Вспоминала и писала, задумывалась и писала, негодовала и писала…
И в тот момент, когда она принялась писать о перебоях в снабжении армии обмундированием, о том, как из армии отозвали старого большевика Сапожникова и прислали на его место болтуна и хвастуна Кранца, в дверь постучали, и перед Землячкой появился Кранц.
Легок на помине!
— Разрешите, товарищ начальник политотдела?
Как всегда подтянутый, в неизменном кожаном обмундировании: и фуражка, и куртка, и галифе, и сапоги — все сшито из мягкого отличного хрома, тщательно выбритый, он, вероятно, считает себя неотразимым.
— Откуда вы? — удивилась Землячка. — По-моему, вы должны эвакуировать Воронеж?
— Так точно, эвакуация идет полным ходом, — заверил ее Кранц. — Но я к вам.
— Ко мне?
— Лично к вам, — Кранц помедлил и прочувствованно произнес: — Розалия Самойловна!
Землячка прищурилась, она не любила, когда к ней обращались по имени-отчеству, это разрешалось только самым близким помощникам.
— Садитесь, — пригласила она своего посетителя и подчеркнуто официально сказала: — Не отвлекайтесь, я слушаю вас, товарищ Кранц.
Но он медлил, почему-то медлил начать разговор, ради которого явился.
— Не знаю, известно ли вам, но в штабе фронта подготовлен приказ о моем снятии, — решился он наконец высказаться. — Я бьюсь как рыба об лед, а на меня вешают всех собак.
Так вот с чем он пришел!
— Но ведь со снабжением у нас…
— Что со снабжением? — перебил ее Кранц. — Я одеваю, я обуваю, я всех кормлю, но никто этого не замечает!
— Вы одеваете командный состав, Кранц, — сухо возразила Землячка. — А следовало бы подумать о красноармейцах.
— Но зачем приказ? Все можно исправить!
— Подождите, Кранц, — остановила его Землячка. — Это я просила отстранить вас от работы.
Он не мог этого не знать. Землячка не раз жаловалась на Кранца, однако он делает вид, что ему об этом не известно.
— Вы же для всех нас в армии, как родная мать, — жалобно протянул Кранц. — Стоит вам замолвить слово, и все образуется.
Землячка это великолепно знает, у него в штабе фронта достаточно дружков — тому устроил куртку, тому сапоги, и достаточно Землячке пожалеть бездельника, как с помощью дружков он сухим выйдет из воды.
— Вас судить, судить надо, Кранц, — неумолимо произносит Землячка. — А вы хотите, чтобы вам было по-прежнему доверено снабжение армии.
— Дайте мне любое поручение, проверьте меня! — восклицает Кранц. — Вы увидите, на что я способен…
Землячка уже знает, на что способен Кранц, и ей совсем не хочется торговаться с этим навязчивым субъектом.
На выручку ей приходит непредвиденный случай.
За окном — хор детских голосов:
Дети, в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно,
Попроворней одевайтесь,
Смотрит солнышко в окно!
— Это еще что такое? — удивляется Землячка, высовываясь из окна.
На дороге перед школой стоят, дружно взявшись за руки, выстроенные попарно дети и знай себе поют, ни на что не обращая внимания. Все мал мала меньше, все одеты в серые холщовые костюмчики, и все, по-видимому, чувствуют себя весьма непринужденно.
Очень уж необычно появление этих детей в такое время на улице прифронтового поселка.
Дети же продолжают петь:
Человек, и зверь, и пташка,
Все берутся за дела,
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела…
За дверью слышно низкое цыганское контральто:
— Лишние церемонии ни к чему, цыпа моя…
Дверь распахивается и в комнату вплывает низенькая толстая женщина с багровым лицом и в длинном пальто, перешитом из солдатской шинели.
— Ну как? — тут же спрашивает она, указывая двойным своим подбородком за окно.
— Что — как? — не очень уверенно переспрашивает Землячка.
— Хорошо поют мои деточки?
— Отвратительно! — восклицает Землячка. — Откуда они взялись? Из какой-нибудь колонии? Почему очутились здесь? И что вам от меня нужно?
Но женщину все это обилие вопросов нисколько не смущает.
— Я к вам, как женщина к женщине, — говорит она в ответ.
Как женщина к женщине…
Так к Землячке не обращались никогда, меньше всего она склонна вспоминать, что она женщина, характер у нее мужской, должность мужская.
— Садитесь, — строго говорит Землячка. — Кто вы такая?
— Пузырева, — представляется незнакомка. — Директор Феодосийского приюта для сирот.
Землячка изумляется:
— Фе-о-до-сий-ско-го?…
— А что вы удивляетесь?
Конечно, можно бы и не удивляться, на войне чего только не бывает.
К концу империалистической войны на юге собралось много осиротевших детей, и несколько феодосийских филантропов создали для сирот приют. Средств было мало, приют был небольшой, но все-таки трем десяткам детей как-то облегчал жизнь. Началась гражданская война. Крым оккупировали белогвардейцы. В конце концов их внимание привлек и приют. Однажды перед Пузыревой появился офицер.
