Значит, не за что было…
Поведение Вершинкина на пленуме было для Анны самым поучительным. «Обязательно съезжу к нему в район, — пообещала она сама себе. — У такого есть чему поучиться…»
Она сидела растерянная, задумчивая… Однако сколько ни сиди, а уходить надо. Она поднялась. Пожалела, что Вершинкин, вероятно, уже ушел…
На лестнице ее нагнал Секачев.
— Анна Андреевна! Кирилл Евгеньевич просит вас задержаться.
Секачев был помощником у Кострова. Она не сразу поняла.
— Какой Кирилл Евгеньевич?
— Товарищ Калитин. Он просит вас обождать. Сразу вас примет, как только закончит разговор с товарищем Прохоровым.
Секачев запыхался. Должно быть, бежал, догоняя ее.
Анна поднялась в приемную Кострова. «Калитина, — мысленно поправила она себя. — Теперь уже Калитина. Что ему нужно?» — подумала она.
Дверь открылась. Прохоров вышел, а Люся Зеленко тотчас впустила Анну.
Калитин шел ей навстречу.
— Товарищ Гончарова? Познакомимся. Кирилл Евгеньевич. А вас?
— Анна Андреевна.
— Анна Андреевна, — повторил он, запоминая имя.
Он повел ее к окну, придвинул к зеленой портьере стулья, пригласил сесть.
— Хочу познакомиться с вами, — сказал он еще раз. — Я приеду в Сурож. Скоро приеду. Но знакомство с вами решил не откладывать. Вы не выступали. Я обратил внимание…
Это было странное предисловие, она не понимала, чем могла привлечь внимание Калитина.
— Вы что, сильно переживаете уход Петра Кузьмича? — спросил он. — Вы очень живо реагировали на все происходящее. Я смотрел. На вас лица не было…
Анна покраснела. Она чувствовала, щеки ее горят. Неужели она не сумела скрыть своих чувств? Обычно она отличалась сдержанностью…
Издали Калитин показался ей барином, спокойным, даже величавым, слишком плавны были его движения и жесты. Но вот она увидела вблизи его серовато-голубые глаза, внимательный взгляд и поняла, что не вежливость, а отзывчивость выражалась у него во взгляде.
— Вы очень огорчены? — продолжал спрашивать Калитин. — Я наблюдал. Что именно вас разволновало?
— Было стыдно, — откровенно призналась она.
— Стыдно?
— Стыдно за секретаря Дубынинского райкома. Как же так можно, Кирилл Евгеньевич?
Она назвала его по имени легко, точно они были знакомы много лет.
Калитин насторожился.
— А что, у него что-либо не в порядке в районе?
— Нет, нет, — поспешила сказать Анна. — Я не знаю. Думаю, что в порядке. Он сильный работник. Во всяком случае, так все думают. Но я бы на его месте так не выступала.
— Вы считаете, он резко выступил?
— Ах, не то слово. Но ведь он был… Ну, как бы это сказать… человеком Кострова. То есть опять не так… Костров выдвинул его. Верил ему. Всегда ставил в пример…
— Тем объективнее, значит…
— Ну нет, это не объективность! Еще месяц назад он с пеной у рта защищал Кострова. Обрушивался на каждое критическое замечание в адрес Кострова. Всему научился у Кострова, и сам же… Я совсем больна…
— Почему?
— Пропадает вера в людей…
Обеими руками Калитин взял руку Анны и погладил ее: было в этом жесте что-то дружеское, успокаивающее, Анне стала как будто легче.
— Я скоро приеду к вам в Сурож, мы поговорим, — мягко сказал Калитин. — Но а хочу дать вам совет. Как мне кажется, партийный совет. Всегда тяжело видеть, как развенчивают твоего кумира…
— Почему моего? — возмутилась Анна. — Костров не был моим кумиром. Меня просто возмущает, как легко его предали…
— Я не виню вас, но… Не сотвори себе кумира! Как бы вы ни уважали человека, не превращайте его в непререкаемый авторитет. Бывает, ученик вступает в спор с учителем и побеждает его. Поэтому всегда и везде — учитесь, учитесь, но живите своим умом.
