— Я, между прочим, царь времен, — сухо ответил Шендерович.
Он задумался, рассеянно озирая горизонт.
— Впрочем, — сказал он, — джиннов можно отложить назавтра. Быть может, это и произведет на диван не слишком благоприятное впечатление, однако ж, меня оправдывает то, что Масрур временно вышел из строя.
— В самом деле? — холодно спросила Алка и обернулась к Гиви, осознав, наконец, его присутствие, — А, это ты! Привет! Послушай, ты хоть мне скажи, что он несет такое? Это ж болезненный бред!
— Он царь, — вздохнул Гиви.
— Да? — опять удивилась Алка. — а я тогда кто? Королева испанская?
— До сей поры ты была суккубом, о, мерзкая, — неприязненно пояснил Дубан.
— Еще один псих, — флегматично констатировала Алка.
Они приближались к дворцовым воротам. Небо совсем посветлело, чистые краски утра плясали на зеленых террасах, уступами спускающихся с гор, в узких переулках протяжно кричали водоносы…
— Так все же, — поинтересовался Шендерович, — как ты сюда попала, дщерь дня?
— Чтоб я знала, Миша! Стою я себе в музее, и тут подходит ко мне этот тип…
— Красавец? — оживился Гиви, — Смуглый? В белом костюме?
— Ну, не то, чтобы красавец, но в общем ничего себе… Представляешь, он меня сразу узнал. Поскольку слышал мой доклад на семинаре у профессора Зеббова. Сказал, что он тут работает над одной очень интересной темой, но возникли некоторые сложности. Он, понимаешь, побоялся советоваться с местными коллегами, поскольку у него уже один раз уперли одну красивую гипотезу, а ему позарез надо с кем-то проконсультироваться. А тут я подвернулась! Представляешь! А мне что, жалко? До вечера еще полно времени, почему человеку не помочь? Тем более, он и живет неподалеку от этого музея… в общем, пришли мы, сунул он мне какой-то клочок пергамента, попросил прочесть вслух — ну, как бы сверить трактовку. Там на арамейском было… я читаю, а потом гляжу, он что-то делает! Возится на полу. Я гляжу, а он пентакль чертит. Вокруг меня. Так странно мне стало, Миша… Я замолчала, а он на меня руками машет — читайте-читайте! Я начала читать, а тут пентакль этот как вспыхнет синим огнем. Р-раз!
— И?
— И все. Пришла в себя, огляделась, ну, вот и вы тут… более, чем странно, не правда ли? Так зачем ты меня в эту тряпку завернул, Миша?
— Чтоб не простыла, — неопределенно ответил Шендерович.
Алка пожала белыми плечами.

* * *
Караульный, взяв мандат и низко поклонившись, открыл калитку.
— Лицо-то хоть прикрой, — буркнул Дубан.
Алка изумленно оглядывала дворец, сверкающий в лучах восходящего солнца.
— Это и вправду твое, Миша? — удивленно осведомилась она.
— Мое-мое…
— А как…
— Погоди ты! — отмахнулся Шендерович.
Он замедлил шаг и жестом велел остановиться остальным. Гиви заметил, что он озабоченно поглядывал на Алку, что-то бормоча себе под нос. Потом хлопнул в ладоши. Двое стражников из караулки оставили свой пост и кинулись на зов.
— Вот эта, — проговорил Шендерович, показывая на Алку, — бывшая суккубом, а ныне принявшая человеческий облик и лишенная силы своей благодаря моему искусству, так вот, данной не властью царя времен, приказываю — доставьте ее в женские помещения, да поскорее, да закройте на замок, да приставьте к ней не мужчин и не евнухов даже, но женщин, числом дюжина, причем постарше ее, да подурнее: такие не дадут ей себя вокруг пальца обвести, ибо невзлюбят ее так, что никакие суккубьи чары не помогут!
Алка вздернула голову.
— Миша, — спокойно спросила она, — так ты все-таки совсем с ума сошел?
Шендерович пожал плечами.
