бледную улыбку, отдавая дань познаниям Коглина в таких гнусных вещах.
Коглин свернул газету и засунул в карман пиджака.
– Как там Уайтмен? – спросил он.
– Я пас его три вечера кряду. Сейчас этот кретин в «Дорчестре» с двумя молоденькими валлийками.
– Значит, пока при деле.
– Ненадолго.
– Главное – не задерживать свежих поступлений.
– Я возобновлю просмотры, – сказал Мичем. Придется запросить часть резервного фонда из Йоханнесбурга. Камни можно доставить хоть завтра.
Об этом резерве Мичем не забывал с самого дня ограбления, но решил, что воспользуется им только в крайнем случае. Заказ такой крупной партии, да еще такой срочный, был делом необычным и не мог не породить слухов. Однако теперь у Мичема не было выбора. Заполнить хранилище хотя бы частично, – единственный способ показать всем, что Система функционирует по-прежнему. К тому же Мичему очень хотелось убрать с дороги Уайтмена.
– Я расписываю просмотры на следующую неделю, – сказал он. – Начиная с понедельника. Как раз успеем подготовить пакеты.
– И у меня будет достаточно времени, – подхватил Коглин, закрывая за собой дверь.
Мичем звонил в Южную Африку.
Поздно вечером зарядил дождь. Не пролился коротким летним ливнем, а засеял упорной, обложной моросью.
Марен и Чессер поехали на свидание с Биг-Беном. На первый взгляд кажется, будто бой таких огромных часов должен разноситься по всему Лондону. На самом деле услышать его можно только в непосредственной близости от башни Виктории. Поэтому Марен и Чессер остановили машину у юго-западной ограды Сент-Джеймсского парка, всего в трех кварталах от парламента. Отсюда Биг-Бен было слышно отлично. На всех улицах в этом районе стоянка запрещалась, но делать было нечего. Они не заглушили мотор; ждать оставалось полчаса. Дождь бил по крыше машины – точно кто-то нервно постукивал кончиками пальцев по барабану. На ветровом стекле работали дворники. Их мерные взмахи контрапунктом вплетались в мелодию, несущуюся из радиоприемника. Концерт в Лондонской филармонии.
Марен съежилась в кресле, прижавшись щекой к боковому стеклу. Она смотрела, как ударяют в стекло капли, похожие на алмазы, как они растут, набухают и соскальзывают вниз, оставляя за собой мокрую дорожку.
Она вспоминала.
Вспоминала детство, ненастную погоду, окно, из которого открывался вид на голую равнину до самой черты и воображаемое продолжение за ней. Тогда Марен не любила запаха свежего хлеба, приправленного тихим напевом матери. Она не любила покой – этого добра у нее хватало. И даже в самые погожие дни, когда солнце отпирало двери дома, и она уходила к глубоким синим фиордам, почти замкнувшим в себе море, или следила за плавной чередой белых птиц, кажется, царапающих кончиками крыльев ясное небо, даже тогда она ощущала себя пленницей и клялась, что однажды убежит. Перед ней откроются море и небо – и она шагнет между ними.
Стекла машины запотели от дыхания. Чессер нарисовал пальцем на ветровом стекле сердечко. Марен ответила такой отрешенной улыбкой, что Чессеру захотелось прикоснуться к ней. Он дотронулся до ее руки, но она, совершенно машинально, потянулась к приемнику и стала крутить настройку в поисках музыки поживее.
В окно со стороны Чессера кто-то постучал. Чессер нажал кнопку – стекло опустилось. Он не сразу понял, что перед ним полицейский: тот был в длинном, черном, лоснящемся от дождя плаще. Чессер подавил панику и изобразил дружелюбный интерес. Полицейский взял под козырек – с запястья у него закапала вода – и спросил:
– У вас все в порядке, сэр?
– Да, спасибо.
– Стоянка здесь запрещена, сэр.
– Мы ищем улицу Олд-Парадиз, но, похоже, заблудились.
Эта улица пришла Чессеру на ум, потому что он когда-то провел ночь у молоденькой белокурой актрисы – на Олд-Парадиз. Еще до того, как встретился с Марен. Как раз перед тем.
– На улицу Олд-Парадиз прямо, – сказал полицейский. – Через Вестминстерский мост.
Он достал схему уличного движения и фонарик. Луч света скользнул по лицу Марен. Чессер подумал, что полицейский осветил ее нарочно, чтобы лучше рассмотреть. Зачем? Неужели Система подняла на ноги полицию? Вдруг уже оцепили весь район? Чессер вспомнил Мэсси. Тот был уверен, что Система никогда не обратится в полицию. Его доводы казались разумными, но даже Мэсси может ошибаться.
Чессер включил передачу и поблагодарил полицейского. Тот снова козырнул и отступил в сторону. Автомобиль отъехал от тротуара. Отягощенный виной Чессер затылком ощущал, как страж порядка провожает глазами номер его машины.
– В Лондоне самые милые полицейские, – заявила Марен.
– Любопытный ублюдок.
– Вовсе нет. Это у него такая работа.
– Он прекрасно разглядел меня, тебя, машину и все что угодно.
