В горницу вошел Поспелов.
— Можно, Анна Андреевна?
Свекровь выглянула и скрылась, она не любила, когда к Анне приходили мужчины.
— Заходите, заходите, Василий Кузьмич.
Анна пошла навстречу Поспелову.
— Пол уж больно…
— Грязь ваша — руки наши, Василий Кузьмич. Отмоем.
Поспелов осторожно присел на краешек стула; по одному этому движению Анна догадалась — пришел о чем-то просить.
— Отдыхаете?
— Да не так чтобы очень. Убралась вот. Собиралась в Кузовлево…
— А что в Кузовлеве?
— Есть одна думка о чистых парах…
В Кузовлеве находилась вторая полеводческая бригада.
— На лошади поедете?
— Конечно.
— А может, на машине?
Наверняка Поспелов с просьбой, даже машину предложил!
— Незачем машину гонять, — отказалась Анна. — Четыре километра всего.
— А как настроение, Анна Андреевна?
Он никак не решался высказаться.
— Ничего настроение. А у вас что ко мне?
Поспелов мялся, запинался.
— Как у нас с семенами, Анна Андреевна? Хватит?
— Сами знаете, Василий Кузьмич. Просить ни у кого не придется. — Ее чем-то встревожил вопрос. — А в чем дело, Василий Кузьмич?
Поспелов потупился.
— Из району звонили, — выдавил он из себя. — По поводу закупа.
— Ну и что?
— Не выполняет район.
— Чего?
— План.
— Ну, а мы при чем?
— Мы ни при чем.
— Ну и все.
— Да не все.
— Что не все?
— Да ведь звонят же!
— А чего звонят?
— Не понимаете?
— Ну и пусть звонят.
— Поддержать просят.
— Так ведь мы свое продали.
— Просят.
— Так у нас только что на семена.
— Вот и просят, весной, говорят, отдадут.
Вот она — беда! Это была старая песня. Осенью вымести все до зерна, а весной протягивать руку. Дать — дадут, конечно, пустыми поля не оставят. Но что дадут и как будут давать…
У Анны такое ощущение, как если бы пришли к ней за Женечкой: отдай, мол, потом вернем.
— Не дадим, — сказала Анна. — Даже не думайте.
Поспелов покряхтел.
— Приказывают.
— Ну и пусть приказывают.
— Придется, Анна Андреевна…
Она встала прямо перед Поспеловым.
— Не дам!
— То есть как не дам? — Поспелов вспылил. — А кто вы есть? Правление постановит, и все.
— Не постановит.
— Очень даже постановит. В правлении коммунисты, вызовут в порядке партийной дисциплины и постановят.
— Да вы думаете, что говорите? — рассердилась Анна. — А весной милостыню собирать?
Поспелов встал.
— А ежели государство просит?
Но Анна уже не могла сдерживаться.
— Государство свое получило, теперь пусть о нас подумает.
Поспелов махнул на нее рукой, пошел к выходу.
— Сдадим, Анна Андреевна.
Она все-таки успела крикнуть вслед:
— Через мой труп!
Но она понимала, что райкому Поспелов не посмеет отказать. Не хватит характера.
В Кузовлево Анна решила не идти. Важнее было найти Челушкина. Он шестой год работал в колхозе кладовщиком. Богато ли, бедно ли жили в колхозе, со склада у него не пропало ни зернышка. Ни одна ревизия — а ревизии, случалось, налетали вовсе неожиданно — не могла уличить его ни в малейшей недобросовестности.
Анна нашла его у конторы.
Он стоял, попыхивая папироской. Правый рукав у него, как всегда, был аккуратно приколот к гимнастерке английской булавкой. С войны Челушкин вернулся без руки, но не захотел садиться государству на шею, пошел в правление колхоза и попросил дать работу по силам.
— Ты чего, Гриша?
— Василий Кузьмич вызвал, жду.
— Ключи от амбара с собой, Гриша?
