Расширили зал, увеличили библиотеку, пристроили еще несколько комнат. Клуб получился не хуже, чем у людей. И все-таки, когда появились кузовлевцы, пришлось освобождать места, потеснить подростков из зала.
Перед открытием Анна наклонилась к Тарабрину:
— Иван Степанович, как фамилия этого товарища?
Незнакомка в меховой шапочке сидела с краю, в третьем ряду.
— А вам на что?
— Да в президиум…
— Не надо ее в президиум, — сказал Тарабрин. — Это корреспондент. Из областной газеты. Она будет писать о собрании.
Анна ошиблась. Кого же тогда? Может, самого Тарабрина?
Она открыла собрание. Рядом сидел Поспелов. Почему-то он усмехался. Анна вопросительно на него посмотрела. Потом на Тарабрина. Обыкновенно она первая называла кандидатуру. А сегодня ей некого назвать.
— Кто же первым? — шепотом спросила Тарабрина.
— Ведите, ведите собрание. — Он прямо-таки подгонял ее. — Спрашивайте.
Анна даже растерялась.
— Кто хочет? — громко обратилась она в зал. — Кто желает выступить?
Слова попросила Мосолкина.
Она неторопливо подошла к сцене, поднялась на трибуну, поправила на шее косынку, взглянула на Анну, тоже ей улыбнулась и уж затем повернулась к собранию.
— Нашему колхозу выпала честь выдвинуть депутата в областной Совет, и я лично выдвигаю кандидатуру нашего агронома — Анны Андреевны Гончаровой…
Уже на секунду раньше Анна знала, что скажет Мосолкина. Вот почему ей никто ничего не говорил. Вот почему улыбались…
Ее всю заколотило. Да что же это? Сердце остановилось и опять застучало. Так, что непременно должно выпрыгнуть из груди. Почему ее? Почему ее?
Она уже не могла вести собрание, и в президиуме это понимали. Председательствовал теперь Поспелов. Один за другим выступали знакомые люди — бригадиры, трактористы, доярки — и хвалили Анну…
Анна почувствовала, что она сейчас разревется… Закусила губу. Что, собственно, она такого сделала? Работала? Работала, как и все…
Пожалуй, после съезда партии она особенно отчетливо поняла, что ее сила в работе. Ее сила, сила всех этих людей, всего колхоза. Сила каждого человека в работе. Когда это все поймут, наступит коммунизм.
Анну хвалили, а ее трясло. Бросало то в жар, то в холод. Если ее заставят говорить, она не сможет.
Тарабрин придвинулся к ней.
— Анна Андреевна, успокойтесь. Неужели это вас так разволновало? Возьмите себя в руки…
Очередь дошла до нее. Поспелов предоставил ей слово.
Анна выступила очень спокойно. Внутри все клокотало, но она не позволила себе распуститься. Поблагодарила за доверие. За честь. Сказала, что постарается оправдать доверие…
После собрания к ней подошла сотрудница областной газеты. Она и ей ответила на вопросы. Ровно столько, сколько нужно. Училась в Пронске, была на фронте, работала в райсельхозотделе…
Сотрудница требовала подробностей. Каких-нибудь интересных деталей. Фактов. В чем проявился характер. Каких-нибудь эпизодов из фронтовой жизни…
— А у меня не было эпизодов, — виновато призналась Анна. — Была ранена. Не особенно тяжело. Потом демобилизовали. А в общем… Все, как у всех. Не знаю даже, на чем остановиться…
Корреспондентка, кажется, не очень удовлетворена…
Милочка Губарева проводила Анну до дому.
— Вы довольны, Анна Андреевна?
— Чем?
— Ну тем, что вас выберут.
— Не знаю. Конечно, на душе у меня хорошо. Но ведь надо справиться…
— Вы-то справитесь, — уверенно заявила Милочка. — Помните, как кукурузу садили? Никто и не думал, если по-честному сказать…
Ради одной Милочки Анна обязана была справиться!