«Военное командование намерено эвакуировать детей русской национальности в Севастополь. Не исключено, что их эвакуируют даже за пределы Российской империи». — «А остальные?» — спросила Пузырева. «С остальными поступят по закону».
— А у меня всякие дети, и русские, и евреи, и татары, и караимы, — рассказывала Пузырева. — А что значит «по закону», мы уже знаем. Врангелевцам ничего не стоило, например, утопить караимов, как котят… Мы убежали.
— То есть как убежали? — опять изумилась Землячка.
— Уж очень жалко стало детей, уговорила нянечек, собрала кое-какие вещички и увела детей из города.
— Куда?
— Сперва во Владиславовку, потом в Старый Крым, оттуда в Джанкой…
— А потом?
— Потом добрались до Бердянска.
— Так и путешествуете?
— Так и путешествуем.
— А конечная цель?
— Добраться до Москвы, что ли. Я слыхала, Ленин очень хорошо относится к детям.
— И как же думаете добраться?
— Мир не без добрых людей.
Ответы Пузыревой обезоруживали Землячку, о своем путешествии с детьми она рассказывала с подкупающей наивностью.
Это была целая эпопея. Ночевки в чужих хатах, D сараях, под навесами. Сбор милостыни. Иногда оскорбления и угрозы, потому что бродячий этот приют мешал решительно всем. Так, кочуя от деревни к деревне, от поселка к поселку, от станции к станции и упорно стремясь на север, где поездом, а где и пешком, Пузырева добралась со своими детьми до Касторной.
— А где вы остановились?
— Нигде.
— Значит, весь приют у меня под окном?
— Весь.
— А где же ваши нянечки?
— Разбежались.
— А как же вы намереваетесь двигаться дальше?
— Как бог даст.
— Гм…
Не до приюта Землячке, решительно не до него!
— А ко мне зачем пришли?
— Как женщина к женщине. Услыхала на станции, что солдатами здесь командует женщина, и решила, что вы поймете меня. Говорят, вы в Красной Армии такая же авторитетная, как у Махно атаманша Маруся…
— Помолчите!
Только этого не хватало, чтоб ее сравнивали с какой-то бандиткой!
Кранц видел, Землячка сердится, и решил прийти ей на помощь.
— Разрешите мне?
— Что?
— Я отведу детей.
— Куда?
— Куда-нибудь.
Землячка уставилась на Кранца.
— Вы весь в этом ответе, Кранц. Куда-нибудь и как-нибудь. Дайте мне подумать. Это же дети, их нельзя как-нибудь…
Но времени на долгие раздумья не было.
— Саша! — позвала Землячка Якимова. — Пересчитай детей, и пусть в канцелярии выпишут мандат на имя Якимова и Кранца. Вы их будете сопровождать.
Кранц резко повернулся к Землячке.
— Товарищ начальник политотдела…
Но Землячка его не слушала.
— Якимова и Кранца, — повторила она. — И быстро возвращайся сюда…
Якимов исчез, он выполнял приказы без лишних слов.
— Но я не могу, — взмолился Кранц. — Я подчиняюсь штабу…
— Не тревожьтесь. Я позвоню в штаб, сообщу, что выполняете поручение политотдела. Поедете с детьми до первого большого города и постараетесь их устроить. Хоть до Тамбова, хоть до Рязани, а нет, так и до самой Москвы. И помните: за детей вы отвечаете головой.
Кранц то бледнел, то краснел, ехать с детьми для него нож острый, но и Землячке перечить не решался.
Он все-таки рискнул:
— Я не поеду…
— Тогда прямым ходом отправляйтесь в трибунал!
Саша Якимов стоял уже перед Землячкой, подал на подпись мандат.
— Сколько детей?
— Двадцать семь.
Она подписала, поднялась.
— Соберись, Саша, догонишь нас на улице. Товарищ Пузырева, пошли.
Не глядя на Кранца, вышла с Пузыревой на улицу, и тот после минутного колебания уныло потащился за ними.
Хор уже распался, дети сидели на травке, росшей по обочине дороги, играли в пятнашки, а самые маленькие пристраивались спать в канаве.
— Дети! — воскликнула Землячка и запнулась; она не знала, что им сказать, как с ними разговаривать, вот когда она почувствовала свою полную беспомощность. — Товарищ Пузырева… Организуйте их как-нибудь, не ночевать же им здесь.
Толстая женщина в солдатской шинели снова выступила на авансцену.
— Паршивцы! — крикнула Пузырева, сменив контральто на визгливый дискант. — Жрать хотите?
Дети тотчас окружили Пузыреву, точно стая воробьев слетелась на горсть зерна.
— Симочка! — позвала Пузырева.
Подошла девочка с клеенчатой сумкой, и Пузырева принялась доставать из этой сумки какие-то бурые оладьи и оделять ими детей.
Отношения между директоршей и ее воспитанниками были самые добросердечные.
