— Компот сладок, только уваженье от людей слаще того компоту.
VI
Видеть Петухова Анне пришлось еще лишь один раз. В самом начале 1946 года Богаткина и Гончарову вызвали на совещание в Пронск.
Анна и Богаткин приехали в управление прямо с поезда, было еще рано, немногие опередили сурожцев, но Петухов уже сидел в единственном стоявшем за столом кресле, поставленном, вероятно, специально для Петухова.
Анна увидела его и ужаснулась, это был другой человек, осталась лишь половина того Петухова, которого она видела год назад, — он как бы уменьшился в размерах, еще больше похудел, посерел, сморщился.
К удивлению Анны, он узнал ее.
— Эй, Сурож, Сурож! — позвал Петухов хрипловатым глухим голосом. — Агроном из Сурожа, подите-ка сюда…
Руки Петухова лежали на столе, он повернул кверху худую большую ладонь, и Анна положила на нее свои пальцы.
— Как вы там? — Петухов слабо пожал ее руку. — Не обижают?
Анна улыбнулась.
— Кто меня обидит? Я сама любого обижу…
Но Петухов не улыбнулся в ответ.
— Правильно, — серьезно произнес он. — Не давайте себя обижать…
В совещании участвовали представители многих областных организаций. Петухов был не мастер говорить речи, но было видно, что он знает, чего хочет от людей Он беспощадно обрывал каждого, кто увлекался общими словами.
— Вы мне о всемирно-исторических победах не толкуйте, — останавливал он оратора. — Вы скажите лучше, сколько вы тракторов отремонтировали?
Оратор начинал говорить о тракторном парке, о недостатке запасных частей…
— Сколько, сколько? — перебивал Петухов. — У вас всего четыре трактора да ваш язык на ходу, а вам известно, что в колхозе «Авангард», в овраге за кузницей, лежат в земле три ящика с запасными частями, закопанные перед приходом немцев?
Можно было подумать, что этот безногий человек самолично обошел все поля своей области. Он злился, раздражался, грубил, но ему многое прощалось…
Волков ему поддакивал, соглашался, но нет-нет, да и поправлял. Петухов воплощал в себе бурю и натиск, а Волков был само благоразумие.
По существу, спор на совещании и шел между Петуховым и Волковым.
Петухов требовал засеять весь яровой клин.
— На себе пахать, а засеять!
— А убирать?
— Уберем!
— Людей мало, сеять надо столько, сколько сможем убрать…
Анна жалела Петухова. Женским своим сердцем она понимала, как неймется ему на поруганной пронской земле собрать золотой урожай.
— Разбазарили землю, роздали по рукам, трудодни начисляются всем подряд, — отрывисто говорил Петухов. — Опять стали жить хуторами. Объединять надо мелкие хозяйства, сливать…
— Все это правильно, Иван Александрович, — соглашался Волков. — Но под носом у себя еще кое-как ковыряются, а на большом поле — поди уследи! Подъем экономики обеспечит и рост общественного самосознания. Закон экономического развития. Этап за этапом. Нельзя перепрыгнуть через самих себя.
— Ладно, — сказал Петухов. — У нас не теоретический спор. Вот что, товарищи из районов. Чтобы через две недели по каждому колхозу был план севооборота. Списочки инвентаря и тягла. Все как есть! Не считайте тракторов, которые бездействуют, и не прячьте лошадей, на которых ездите на базар…
Анна видела, она хорошо видела, что Петухов умирает. Достаточно было вспомнить, каким был он год назад, чтобы понять, что ему остались считанные дни. Анна встречала таких людей на фронте. Смертельно раненные, они в упор, до последнего патрона били по врагу. Маленький, сморщенный, жалкий, не то сидел, не то стоял этот обрубок человека в своем кресле и неистово боролся за урожай. За урожай, который ему не придется собирать.
После совещания Петухов задержал Анну:
— Товарищ Гончарова, вы не очень спешите? Останьтесь. Поговорим.
Все уже расходились. Кто-то торопился на поезд, кто-то спешил домой. Анна остановилась.
Вместе с ней к Петухову подошел Волков.
— Вы идите, Геннадий Павлович, — сказал Петухов. — Хочу потолковать с агрономом Гончаровой. О ее делах.
Волков неуверенно взглянул на Петухова.
— Я не спешу. Побуду с вами, пока придет Ольга Антоновна.
Он стоял, спокойный, здоровый, сильный. Анна не понимала, почему ей кажется, что он точно заискивает перед больным, тщедушным и плохо владеющим собой Петуховым.
— Не надо, — ответил Петухов, раздражаясь.
Волков недоверчиво поглядел на Анну.
— Остаетесь?
Он пожал руку Петухову и Анне и спокойно, не торопясь, пошел прочь из комнаты.
Под потолком светились два белых матовых шара, теснились сдвинутые стулья, на скатерти валялись скомканные записочки, и посреди этого беспорядка один как перст торчал над столом Петухов.
— Да-а… — неопределенно протянул он, не глядя на Анну.
Должно быть, ему было не по себе, и она вдруг поняла — от него исходило ощущение отрешенности от окружающего, должно быть, Петухов понимал, что он уже не жилец на этом свете.