Анна всплеснула руками.
— Но как же можно не верить в людей?!
— В людей — да, но никого не превращайте в пророка… — Добродушная и вместе с тем лукавая усмешка мелькнула в светлых глазах Калитина. Он встал. — Вы извините, но меня просто встревожил ваш вид. Нам еще о многом придется поговорить, но если вы действительно чувствуете себя партийным работником, если способны вести за собой массы, не возвеличивайте отдельных личностей, и тогда не так страшны будут их ошибки. Верьте в людей Живите для людей. Люден иногда удается обмануть. Но только до поры до времени…
Он проводил Анну до двери, и, выходя от него, она подумала, что, может быть, прончане все-таки поменяли лапти на сапоги.
LVI
Ничего не сумела бы Анна сделать, если бы в районе не выросли люди, которых неполадки в работе тревожат не меньше, чем Анну, и которые отдаются работе с такой же страстью, как и она. Гриша Ксенофонтов всюду хочет успеть, нет, кажется, дела, к которому он равнодушен. Челушкин — теперь уже Григорий Федорович Челушкин — ведет хозяйство без мужицких покряхтываний и похмыкиваний, он скорее похож на кадрового офицера или, если уж применяться к мирному времени, есть в нем что-то от инженера-производственника: точность, ответственность, расчет. Милочка Губарева из «Рассвета» заочно кончает зоотехникум, еще год, два, и она будет заведовать фермой…
Анне есть на кого опереться. Впрочем, это не совсем точно. Люди идут плечом к плечу. Поди разберись, кто кого подпирает!
Тут и люди, тут и техника. Надо вводить в строй кирпичный завод. Не дают покоя газеты. Торговля, школы, учителя, агрономы… Посетители идут косяком, а ведь с каждым надо разобраться в отдельности. То ее вызывают на совещание, то самой надо совещание проводить. Вернулась из Пронска, надо готовиться к выборам в Советы…
Анна только собралась было позвонить в обком, как в кабинет вбежала Клаша.
— Пронск на проводе!
Анна недовольно посмотрела на Клашу.
— А с ума-то чего сходить? — Она взяла трубку. — Гончарова у телефона.
— Анна Андреевна? — Она услышала знакомый бархатистый басок. — Это Косяченко. Как там у вас с подготовкой к выборам?
— Все в порядке, Георгий Денисович, — отвечала Анна. — Вас, собственно, что интересует?
Анна хорошо знала, что интересует Георгия Денисовича.
— Мне ведь, пожалуй, пора к вам? — спросил Косяченко.
— Пора, пора, — согласилась Анна. — Вы ведь у нас баллотируетесь?
— Вот я и вспомнил, — добродушно произнес Косяченко. — Собираюсь завтра, успеете подготовиться?
— Больно уж срок мал, — ответила Анна. — Может, послезавтра?
— Послезавтра не могу, бюро. А позже и того хуже. Совещание в редакции. В сельхозуправлении. Должны приехать из Москвы. Вы уж как-нибудь постарайтесь.
— Да уж ладно, — согласилась Анна. — Приезжайте.
Она тут же позвонила в Светловский совхоз, где баллотировался Косяченко.
— Вы там приведите все у себя в порядок, — предупредила она. — Приеду ведь с Косяченко, обязательно пойдет по хозяйству. Он агроном, его одной чистотой не возьмешь, знает, что к чему…
Когда Косяченко, тяжелый, веселый, розоволицый, неожиданно вошел в кабинет, еще не было десяти часов.
В темно-сером пальто, в шляпе, а белых фетровых сапогах, он размашисто прошагал по ковровой дорожке и через стол протянул Анне руку.
— Прошу любить и жаловать!