Она вошла в дом. Коля и Ниночка играли. Женя читала. Алексей слушал радио.
Анна тронула мужа за плечо.
— Ты не был на собрании?
— А чего я там не видал?
Анна не сдержала упрека:
— Ты ведь коммунист!
— Но не формалист. Ты секретарь, а я пешка… — Он тут же сделал уступку: — Мой голос обеспечен… Кого ж на этот раз выдвинули?
— А если меня?
В ее голосе прозвучала гордость.
Алексей знал, Анна не будет шутить, однако ничем не выразил удивления.
— Что ж, поздравляю, — равнодушно сказал он.
— Ты не рад?
— А чему радоваться? Я тебя и сейчас мало вижу, а тогда…
Но больше ничего не сказал. Отвернулся к стене и принялся рассматривать обои.
О чем она могла с ним говорить?…
Весь вечер они играли в молчанку…
Легли спать дети, потом Алексей. Анна сидела на кухне одна. На душе было смутно, она положила голову на руки, задумалась и вдруг почувствовала, как ее обнимают теплые худенькие руки.
— Женечка…
Девочка стояла возле матери, кутаясь в ее шерстяной пушистый платок.
— Ты что?
Дочь вдруг приникла к Анне и тихо заплакала.
— Уедем, мамочка, уедем…
— Куда, доченька?
— Куда хочешь. Только я не останусь здесь…
Анна притянула Женю к себе, усадила на колени, принялась утешать.
— Куда ж мы с тобой поедем? У меня работа. Тебе надо учиться… — Она гладила Женю по волосам. — Ты кем хочешь быть?
— Не знаю…
— А все-таки?
— Учительницей. Хочу, чтобы всем ребятам жилось хорошо…
— А разве тебе плохо со мной? — Анну вдруг озарило. — Хочешь учиться в техникуме? В педагогическом техникуме? Кончишь весной семилетку и поступишь. Сама отвезу тебя в Пронск. Теперь я часто буду бывать в Пронске. На сессиях, по делам…
Женя согласилась без уговоров.
— Хочу…
— Чего хочешь-то?
— В Пронск. Хочу в Пронск. В техникум. Только ты приезжай…
Они заговорили о Пронске. Анна принялась рассказывать, как училась сама. Как ей было хорошо в Пронске…
Они строили планы и утешали друг друга — будущий депутат и будущая учительница. Девочка успокоилась, задремала. Анна довела ее до кровати, уложила, прилегла рядом, подождала, пока дочь заснет. А потом сунула голову под подушку и так, чтоб никто не слыхал, горько, по-бабьи, заплакала.
XXIX
Странное у нее появилось ощущение. Она была и та и не та. Все та же Анна Андреевна Гончарова и все-таки уже не та. Раньше она жила сама по себе, представляла всюду самое себя — и точка. А теперь она ответственна перед тысячами людей, пославшими ее в областной Совет. Она словно вобрала в себя все их стремления и надежды.
Она приехала в Пронск за день до открытия сессии. Быстро оформила все дела, зарегистрировалась, получила удостоверение. У нее была бездна времени. Она могла и ходить по городу, и отдыхать, и смотреть, что хочется…
Куда только делся разрушенный, полусожженный Пронск, каким был он десять лет назад! Никаких следов недавних разрушений. Большой, красивый, старинный город. Просторные улицы, многоэтажные дома, нарядные магазины…
«Только я сама вряд ли стала лучше, — подумала Анна. — Десять лет! Уже десять лет, как я вернулась в Пронск. — Она бродила по улицам, навстречу все попадались какие-то девушки. — А я уже старуха, — думала Анна. Она поправила себя: — Почти старуха. Тридцать четвертый год… А ничего в общем не сделано. Ни в работе нечем похвастать, ни дома. Трое ребят это, конечно, трое ребят, но какими-то еще они вырастут? В колхозе тоже сложно. Как с детьми. Растет, крепнет, но хвалиться еще нечем…»
Алексей неохотно проводил ее в Пронск. Не отпустить не мог, но отпускал неохотно. Как бы хорошо пройтись сейчас… С кем? С Алексеем? С Толей бы хорошо пройтись. Сперва по Советской, потом по проспекту Ленина. Нет, нет! Толи нет, и нечего о нем вспоминать.