— Садитесь, — спохватился он.
Анна послушно села. Два белых матовых шара спокойно светились над их головами. Петухов придвинул к себе папку, полистал бумаги.
Анна думала, он будет говорить с ней о работе, о Суроже, о положении сурожских колхозов. Но Петухов молчал.
— Скажите, вы любите стихи? — неожиданно спросил он.
Анна не особенно любила стихи, всю жизнь ей было не до стихов.
— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Может быть, Пушкина, Лермонтова. А современных поэтов не очень люблю.
— И я, — сказал Петухов. — Я думаю, это потому, что тогда жизнь была застойная. Движение было — Пушкин, Лермонтов. Они двигали жизнь. А теперь поэты — разве они движут жизнь?
Он еще полистал бумаги, вытянул листок с цифрами, покачал головой, глядя на цифры.
— Вы сколько тракторов просите? — спросил он.
— Двадцать, — сказала Анна. — Хотя бы двадцать, — поспешно добавила она.
— Не дадим, — твердо произнес Петухов. — Всем надо. Откуда я вам возьму столько тракторов? — Он холодно посмотрел на Анну. — Во всем должна быть справедливость, — добавил он, и это относилось не только к тракторам.
Анна видела — спорить с ним бесполезно.
— Очень вам плохо в Суроже? — вдруг спросил он.
— Да нет, не так чтобы очень, — сказала она. — Жить можно.
— Жить везде можно, — сказал Петухов. — А нужно, чтобы жилось хорошо. Всем. Для этого мы и живем. — Он опять спохватился. — Ну, а что у вас там вообще? — деловито спросил он. — Вы не стесняйтесь, рассказывайте.
Анна собралась с мыслями. Принялась говорить об удобрениях. С вывозкой на поля навоза в районе дело обстояло хуже всего, тягла не хватало, минеральных удобрений поступало недостаточно.
— А вы выберите отдельные участки, убедите хороших людей, а осенью поощрите их, когда соберут урожай, — посоветовал Петухов. — Сразу всех не заставите, да всех и невозможно заставить. Покажите образец. Люди боялись летать, их невозможно было бы оторвать от земли, если б не два-три смельчака…
В первый раз за весь вечер он улыбнулся.
— А как у вас с антифрикционными сплавами? — спросил он.
— Какими? — Анна растерялась. — Я не знаю…
— Баббита хватает?
— Какое! Просто даже не знаем, что делать.
— Что ж вы за агроном, если не знаете, как делаются подшипники? — упрекнул ее Петухов. — Агроном должен знать все, с чем сталкивается. Во всяком случае, много знать. Баббита мы вам дадим, — добавил он. — Не обидим. Только пашите. Подумайте о свекле. На корм.
— Свекла у нас не растет, — возразила Анна. — Мы лучше картошку.
— Неправда, — сказал Петухов. — Вы попробуйте. Картошка вас не спасет.
Анна удивилась.
— Это вы говорите? Да ваш картофель…
— Отжила петуховская картошка. Петухов вчера был хорош, а сегодня…
— Волков? — нечаянно вырвалось у Анны.
— Нет, — сразу отрезал Петухов. — Вы! Вам сегодня работать. У Волкова всегда все будет хорошо, только без боли не родить…
Он поморщился, точно у него в самом деле что-то внутри заболело, и Анна опять увидела, какой он маленький и несчастный. Он стал удивительно похож на Женечку, какой она была после возвращения Анны с фронта, — такое же узкое сморщенное личико, такая же хилая фигурка, и ей стало жаль Петухова, точно перед нею был ее собственный истерзанный дистрофией ребенок.
Он все морщился, морщился…
— Вам плохо? — спросила Анна.
Петухов отрицательно покачал головой:
— Нет.
Может быть, ему в самом деле не было больно, может быть, просто мысли не давали ему покоя.
— Вы любите деревню?
— Я не задумывалась об этом, — ответила Анна. — Конечно, я люблю свою родину…
— Нет, деревню, — поправил Петухов. — Весну с пробуждающейся травой, лето с его цветами, снежную пелену зимой…
Петухов озадачивал Анну.
— Это вы опять о стихах?
— Вы не понимаете, — возразил он. — Это чисто агрономический вопрос. Весной я считаю, сколько стеблей прорезалось на квадратном метре, летом мне нужно то солнце, то дождь, а зимой я занят снегозадержанием. Это утилитарный подход. Хотя, впрочем…
Он опять недоговорил. В этот вечер он вообще недоговаривал. Ему многое не удалось сказать.
— Почему вы стали агрономом?
— Не знаю, — сказала Анна. — Легче всего было поступить в сельскохозяйственный техникум. И, должно быть, все-таки я люблю деревню.
— Землю, землю, — поправил Петухов. — Вы агроном. Вы должны любить землю. Она сторицей отдаст, если ее любить.
Где-то хлопнула дверь, а может быть, и не дверь. Что-то стукнуло и смолкло. Было тихо, и снег запорошил окна.