— При мне, Анна Андреевна.
Уж если идти наперекор, медлить нельзя.
— Дай-ка их, Гриша.
— А что, Анна Андреевна? Проверить что хотите?
— Да вроде и проверить.
— Возьмите…
Сбить замок без нее не посмеют, в этом Анна была уверена.
Она вся жила будущей весной, она не могла отдать ее на произвол обстоятельствам.
Вечером ее вызвали в контору.
— Василий Кузьмич зовет!
Она знала: говорить с ней один на один он больше не станет.
В коридоре собралось почти все правление. Рядом с Поспеловым сидел Кучеров. Был Донцов, рядовой колхозник, — он отказывался от любых должностей — очень всеми уважаемый человек. Был Челушкин, хоть он и не член правления. Была Мосолкина, заведующая молочнотоварной фермой, — после своего избрания она не проронила на заседаниях правления еще ни слова. Был счетовод Малинин…
— Садитесь, товарищ Гончарова, — пригласил Поспелов.
Он был строг, важен, официален, от давешней нерешительности не осталось следа.
— Вы что ж это самоуправничаете, товарищ Гончарова?
— Я не самоуправничаю, Василий Кузьмич.
— Ключи забрали… — Он не знал, что еще сказать. — Вот правление обсудило вопрос. Решили поддержать. Сдать дополнительно…
Он не сказал, что сдать и сколько, все-таки ему тоже было не по себе.
— Товарищи, это же невозможно, — сказала Анна. — Вы сами понимаете.
— Мы не можем подвести район, — сказал Поспелов.
— Можем, — сказала Анна. — Это неправильная постановка вопроса. Надо хоть немного, да заглянуть вперед. Мы разоружаем себя…
— А мы и боремся за разоружение, — пошутил Кучеров.
— Не за такое, когда обстоятельства могут подмять нас, — быстро возразила Анна. — Товарищи, ведь я тоже была на войне. Я видела, что значит остаться без оружия…
— Ну, это неподходящее сравнение, — заметил Донцов. — Наоборот, мы, так сказать, подкрепим атаку…
— Или поможем прикрыть плохую работу.
— Вы это в районе скажите.
— И скажу.
— Короче, короче, — сказал Поспелов. — Райком предлагает сдать еще четыреста центнеров. Весной районные организации все равно будут обращаться в область за семенным материалом, нам возместят в первую очередь…
— Товарищи, мы же разденем колхоз! — опять вступилась за семена Анна.
— Так как, товарищи, — оборвал ее Поспелов, — возражениев нет?
— Нет, есть! — сказала Анна. — Переносите вопрос на общее собрание.
— Да ты в уме, Анна Андреевна? — рассердился Поспелов. — На что еще общее собрание?
— И пусть из райкома приедут. Там мы откровенно поговорим…
Гончарова сбила настроение, люди колебались, во всяком случае, никто не хотел взять на себя ответственность за продажу семян.
— А ведь правда, — подлил масла в огонь Донцов. — Почему не поговорить с людьми?
— Ну, ладно, — сказал Поспелов. — Утро вечера мудренее. Позвоню утром в район, посоветуюсь.
XVIII
В окно неистово застучали — стекло задребезжало, вот-вот выскочит.
Алексей отдернул занавеску.
— Тебя, — позвал он жену.
Под окном стояла Аленка, младшая дочь Поспелова.
Анна распахнула окно.
— Что тебе, Аленушка?
— Папка наказал… Собираться… В район поедете. Заедет за вами…
Она выполнила поручение — и только пятки засверкали.
— Ну чего там? — недовольно спросил Алексей.
— В район с Василием Кузьмичом еду.
— Цапаешься ты все…
Должно быть, Алексей что-то слышал о вчерашней стычке. Он не любил спорить с женой — переспорить ее никогда не удавалось — и осуждал ее манеру «жить шумно», как он выражался. «Жила бы потише, — говорил он, — и почета больше, и здоровья».