А ведь когда-то и она была молодой, бегала по этим улицам, жила весело, беззаботно, бездумно. Ей уже тридцать четвертый. Она главный агроном колхоза, секретарь партийной организации, депутат областного Совета. У нее муж, трое детей. А ей почему-то хочется, чтобы кто-нибудь пригласил ее в кино, угостил мороженым. Вино она не любит, но сейчас, кажется, выпила бы даже рюмку вина. Хочется почему-то смеяться, смотреть кому-то в глаза…
Спать, спать! Самое разумное. Завтра она уже будет та, да не та, завтра она уже лицо официальное.
Трое суток провела Анна в Пронске. Вместе с ней приехали Тарабрин, Жуков, председатель райисполкома, и другие депутаты, но все они как-то быстро от нее отделились. У всех были свои дела. Анна осталась одна. Никто, кажется, ею не интересовался. Зато сама она интересовалась всем. Первые сутки она провела сама по себе, двое суток — на сессии.
С большим интересом слушала она выступление Кострова…
Первый секретарь областного комитета партии. Большой человек! Она его видела впервые.
Она с любопытством всматривалась в оратора. Плотный, тяжелый какой-то человек. Землистый цвет лица, отекшие веки. Костюм на нем сидел мешком, ему больше пошел бы китель. Работы у него — на сто Гончаровых хватит. Таким людям нельзя болеть. Но в общем было в нем что-то симпатичное.
Костров говорил о состоянии промышленности. О сельском хозяйстве. О сентябрьском Пленуме ЦК. Приводил много фактов, называл имена. Критика его была строгой и убедительной.
Особенно беспокоило Анну, что скажет он о сельском хозяйстве. Костров говорил о необходимости крутого подъема. Плохо используется техника. Не хватает кадров. Низка оплата трудодня…
Все было справедливо. Костров говорил о запущенности животноводства. Он действительно знал, что делается в отдельных колхозах. Где плох уход за скотом. Где падеж. Где низки удои. Все было верно…
Но что делать? Что делать? Вот чего ждала Анна. Что посоветует…
Он сказал. Создавать кормовую базу. Все зависит от кормов…
И это было правильно. Скот, конечно, надо обеспечить кормами.
В перерыве она встретилась с Волковым. Теперь он был уже начальником областного управления сельским хозяйством. Все такой же. Вежлив, приветлив, радушен. Все так же вились над лбом русые волосы. Похоже, нисколько не постарел.
Волков первый ее увидел, схватил за руку.
— Анна Андреевна! Сколько лет, сколько зим… Не забыли?
Анна обрадовалась. Все-таки знакомый человек.
— Как можно вас забыть…
Волков засмеялся.
— Я теперь в колхозе.
— Знаю, знаю. Лицом к производству, так сказать. Как там у вас?
— Приезжайте, посмотрите.
— Приеду. Обязательно. Тем более у меня виды на ваш район.
— Ну, в районе я малая птица. Вот в колхозе…
Волков опять захохотал.
— А в колхозе — орел?
— Орел не орел, а депутатом, как видите, выбрали.
На этот раз Волков лишь улыбнулся.
— Ну, сие от колхозников не зависит. Значит, пользуетесь авторитетом у начальства.
Он повел Анну в буфет. Мягко и властно подхватил за руку, увлек за собой. Усадил за столик, принес лимонада, яблок, пирожных.
— Угощайтесь!
Он с таким смаком вонзил в яблоко ровные белые зубы, с таким аппетитом откусывал кусок за куском, что Анна, хоть и стеснялась, тоже взяла яблоко, и оно показалось ей таким вкусным, как были вкусны ей яблоки только когда-то в Крыму.