— Когда же вы поднялись? — удивилась Анна. — Мы к обеду ждем…
— Да я уж давно забыл, когда нормально вставал, — весело ответил Косяченко. — Мы ж батраки. Думаете, нам в обкоме вольготнее?
Он вернулся к двери, поискал вешалку.
— Вон… — Лицо у Анны зарумянилось. — Купили обстановку…
Только тут обратил внимание Косяченко на новенький платяной шкаф.
Он бесцеремонно открыл дверцу. На плечиках висели два пальто, одно нарядное, беличье, другое расхожее, коричневое, из дубленой овчины. Внизу — туфли, ботики, на верхней полочке — духи, пудра, зеркальце.
Косяченко засмеялся:
— Дама, ничего не поделаешь… — Не спрашивая разрешения, повесил в шкаф и свое пальто. — Как с молоком? — поинтересовался он, возвращаясь к столу. — Сводочка где?
— Я без сводки помню, — сказала Анна. — Девяносто и две десятых.
— Не дотягиваем? — посочувствовал Косяченко.
— Корма, — объяснила Анна. — На нашем силосе далеко не уедешь.
— Ничего, ничего, — утешил ее Косяченко. — Не попасть бы только в печать.
Он заметил смущение Анны.
— Ничего не поделаешь, на ошибках учимся, — привычно выдал он индульгенцию и даже подобрел. — В крайнем случае подбросим вам концентратов.
Он заглянул в окно.
— Как дорога? Не застрянем?
— Вы на «Волге»?
Косяченко кивнул.
— Обязательно забуксуем. Нет уж, поедем на нашем «газике».
— Все организовано?
Анна усмехнулась.
— Разве Завалишин подведет?
— А со снабжением как?
— Вы что имеете в виду?
— Все. И продукты и промтовары.
На этот раз иронически прищурилась Анна, ее рассердил этот вопрос.
— На уровне, — холодно сказала она — На уровне, Георгий Денисович.
Ненужный вопрос, подумала она. Пустой вопрос. Точно он не знает, что завозится в Сурож. Небось сам лимитирует товары для районов. Знает лучше ее и спрашивает…
— Нет, я серьезно, — повторил Косяченко. — Нареканий не будет?
— Конечно, будут, — подтвердила Анна. — Людям есть на что жаловаться.
— У вас Ксенофонтов сидит на снабжении? Вы все-таки позовите его, — распорядился Косяченко — Пусть даст мне справочку по району.
LVII
«Газик» катился, как колобок, от вешки к вешке, от деревца к деревцу, лишь кое-где подскакивая на рытвинах да разбрасывая по сторонам грязь. Дорога была плохая, снегу мало было в этом году, да и тот, что покрывал иногда поля и дорогу, быстро таял, точно не выносил прикосновения к земле.
Лукин не слишком торопился и заранее тормозил перед каждой сколько-нибудь заметной рытвиной — как-никак вез он секретаря обкома, товарищ Косяченко не баловал частыми наездами их район!
Косяченко всю дорогу выговаривал Анне: плохо с ремонтом, со снабжением, с семенами, плохо, наконец, с дорогами, черт возьми! Как думают они по таким дорогам перегонять технику?!
Анна вежливо слушала, она могла бы объяснить, возразить, но не спорила, не возражала, хорошо знала — чем дальше в лес, тем больше дров. Начни она спорить — Косяченко примется ставить перед ней конкретные задачи, чего доброго, определять сроки, запишет для памяти, и тогда, хочешь не хочешь тянись, а так, — начальственный басок рокотал и рокотал, точно патефон за стеной. Сама-то она знает, что ей делать!
«Газик» проскочил массивные ворота, украшенные затейливой лепкой, сохранившейся еще от времен, когда здешними землями владели графи Воронцовы, въехал на просторный усадебный двор и замер перед конторой.
Директор совхоза Грачев, секретарь парторганизации Завалишин и прочие большие и малые начальники Светловского совхоза ждали гостей у крыльца.