Анна наскоро оделась, позавтракать не успела. Легковушка с Василием Кузьмичом подкатила к крыльцу, и водитель с ходу просигналил тревогу.
Василий Кузьмич очень гордился своей легковушкой, хотя только слава шла, что колхоз имеет легковую машину. На самом деле это был старый трофейный «виллис», еще в начале войны отбитый партизанами у немцев и каким-то случаем приблудившийся в Мазилове.
— Мы куда, Василий Кузьмич? — осведомилась Анна.
— В райком, — коротко ответил он и замолчал снова.
Они так и промолчали всю дорогу.
Анна еще ни разу не бывала в райкоме, и было чуточку обидно, что впервые попадает она туда как бы вроде подсудимой.
Поспелов остановился перед одной из дверей. «Приемная РК КПСС». Вошли. Диван, стулья. Две двери, направо и налево, обитые черным дерматином. Ковровая дорожка. За столом миловидная женщина с вопрошающими глазами.
Она укоризненно взглянула на Поспелова:
— Он вас с утра ждет…
— Спешили, Вера Михайловна!
— Пойду доложу.
«Первый секретарь Сурожского РК КПСС И.С.Тарабрин», — прочла Анна на двери.
Женщина вскоре вернулась.
— Проходите.
Тарабрин секретарствовал в Суроже четвертый год, район свыкся с ним, а он свыкся с районом. Анна с некоторым даже трепетом вошла в его кабинет — с людьми такого положения ей еще не приходилось общаться.
— Товарищ Гончарова? Здравствуйте. Познакомимся. Садитесь.
Тарабрин был прост, приветлив, доступен. Слова выговаривал негромко и четко. От него веяло спокойствием, военной аккуратностью.
— Здравствуйте, Василий Кузьмич, — поздоровался он и с Поспеловым. — Садитесь.
Первое впечатление от него было хорошим.
— Ну, что вы там? — снисходительно спросил он Анну. — Василий Кузьмич звонил мне. Рассказывайте.
Он сел поплотнее в кресло, давая понять, что не торопится и готов внимательно выслушать свою собеседницу.
Анна собралась с духом, ей не хотелось, чтобы Василий Кузьмич вмешивался в разговор.
— Мы продали, что нам полагалось. Выдали на трудодень. Не так уж много, но выдали, и засыпали семенной фонд. А теперь опять предлагают продавать. Но у нас, кроме семенного фонда, ничего нет. По-моему, это преступление, товарищ Тарабрин. Конечно, я понимаю, весной нам возместят, но зачем создавать в колхозе нервную обстановку? Для чего вытягивать за чужой счет отстающих? Не могут отдельные хозяйства тащить на своей шее весь район…
Тарабрин с любопытством разглядывал Анну. С ним редко разговаривали так прямодушно и бесхитростно. «Но и так по-детски», — подумал он и простил за это Анне ее упрямство. «Детское упрямство», — ответил он про себя, не высказывая, конечно, вслух этих мыслей.
— Вы правы, — мягко сказал Тарабрин. — И не правы… Может быть, правы с позиций колхоза. Были бы правы, если бы мы жили в обществе, где конкуренция и эгоизм определяют общественные отношения. Но мы живем при социализме, у нас иные критерии. Один за всех, и все за одного. Разве государство потерпит, чтобы пустовала земля, чтобы кто-то лишился результатов своего труда? У нас общность интересов. Разве возможно — за одну бригаду вы отчитаетесь, а за другую нет? Вы представляете колхоз в целом. И мы тоже не можем, так сказать, предстать перед областью в двух лицах. Не можем делить колхозы на чистых и нечистых. В свою очередь, область не может делить районы на плохие и хорошие. У области тоже одно лицо. Вы улавливаете связь? Колхоз — район — область… Так создается престиж государства! Сегодня ваш сосед выполнит план с вашей помощью, а завтра он поможет вам. В конце концов у нас общий закром. Государственный!
