Только голова была нормальных размеров, но она казалась больше, чем на самом деле. Глаза у нее были навыкате, как это бывает при увеличенной щитовидной железе; ресницы густо покрыты тушью; брови полностью выщипаны, и вместо них высоко на лбу черным карандашом были проведены две тонкие линии. Такого преувеличения не требовалось – она и без того выглядела странно. Лицо было посыпано белой пудрой с лавандовым запахом; щеки вымазаны оранжевыми румянами; поверх ее собственного большого рта были нарисованы тонкие губы, что делало ее похожей на куклу чревовещателя. Все это обрамлялось множеством струящихся по плечам медно-рыжих крашеных волос, истончившихся от закручивания на раскаленные щипцы. Прямой пробор лежал, как открытая рана; были видны бледная кожа на черепе и корни волос более темного цвета.
Чессеру она не понравилась с первого взгляда. А затем она стала просто вызывать у него отвращение. И не потому, что была карлицей. Он был полностью лишен подобного рода предрассудков и именно поэтому мог признаться себе в этих чувствах. При встрече с Милдред почти все испытывали жалость, но Чессер отказал ей в этом чувстве. Он относился к ней, как к личности, и считал, что нет никаких оснований прощать ей такой безвкусный и отталкивающий вид. В конце концов многие карлики выглядят вполне прилично. Почему он должен делать ей скидку?
Само собой разумеется, отвращение, которое внушала ему Милдред, повлияло на его мнение об ее сверхъестественных способностях. Если вначале он сомневался, то теперь был абсолютно уверен, что она просто ловкая мошенница. Необходимость мириться с ее присутствием угнетала его. Но делать нечего. У него не было выбора. Хотя бы потому, что Марен, полностью доверявшая Милдред, уже посвятила ее в их планы. Чессер не мог вообразить себе большей глупости, чем доверить свою судьбу этой болтливой проныре, от которой можно ждать всего, чего угодно.
Он старался не смотреть на эти ужасные ботинки. Марен сидела на полу, рядом с диваном – в знак уважения. Когда Сив вкатила сервировочный столик, Марен спросила у Милдред, что она будет пить.
– Пахту, – заказала Милдред. – И капните туда немного джина.
Чессер позеленел.
– Мой дорогой папочка ничего другого не пил, – заявила Милдред. – Конечно, когда мог себе это позволить.
– Боюсь, что пахты у нас нет, – сказала Марен извиняющимся тоном. Милдред была разочарована.
– Как насчет бренди с горькой солью? – предложил Чессер, за что получил в награду от Марен неодобрительный взгляд.
Милдред заметила этот взгляд и выжала из него все, что могла. Она приняла обиженный вид, опустила глаза, заерзала, одернула пожелтевшие кружева лифа на своем черном платье и приниженно пробормотала:
– Не стоит беспокоиться.
Теперь взгляд Марен говорил: «Вот видишь, что ты наделал!» – Она повернулась к Милдред и умоляюще произнесла:
– Ну пожалуйста, выпейте чего-нибудь. Милдред покачала головой.
– Хотите немного старого испанского шерри? – предложила Марен.
Милдред обиженно сопела.
Сив протянула Чессеру бокал его любимого шотландского виски. Он с трудом сдерживался, чтобы не предложить Милдред вермута с лизолем, сделав ударение на лизоле.
– Выпейте! Я прошу вас, – настаивала Марен. Наконец Милдред подняла глаза и сдалась:
– Только капельку джина… без льда.
Сив, которая – Чессер это чувствовал – была его единственной союзницей, плеснула ей добрых четыре пальца крепкого джина. Для начала Милдред только слегка пригубила напиток, стараясь соблюдать приличие, но потом за два глотка высосала примерно половину стакана. Она легонько коснулась уголков рта салфеткой, скатанной в шарик, и перевела взгляд на Чессера. Смотрела долго, не отрываясь.
– Как странно, – наконец заявила она.
– О чем вы? – спросила Марен, и глаза ее заблестели. Она чувствовала, что Милдред имеет в виду какие-то парапсихологические явления.
– У вас удивительная аура, – сказала Милдред, обращаясь к Чессеру.
Чессер глянул вниз, ожидая увидеть расстегнутую ширинку.
– Она грязно-красного цвета, – сообщила Милдред. – Его нимбы, хало и даже сияние.
– Особенно сияние, – согласился Чессер. Милдред хмыкнула, отвела взгляд и сказала:
– Вам, наверно, очень стыдно.
– Хотела бы я видеть это, – сказала Марен с искренней завистью.
– Что – это? – спросил Чессер.
– Твою ауру, дорогой, – ответила Марен таким тоном, как будто имела дело с идиотом. Немного раздраженно она стала объяснять ему, что каждое человеческое тело испускает цветовое излучение, но видеть его могут только те, кто наделен экстрасенсорными способностями.
– Это не что иное, как нематериальный эфир, – сообщила Милдред.
– А-а, – протянул Чессер, глядя на ее губы.
– Выход внутренней энергии, – добавила Милдред и допила свой джин.