– Ну и что?
– Ничего. Так.
Просто он вымок и соскучился. Чессер в этом сомневался. Он свернул направо, потом еще раз направо, на Олд-Квинс-стрит. Здесь тоже запрещалась парковка. За полквартала от них стояла единственная машина. Полиция. Они проехали мимо нее с обычной скоростью, и Чессер свернул от греха подальше в первый же переулок. Ладони у него вспотели и крепко сжимали руль. Он поглядел в зеркало заднего вида и убедился, что «хвоста» за ними нет. Тем не менее он решил убраться подальше и лабиринтом узеньких улочек повел машину в сторону Темзы. Подъехав к Вестминстерскому мосту, он бросил взгляд на часы. Было без пяти двенадцать. Придется поторопиться, не то можно опоздать. Река казалась широкой, как никогда, но в конце концов они очутились на другом берегу. Свернули направо, доехали до больницы Св. Фомы и остановились у самой набережной, в разрешенном месте.
Чессер заглушил мотор, погасил фары и обмахнул ладонью ветровое стекло, стерев нарисованное сердечко. Видно было плохо. Он вылез из машины, Марен – за ним. Обошла вокруг и встала с ним рядом.
За рекой, облитые охряным светом прожектора, выступали из мглы и дождя здания парламента. Стрелки часов были неразличимы, Марен и Чессер видели только светящийся круг циферблата. Дождь барабанил по машине, по тротуару и по их головам. Чессер обнял Марен за плечи и привлек к себе. Он гадал, услышат ли они отсюда бой часов. Вдруг полночь уже миновала? Кажется, они стоят тут слишком долго.
Трижды прогудел речной буксир.
Чессер выругался.
И тут Биг-Бен стал отбивать полночь.
Удары слышались ясно и четко. Дождливая ночь даже усилила звук. Они считали. От одного до двенадцати. Они ждали тринадцатого удара. Его не было. Чессер предположил, что для тринадцатого удара часы нужно заново завести. Они ждали, прижавшись друг к другу, пока совсем не промокли. В четверть первого они не выдержали и забрались в машину.
В туфлях у них хлюпала вода, одежда холодным пластырем облепила тело. За шиворот стекали дождевые струйки. Марен склонилась вперед и принялась выжимать волосы.
Чессер вытер лицо руками. Он был взбешен. Зол, как никогда в жизни. Система не капитулировала перед ним даже сейчас, когда превосходство на его стороне. Система не удостоила его ответом, не уступила даже в такой мелочи. Но он им еще покажет. Они ему еще поклонятся.
– Может, они газету не получили? – предположила Марен, стуча зубами от холода.
– Да они, небось, и читать не умеют, – ожесточенно сказал Чессер.
Он завел машину и включил обогреватель. Марен тут же разделась догола. Так было гораздо теплее. Они снова проехали по Вестминстерскому мосту и остановились только дома.
Домой они забежали ненадолго. Только переодеться в сухое и глотнуть бренди. Потом Чессер вновь вел машину по лондонским улицам, совсем опустевшим в такой час и такую погоду. Они быстро добрались до места.
Хаттен-Гарден, ювелирный район.
Они покружили по улицам, вернулись к началу и опять проехали тем же путем, только опустили боковое стекло со стороны Марен. На коленях у нее лежал рюкзачок с алмазами, теми самыми, что Чессер привез из карьера. Он вел машину медленно и сказал ей, где начать.
Она сунула руку в рюкзачок и вытащила целую горсть алмазов. Со смехом швырнула на залитую дождем улицу. Чессер подначивал, она развеселилась и горсть за горстью бросала камни на тротуары и в сточные канавы знаменитого алмазного квартала.
Она рассыпала по улицам больше двадцати двух тысяч карат. Стоимостью около двадцати пяти миллионов долларов.
ГЛАВА 21
Тем утром, в семь пятнадцать, Стерлинг Гриффин не поверил своим глазам.
Он спешил на работу, где его ждал срочный заказ на оправу весом в десять карат для дешевого кольца с топазом, которую он обещал изготовить сегодня в первую очередь. Он просто шел один по улице, удобно засунув правую руку в карман брюк. Вдруг Стерлинг на что-то наступил. Он остановился, повернулся, посмотрел под ноги и подвинул это носком ботинка. Хоть он и понял, что это было, но подобрать это сразу он не мог. Профессия сделала его скептиком. У него свое ювелирное дело, где выполнялись любые виды работ. Он платил ежемесячно за маленький – шесть футов – закуток в ювелирных рядах Вилкокса. Охрана входила в стоимость, но для Стерлинга она не имела особого значения, так как на сегодняшний день у него в ассортименте было:
3 турмалиновых кольца,
1 булавка для галстука с бриллиантом,
2 коробочки для лекарства из панциря черепахи,
4 кусочка бирюзы в серебре, 1 блюдце дешевых сережек,
1 сувенирная цепочка от часов эпохи королевы Виктории, 1 наручные часы,
1 серебряные ножницы для обрезки сигар, несколько кусочков золота и обломков на вес.
Одно время Стерлинг занимался старинными драгоценностями, но сейчас он хотел одного:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42