— Вот, добрались… — многозначительно сказал Косяченко, словно преодолел по пути бог весть какие препятствия, и принялся ласково пожимать всем руки.
— Как, Николай Николаевич, все в порядке? — вполголоса спросила Анна, здороваясь с Завалишиным.
— Ждем, ждем, — успокоительно ответил тот.
— Я не знаю, как у вас?… — в тон ей осведомился Косяченко. — Познакомимся с хозяйством или сразу начнем?
— Нет, нет, люди собираются, — категорически заявил Завалишин. — Хозяйство потом.
— Решайте, — дисциплинированно согласился Косяченко. — Вам виднее.
— Может быть, перекусить? — неуверенно предложил Грачев.
Косяченко отказался:
— Потом, потом. Прежде всего дела.
Не заходя в контору, пошли в клуб. Народ толпился у входа. Хихикали в пестрых платках девчата, должно быть, они впервые участвовали в выборах. Неподалеку куражился чубатый парень с баяном, то наигрывал, то замолкал, пытаясь проникнуть в помещение. Две старухи в темных шалях приблизились к двери, постояли и, только что не перекрестились, истово, как будто входили в церковь, переступили порог.
В зале было полно. Завалишин недаром два года работал в райкоме инструктором, знал, что такое стопроцентная явка. Все комсомольцы с утра были на ногах.
Кто постарше терпеливо ждали начала собрания. Молодежь, собравшись у дверей, чтобы посвободнее выходить и входить, пела вполголоса песни. У сцены, заняв по одну сторону от прохода два первых ряда, расположился оркестр учеников средней школы. Были тут и духовые, и струнные инструменты, балалайка соседствовала с трубой. Руководитель оркестра, молодой человек, преподаватель пения в школе, недавно окончивший музыкальное училище, беспокойно поглядывал на входную дверь. Он уже раза три принимался стучать пальцем, требуя от музыкантов внимания. Едва приезжие, сопровождаемые местным начальством, показались в дверях, он стукнул по стулу, взмахнул рукой, и оркестр, хоть и не очень стройно, заиграл туш.
Косяченко недовольно поглядел на Анну. Она с трудом сдержала улыбку.
— Это еще что за свадьба? — тихо спросил он, торопливо пробираясь к сцене.
Анна, сделав серьезное лицо, обернулась к Завалишину.
— Николай Николаевич!
Завалишин понял.
— Перестаньте, — негромко пробормотал он, проходя мимо оркестра. — Соображать надо.
Но Косяченко успел-таки подняться на сцену под звуки труб.
— Будем начинать? — спросила Анна.
— Конечно, — сердито сказал Косяченко. — Тянуть нечего.
— Собрание кто будет вести — Федосья Абрамовна? — осведомилась Анна.
— Она, — подтвердил Завалишин.
Федосья Абрамовна Долгунец была в совхозе председателем рабочкома, до этого она работала бригадиром полеводческой бригады, а в давнем прошлом начала свою деятельность в совхозе кухаркой на полевом стане.
Она была грубовата, а иногда и до смешного упряма, но в совхозе ее уважали за одно отменное качество — Федосья Абрамовна никогда и ни в чем не искала для себя личной выгоды.
Широколицая, румяная, толстая, она постучала пустым стаканом по графину с водой и уверенно произнесла:
— Разрешите, дорогие товарищи, собрание наше, посвященное встрече с кандидатами в депутаты в областной и районный Советы, объявить открытым. Какие у кого будут соображения по поводу президиума?
И сразу посмотрела в сторону Тамары Родионовой. Тамара была секретарем комсомольской организации, и именно ей было поручено внести предложение о составе президиума. Тамара огласила список, проголосовали, все заняли свои места, и Федосья Абрамовна предоставила слово Жилкину, лучшему трактористу совхоза и доверенному лицу, для характеристики кандидата в депутаты областного Совета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37