– Цвет ауры зависит от характера человека, – сказала Марен. – Правильно я объясняю, Милдред?
– Ах, – воскликнула Милдред, прижимая к щекам свои короткие, толстые пальцы. – Даже аура кармы грязно-красного цвета. – Она продолжала разглядывать Чессера.
– Никогда не видела ничего подобного, разве что у одного епископа из Кардиффа. Но даже у него это было выражено не так сильно. Гораздо слабее.
– По крайней мере, она не зеленая, – сказала Марен, благодарная и за это.
– А что такого удивительного в грязно-красном цвете? – спросил Чессер.
Милдред прищурилась и посмотрела на него.
– У него есть склонность к душевным болезням, – таков был ее диагноз.
Чессер подумал, что это похоже на безжалостный отзыв об его умственных способностях.
– Моя аура лиловая, – с гордостью сообщила Марен. Милдред бросила на нее быстрый взгляд.
– Сейчас там много розового, дорогуша, – сказала она и снова принялась разглядывать Чессера.
– И что означает твой цвет?
– Духовность, – ответила Марен.
– А розовый говорит о нежных чувствах, – сладко улыбаясь, проговорила Милдред.
– А как насчет меня, – спросил Чессер, – такого паршивого, грязно-красного? Я грязно-красный – и все. Что мне теперь делать?
– Ты в самом деле такой, милый, – сказала Марен, – Ауры не лгут. Но стыдиться этого не стоит.
– Я ничего не стыжусь. Что означает грязно-красный?
– Это значит, что ты очень сексуальный, – призналась Марен.
Милдред хмыкнула:
– Это еще очень мягко сказано.
Чессер успокоился. Может, и вправду в этих аурах что-то такое есть. Он представил себе, как было бы забавно видеть настоящие цвета людей. Разноцветные люди. Он поинтересовался:
– На какое расстояние от человека распространяется его аура?
– По-разному, – ответила Марен, потому что не знала точного ответа. Милдред сказала:
– От шести до двенадцати дюймов. У всех, кроме тех, кто скоро отойдет в мир иной. Я как раз недавно встретила в автобусе молодого парня. На вид – в самом расцвете сил. Но едва я на него взглянула, поняла: он не жилец на этом свете. У него почти совсем не было ауры. Наверно, один из этих, наркоманов. Сжигают себя, вот так.
Все время пока она говорила, она не сводила глаз с Чессера, который постепенно стал к этому привыкать. Вдруг она спокойным голосом объявила:
– Тут кто-то есть. Чессер оглянулся. Марен спросила, кто это.
– Я пока не знаю, – сказала Милдред.
– Может, это Жан-Марк? – с энтузиазмом отозвалась Марен.
– Боже! – воскликнула Милдред и пояснила, обращаясь к Чессеру: – Он вами недоволен. Чессер нервно рассмеялся.
– Спросите Жана-Марка, где он пропадал? – попросила Марен. – И скажите ему, что я не вынесу, если он только подразнит меня и уйдет, не сказав ни слова.
– Это не Жан-Марк, дорогуша, – сказала Милдред.
Чессер был рад этому известию. Хотя он и не верил, что она разговаривает с кем-то. Чертова карлица, строящая из себя медиума, просто разыгрывает весь этот спектакль исключительно ради него.
– Ну если это не Жан-Марк, то кто же? – спросила Марен разочарованно.
– Понятия не имею, – сказала Милдред, стараясь сосредоточиться.
– Попросите его представиться, – предложил Чессер.
– Не могу.
– Почему же?
– Он ушел. Только показался ненадолго, чтобы дать нам понять, что он тут, и ушел. Ничего не сказал. Просто постоял тут, прямо за вашим креслом. Он был зол на вас. Хмурился. На нем было пальто, знаете, такое длинное, с бархатным воротником.
– Честерфилд называется, – сказала Марен. Милдред кивнула.
– И черная гамбургская шляпа.
– Гамбургская? – переспросил Чессер.
– По-моему, я ясно сказала: черная гамбургская шляпа. Он ужасно сердился на вас. Был просто вне себя от ярости.
Чессер попытался представить себе привидение в длинном пальто и черной шляпе. Так оно выглядело гораздо лучше, чем в обычной старой простыне. И вдруг, по какой-то необъяснимой причине, у него в памяти всплыл эпизод из давнего прошлого. Черная шляпа, которую Чессер примерил, когда ему было почти девять лет. Если быть точным, то зимним утром за два дня до своего девятого дня рождения. Гамбургская шляпа была ему велика; пока все еще спали, он нацепил ее перед большим зеркалом в прихожей – она съехала ему на самые глаза. Шляпу только что вернули из чистки в специальной коробке, в которой отец хранил ее. В химчистке торопились, так как шляпа нужна была отцу в тот же день. Отец всегда надевал гамбургскую шляпу, когда летел в Европу, где у него были дела с Системой. В тот раз он собирался уехать на неделю. Чессер был очень осторожен, когда клал шляпу на место в коробку. Но потом он высказал ей все, что о ней думает, в таких выражениях, которые употреблял только с парнями на улице.