Ей было приятно, даже интересно разговаривать с Волковым, но она не вполне его понимала, одного он недоговаривал, на другое намекал, она чувствовала: интересуется он всем, но ни о чем прямо не спрашивает и ни на что прямо не отвечает.
Неожиданно он задал ей вполне откровенный вопрос:
— Районный отдел не хотите возглавить?
Анна удивилась:
— Позвольте, а Богаткин?
Волков пренебрежительно повел плечом.
— Человек бесперспективный, а вы уже депутат…
Он грыз яблоки одно за другим, как кролик капусту.
— Как вам выступление Кострова?
— Понравилось, — искренне призналась Анна. — Очень обстоятельно. У нас на фермах тоже еще неважно, и, конечно, все дело в кормах.
Лукавая искорка загорелась в глазах Волкова.
— Ну, и как же у вас с кормами?
— Да вот, сеем травы, расширять будем посевы. Клевер, люпин…
Волков прищурился.
— Усвоили, значит, совет?
— Какой совет?
— Да относительно кормов.
— А разве неправильно, что все дело в кормах?
— Нет, правильно… — В глазах Волкова вдруг появилась злость. — А что он конкретного сказал, ваш Костров? Чтобы иметь мясо и молоко, корову надо кормить? Это еще при царе Горохе знали. — Волков засмеялся. — Люпин!…
— А чем плох люпин?
— Клеверок!…
Анна растерянно посмотрела на Волкова.
— А вы сами-то думали, что делать со своей землей? — саркастически продолжал он. — Носом в эту землю тыркались?
Теперь уже рассердилась Анна.
— А вы тыркались?
Волков скривил губы.
— Носом не вышел. Я ведь подруководящий товарищ. Вот когда окажусь в колхозе, тогда попробую. А здесь мне товарищ Костров не позволит.
— Как не позволит?
— Очень просто. Раньше в доходных имениях, я имею в виду проклятое царское время, помещик там или агроном сеяли то, что считали наиболее выгодным. У некоторых, правда, не получалось, прогорали.
— Но у нас-то ведь нельзя прогореть?
— Можно! Прогорел — отними партбилет, диплом, отправь в дворники. Поверьте, не стали бы сеять то, что невыгодно. Люди себе на погибель не работают. А у нас позволяют плохо работать…
— Как позволяют?
— А тем, что ничего не позволяют. Действуй по инструкции, по указаниям центра. Костров мне ничего не позволит, а ему, думаете, позволяют? За всех министр думает, первый пахарь в стране! Хоровая декламация, вот как мы работаем. Увлекся министр Вильямсом, мы Вильямсу молимся. Лысенко в моде — не смей Лысенко критиковать… — Волков отшвырнул огрызок яблока, точно под ногами у него был не паркет, а земля. — А я хочу, простите меня, жить своим, понимаете, хоть задрипанным, но своим умом!
Боже мой, куда девался всегда такой добродушный, спокойный Волков! Даже губы его побелели от злости. Перед Анной появился новый, незнакомый ей человек. Оказывается, не так просто рассмотреть человека. Какой же он… Но он был уже такой, как всегда. Милый, улыбающийся Волков. Готовый всем помочь и со всеми согласиться.
— Все это шуточки, Анна Андреевна, люпин, клеверок, травка, — примирительно произнес он. — А в конечном итоге кормить будем березкой.
— Березкой?
— Березовыми вениками. — Волков с веселым состраданием смотрел Анне в глаза. — Говоря между нами, положа, так сказать, руку на сердце, признайтесь, Анна Андреевна, сколько веников заготовили вы в колхозе?
— Да вы что — смеетесь? — Анна смотрела прямо в глаза Волкову. — Ни одного.
В глазах Волкова проскользнуло удивление.
— Ну, счастлив ваш бог, значит, вас не зря выбрали депутатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37