— А теперь слушайте меня! — крикнула опять Пузырева, опустошив сумку и указывая на Землячку. — Сейчас мы отправимся с этой тетей на станцию, тетя отведет нам комнату, и вы ляжете спать…
Ребятишки взялись за руки и попарно зашагали к станции.
На станции заканчивалась погрузка зерна.
Землячка подозвала командира батальона и велела ему привести начальника станции.
— Отцепите один пустой вагон, — приказала она. — Погрузите детей и с ближайшим поездом отправьте на север, их будут сопровождать два политработника. Не оставлять же детей в районе предстоящих боев.
Ни начальник станции, ни комбат не спорили.
Казалось, Пузырева побагровела еще больше.
— Товарищ генерал! — воскликнула она, схватив за руку Землячку и снова переходя на контральто. — Теперь я вижу разницу… — она не сказала, между кем или чем. — Вы поняли меня! Как женщина женщину.
И опасаясь, как бы кто не раздумал или не отменил приказа, она быстро повела ребят к поезду.
— А вы подождите, — задержала Землячка Якимова и Кранца. — Слушай меня внимательно, Саша. Постарайтесь в Тамбове или в Рязани устроить детей — не сбыть с рук, а устроить, для того вы и политработники, понятно? А Кранца я обязываю обеспечивать детей в дороге питанием, это вполне в его силах. Ты, Саша, едешь за старшего, и если этот… — Она даже не посмотрела на Кранца. — Если этот вздумает улизнуть или поведет себя недостойно, сдай его в ближайшую комендатуру как дезертира. А чтобы ты мог выполнить приказ, я даю тебе… — Она сняла с ремня кобуру с браунингом и подала Якимову. — Вернешься — отдашь, а не встретимся, считай это моим подарком. — Решительно повернулась и зашагала прочь. Землячка не любила ни лишних слов, ни долгих проводов.
Поселок уже спал, нигде ни огонька, лишь сонно покачивались в палисадниках высокие мальвы и доносились издалека соловьиные трели.
А ведь еще несколько дней, и Касторная станет ареной жестоких боев, деникинцы рвутся к Воронежу и Курску — у Землячки сердце зашлось с досады, что ее не будет во время этих боев в армии.
Она дошла до школы, молча прошла через канцелярию. Работники политотдела устраивались на ночевку, лишь дежурный крутил ручку полевого телефона, пытаясь с кем-то соединиться.
На столе у нее стояла нетронутая крынка с молоком, принесенная под вечер Сашей Якимовым. Налила в кружку молока, выпила. Достала из папки исписанные листки, прочла начало своего обращения в ЦК, подумала и принялась — с болью, с мукой, с тревогой — дописывать свою докладную записку.
Докладная записка
"В Ц.К. Р.К.П. и в
Политотдел Реввоенсовета
Республики.
Неудачи в 8-й армии начались с конца апреля, этому способствовал ряд причин…
Зимние переходы, отсутствие снабжения и особенно обуви — были случаи, когда красноармейцы босыми делали переходы по льду, — непрерывные бои и заболевания сыпным тифом дали громадный процент выбывших из строя уже к концу марта. В армии из 1423 коммунистов, находившихся на партийном учете, осталось 227. Мы вопили о помощи. Выполняя боевые приказы, армия истекала кровью и из-за количественных потерь становилась небоеспособной. Фронт, обороняемый 1-й Московской рабочей дивизией, протянулся на 25 верст, а находилось на нем всего 27 бойцов.
И все же, при колоссальном напряжении сил, боевые приказы удавалось выполнять в точности.
Никакие просьбы о пополнении не помогали. Истекавшие кровью части теряли последних людей и доведены были до последней степени истощения.
Недавно 112-й полк, когда-то гордость нашей армии, самый смелый, самый боевой, отказался выполнить боевой приказ. Четверо суток шли солдаты босыми под проливным дождем — и это после шести месяцев непрерывных боев!
Но стоило сказать им несколько слов, как они снова бросились в атаку!
Из 380 человек, остававшихся в дивизии, уцелело 70, остальные были убитыми и ранеными, а всего в этом бою мы потеряли ранеными и убитыми 700 человек.
В самое последнее время нам стали посылать пополнения. Но что это были за пополнения? Сплошь дезертиры. Они немедленно, без какой-либо политической обработки, посылались в бой, потому что задерживать их не было возможности. Фронт требовал людей немедленно, и мы посылали часто совершенно негодные пополнения.
И нашим старым кадрам нужно было быть особенно крепкими, чтобы не разложиться от таких пополнений. Тяжелую атмосферу создали в особенности пополнения из разных украинских частей. Четыре полка, присланные из Украинской дивизии, были расформированы за полной негодностью, после того как они оголяли фронт. Бронепоезд «Углекоп» погиб по вине 37-го и 38-го пехотных полков Украинской дивизии. Внимание, которое уделялось маршевым ротам всю зиму, и громадная боевая и политическая подготовка их в нашем Запасном полку сошли на нет из-за той спешки, с какой приходилось бросать в бой новые пополнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33