Теперь, тридцать лет спустя, Чессер быстро отделался от этого воспоминания, промочил горло отличным шотландским виски и удивился необыкновенному совпадению. Милдред, что бы она собой ни представляла, не убедила его, а в лучшем случае подкинула новую пищу для сомнений.
К этому времени стакан Милдред наполнился джином уже в третий раз. Она улыбалась Чессеру, по-видимому, убежденная, что произвела на него должное впечатление.
Чессер прикидывал, обидится ли Марен, если он пойдет в подвал попрактиковаться в стрельбе.
– Вы играете? – спросила она его.
– Давно уже нет, – ответил он.
– Она имеет в виду пианино, – объяснила Марен. В углу комнаты стоял роскошный рояль.
Милдред с трудом слезла с дивана и проковыляла к великолепному эбонитово-черному инструменту.
– Моя мамочка позаботилась, чтобы я брала уроки, – сказала она, погладив бок рояля. Потом встала на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь, на струны. – Она уже много лет как умерла от почек, моя мамочка. Но сейчас она очень счастлива. Ей там лучше, чем было здесь, можете мне поверить. Ей было так стыдно из-за меня, так стыдно. И из-за того, что X такая необычная, и вообще. Но такая уж у нее была карма. Она сама в этом виновата.
Марен хотела спросить Милдред, была ли ее мать тоже карлицей, но никак не могла найти нужные слова, чтобы сделать это потактичнее. Она так верила в телепатические способности Милдред, что даже не удивилась, когда та, будто прочитав ее мысли, ответила:
– Я всегда смотрела на нее снизу вверх, на мамочку. В ней было почти шесть футов росту. Высоченная, как пожарная каланча. – Она забралась на табурет, стоявший перед роялем. – Но мамочка все-таки хотела, чтобы я брала уроки музыки, да, хотела. – Милдред взяла несколько нот и рванулась в атаку. В ее интерпретации Чайковский был больше похож на «Кемптаунские гонки»; своими короткими пальцами она не могла ударять по белым и черным клавишам одновременно. Кроме того, у нее были слишком короткие руки, и поэтому она должна была ограничить свои усилия средней частью клавиатуры, верхние и нижние октавы были ей недоступны. Пользоваться педалями она, конечно, тоже не могла.
Эта сцена растрогала Марен. Чессер заметил у нее на глазах слезы и еще больше полюбил ее за это. Милдред на самом деле было жалко. Она продиралась сквозь пьесу, на ходу придумывая и меняя музыку, чтобы пьеса отвечала ее весьма ограниченным возможностям.
Когда она закончила, Марен и Чессер взорвались аплодисментами. Милдред расплылась в довольной улыбке. Она проковыляла обратно к дивану, взобралась на прежнее место и вознаградила себя за труды двойной порцией джина.
– Пора поговорить о деле, – заявила она.
Этого Чессеру как раз и не хотелось. Он уже решил, что постарается откупиться от нее чеком, подписанным М. Дж. Мэтью, как только настанет удобный момент.
– Никогда не имела дела с алмазами, – сообщила Милдред. – Только однажды уронила в туалет маленькую булавку с бриллиантиками. Меня никогда не интересовали вещи. Я не могу себе этого позволить. Если я стану этим заниматься, то они рассердятся и лишат меня моего дара.
Чессер хотел бы знать, кто такие эти таинственные «они».
– Я буду рада вам помочь, насколько это в моих силах, но только не за деньги. Вы понимаете.
Марен кивнула. Ее восхищали жизненные принципы Милдред.
Чессер тоже кивнул. Однако он был настроен скептически. Милдред продолжала:
– Я тут провела кое-какую черновую, скажем так, работу. Я связалась с одним духом, он когда-то имел дело с бриллиантами. Дух сказал, что тот был мошенником. Теперь-то он, конечно, об этом жалеет, но он все равно им был.
– Кто? – спросил озадаченный Чессер.
– Некто, кого этот дух знает, – раздраженно пояснила Милдред. – Я не спрашивала, как их зовут. Они не любят называть свои имена, вы же понимаете. Вы хотите, чтобы я продолжала?
Марен сказала, что очень хочет.
Милдред вздохнула, немного посопела, снова одернула платье и сказала:
– Мне велено передать вам один совет.
– Какой? – спросил Чессер.
– Я говорила тебе, она нам поможет, – торжествовала Марен.
– Всего три слова, – сказала Милдред. – Духи мало говорят. Наверно, им это трудно. Но они сказали: «Положитесь на черного». Вот и все, что он сказал. «Положитесь на черного». Я думала, вы догадаетесь, что это значит.
Марен не знала.
– А вы знаете? – спросил Чессер, обращаясь к Милдред.
– Откуда мне знать, – ответила она. – Я думала, вам будет все ясно, ведь вы были связаны с алмазами.
– Подумай, дорогой, – просила Марен. – Может, ты вспомнишь кого-нибудь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42