Анне нечего возразить, и все-таки она не согласна.
— Поняла? — вдруг спросил ее Василий Кузьмич и осуждающе добавил: — А она — общее собрание!
— А почему не объяснить это всем колхозникам? — возразила Анна. — Один общий государственный закром.
— Потому что далеко еще не все колхозники мыслят государственными категориями, — объяснил Тарабрин. — Слышали о демократическом централизме? Кое-что снизу, но не все снизу…
Анна не вполне уловила мысль Тарабрина. В свое время она сдавала в техникуме зачет по истории партии, но не считала себя хорошо подкованной в политике.
— Вы поняли меня? — пытливо спросил ее Тарабрин.
Анна чувствовала себя бесконечно слабой.
— Но я не могу…
— А вам и нечего мочь, — холодно произнес Тарабрин. — Сидите и молчите. Вообще, это дело не ваше, а правления и товарища Поспелова…
— Мы все-таки соберем собрание, — тихо сказала Анна. — Колхозники не пойдут против…
— Вы что — хотите скомпрометировать райком? — задал ей Тарабрин вопрос. — Не следует волновать людей.
— Следует, — сказала Анна.
— А вы, оказывается, любите дешевый авторитет, — сказал тогда Тарабрин. — Но мы вас не поддержим. Так вы легко можете очутиться вне партии.
Анна хотела что-то сказать, но Тарабрин перешел в ту неотразимую атаку, которая неизменно приносила успех во всех спорах.
Со сдержанной улыбкой он поглядел на Поспелова.
— Помнишь, Василий Кузьмич?
На этот раз Поспелов не ответил, хотя отлично помнил, сколько раз Тарабрин в тяжелые минуты угрожал ему потерею партбилета.
Но Анна Тарабрина не поняла и опять хотела что-то сказать, но тот не хотел уже слышать возражений.
— Завтра вывезете двести центнеров, — продолжал Тарабрин, на этот раз больше обращаясь к Поспелову. — Это директива. Директива райкома. Понятно?
— Но я вам хочу объяснить… — начала снова Анна.
Тарабрин не захотел ее слушать.
— Вы потеряете свой партбилет, — промолвил он тоном, не терпящим возражений. — Партбилет у вас с собой?
— У меня нет…
Она хотела сказать, что у нее вообще нет партбилета, что она беспартийная, но Тарабрин опять помешал Анне договорить.
— И очень плохо, — сказал Тарабрин. — Партбилет всегда должен находиться при коммунисте.
Поспелов вдруг вступился за Анну.
— Да она по молодости, Иван Степанович…
— Ладно, — смягчился Тарабрин. — Идите и завтра же сообщите, сколько вывезли вы зерна.
Спорить с Тарабриным бесполезно, он всегда докажет свою правоту. Да Василий Кузьмич и не сомневался в том, что Тарабрин прав. Ему по должности полагалось быть умнее и дальновидней Поспелова. Не стоило понапрасну отнимать время у секретаря райкома. Василий Кузьмич заторопился, пошел, и Анна пошла, хотя ей казалось, что они ни о чем не договорились. Она уже не замечала ни просторного коридора, ни широкой лестницы. Она шла и думала, что первое впечатление не обмануло ее: Тарабрин хоть и повысил на нее голос, все-таки оказался на высоте, настоял на своем, оказался принципиальным человеком. И в то же время она чувствовала, как лицо ее почему-то горит от стыда. Она уступила Тарабрину, не могла не уступить, не могла его оспорить. Но на душе у нее было нехорошо. Что-то половинчатое было в ее согласии. Тарабрин тоже в чем-то не прав, он тоже проявил половинчатость. Она не могла понять Тарабрина. Но не могла оправдать и себя. Не надо уступать. Никогда не надо уступать, если ты уверен в своей правоте.
XIX
Зима не ознаменовалась большими событиями, шла себе и шла, дни помаленьку прибавлялись, катились через сугробы, как колобок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37