— Когда я умру, — сказал Петухов, — я хочу, чтобы меня обязательно закопали в землю. Я не хотел бы, чтобы меня сожгли. Я биолог, и меня нисколько не пугают ни тлен, ни могильный сумрак, ни черви. Естественный и справедливый процесс. Мы состоим из тех же химических элементов, что и все в природе. Вы прислушивались когда-нибудь, как растет трава? Это и наш голос в ее шелесте. Прислушайтесь…
Петухов смотрел куда-то сквозь Анну, но сама Анна смотрела на Петухова. Ее озарило как молнией: в его глазах было столько задора, что его нельзя было жалеть, он не нуждался в жалости, он продолжал черпать жизнь полной мерой.
И вдруг он опять, в который уже раз, спохватился и виновато посмотрел на свою собеседницу.
— Извините, — сказал он. — Разговорился. Должно быть, жена уже пришла за мной. Слышит, что кто-то есть, и не заходит. Посмотрите, пожалуйста.
Анна выглянула в коридор. Там сидела молодая женщина, высокая, полная, статная, с малиновыми губами, с соболиными бровями, настоящая русская красавица.
— Вы за Иваном Александровичем? Он ждет…
Женщина легко поднялась, кивнула Анне, на минуту скрылась и пошла в кабинет, катя перед собой кресло на колесах, в каких возят паралитиков.
Анна воображала, что у немощного Петухова и жена должна быть ему под стать, какая-нибудь изможденная, маленькая женщина, которая несет посланный ей судьбою крест. А такая мешок с зерном пудов в пять поднимет — плечом не поведет. Такой жить да жить. Косить да жать, да ребят рожать. Муж для такой только в сказке есть…
А она подвезла к столу кресло и спросила:
— Устал, Ванечка?
— Ничего, — сказал он. — Отдохнем.
Жена Петухова не посмотрела даже на Анну, точно ее не было в комнате, обняла Петухова за плечи и легко, совсем легко, точно она и вправду привыкла таскать мешки с зерном, перенесла Петухова в кресло.
Она помогла Петухову одеться, заботливо подоткнула со всех сторон и плавно покатила перед собой.
— Всего хорошего вам, — сказал на прощанье Петухов. — Пишите, если что. Да и сами себя в обиду не давайте.
— Всего хорошего, — повторила его жена. — Слаб, слаб, а драться до смерти любит…
Она засмеялась, и так с этим смехом они и исчезли в зимней ночи.
VII
На смену промозглой, дождливой осени пришла суровая, снежная, бессолнечная зима. Все тонуло в сугробах. Дома и срубы будущих домов, заборы, кусты, бревна. Сурожь стала рано, ее занесло снегом, темнели только тропинки через реку. Так и жизнь Анны была занесена снегом, лишь тянулись по снегу извилистые темные тропки.
Сурожский район so многом походил на ее родной Завидовский район. Такие же люди, такие же деревеньки, те же поля.
Анна подолгу задерживалась в отделе. Забот по району было много, накапливались они по мелочам, как навоз во дворах, а поднять и вывезти было не на чем.
Район был беден людьми. Беден район, бедны соседние районы, бедна вся область. Война разметала людей, одних истребила, других разбросала по всей стране, и лишь мало-помалу возвращались они к родным пепелищам. Надо было заново поднимать к жизни истерзанный неисчислимыми бедствиями край.
Вот они и возились в своем районном отделе, в своем сельском хозяйстве как муравьи. И Богаткин, и Гончарова. Все девушки, все сотрудники и все те, кто ходил и ездил из деревни в деревню, из колхоза в колхоз, собирая уцелевшую технику.
— Технику, технику, ребята! — замирающим голосом обращался ко всем Богаткин. — До последнего винтика, до гаечки…
«Техникой» назывался сельскохозяйственный инвентарь, все машины и орудия, тракторы и косилки, культиваторы и сеялки, даже лопаты и грабли. Искали бросовые машины, собирали заржавленные обломки, из трех-четырех испорченных механизмов составляли один, который с грехом пополам вступал в строй.
Собрать и восстановить технику! Собрать и восстановить технику!…
Об этом ежечасно твердил Богаткин. Об этом говорила Анна. Они вместе накапливали ресурсы, и постепенно машины оживали, готовые выползти на затоптанные поля.
Анна приучилась «бродить» по карте района. Не везде она лично побывала, не все видела, но про себя уже знала все угодья, берегла в памяти все поля и пажити, луга и леса. За все они с Богаткиным были в ответе.
Возвращалась она с работы сердитая, истомленная, голодная. Но домой стремилась всегда. Дома горел огонек, у которого она грелась. Женечка встречала ее щебетом, игрушками, бесконечными детскими просьбами…
Анна не знала, как благодарить Евдокию Тихоновну. Хозяйка частенько сердилась, бывала груба на язык, но для Анны оказалась едва ли не матерью. Видно, от чистого сердца посоветовал Богаткин своей агрономше пойти на квартиру к Ксенофонтовым.
Детский сад выручал не всегда. Случалось, на весь день оставляла Анна дочь на Евдокию Тихоновну, и девочка была и накормлена и присмотрена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37