— Ты уж прости. Это временная мера — мне на джиннов идти, а Масрур и так еле дышит. А если ты вновь осуккубишься — как мне тогда без военачальника? Вот увидишь, разгоним джиннов, вернемся, я тебя выпущу, будешь делать что хочешь! В пределах разумного, конечно! Да шевелитесь же, дети дочерей виноградника! Пока она в себе, она вам ничего не сделает.
Стражники опасливо зашли с боков и подхватили Алку под мышки.
— Миша! — торопливо проговорил Гиви, — ты делаешь глупость. Зачем ты с ней так!
— Ничего личного, — Шендерович вздохнул, — политическая необходимость. — Он хлопнул Гиви могучей рукой по плечу. — Да это ж ненадолго. Ну, посидит, позлится, кто ж ее обидит?
Алка медленно плыла к женским помещениям, оглядываясь через плечо и меряя Шендеровича уничтожающим взглядом.
— Я, конечно, постараюсь позабыть этот твой странный поступок, — любезно улыбаясь, сообщила она, — но не уверена, что смогу это сделать.
— Да ладно, — отмахнулся Шендерович.
— Миша? — укорил Гиви, — ну зачем ты так? Нехорошо. Может, давай, ее в мой гарем определим? Я за ней присмотрю! А, Миша?
— Потом, друг Гиви, — отмахнулся Шендерович, — потом разберемся.
Алка вновь обернулась и, окинув взглядом на сей раз Гиви, презрительно и громко расхохоталась.
— Так значит, у тебя тоже гарем? — во весь голос просила она, — надо же, какая удача! Ну и что ты с ним делаешь? Или он — с тобой?
Гиви стоял, втянув голову в плечи, ощущая, как краска стыда заливает лицо. Наконец, он поднял глаза, чтобы столкнуться с сочувственным взглядом Дубана.
— Чтобы расколдовать суккуба, — негромко сказал звездочет, — надо сего суккуба любить искренне и всем сердцем. А он не может не ответить на твою любовь просто по своей суккубьей природе. Но, будучи расколдован, он уже не является суккубом, а, следовательно, способен любить, ненавидеть и презирать по воле своей… Вот такая печальная история, о, мой друг везирь.
— Да, — согласился Гиви, — очень печальная история.

* * *
— Ты грустен, о, повелитель, — сказала танцовщица Зейнаб. — Чем мне развеселить тебя?
Гиви вздохнул.
Нет, конечно, приятно, когда к тебе обращаются «повелитель». И девушка хорошая… и зовут ее красиво. Интересно, что там Алка делает, в этом Мишином гареме…
— Быть может, станцевать тебе танец с колокольчиками?
— Станцуй, — меланхолично согласился Гиви, — красивый танец…
— Или спеть тебе песню?
— Спой…
— Или сыграть на лютне? Или и то и другое сразу?
— И то и другое сразу, — махнул рукой Гиви.
— Между прочим, — Зейнаб пожала круглыми плечами, — что бы там ни говорила Ясмин, эта лукавая, эта хитрая, я беру высокие ноты так, как ей и не снилось…
— Это какая Ясмин? — вяло поинтересовался Гиви, — такая брюнеточка?
— Ну, такая, — Зейнаб призывно шевельнула бедрами, — с отвислым задом…
Гиви мрачно поглядел на Зейнаб. Местные знатоки женской красоты предпочитали пышные формы. Гиви подозревал, что на этот счет в гареме существуют весьма строгие правила отбора персонала. Зейнаб исключением не была.
— Не даром меня прозвали Зейнаб-лютнистка, о, повелитель — пояснила Зейнаб, многозначительно лаская тонкими пальцами гриф лютни.
— Ты лучше это, — прервал Гиви, морщась от аккордов, пронзительных, точно зубная боль, и лихорадочно перебирая в памяти традиционные гаремные утехи, — слушай, ты лучше сказку расскажи.
— О! — Зейнаб приподняла насурьмленные брови, — А я думала, ты не из таких!
— Слушай, — сурово спросил Гиви, — каких таких?
— Да бабушка рассказывала, был в незапамятные времена один… ну… немножко странный царь, и то не в Ираме, так он помешался просто на этих сказках… но ты не думай, повелитель, нас и этому обучают… Нас вообще обучают всяким тонким штучкам. Истинно царским развлечениям. Так про что тебе рассказать, о, жаждущий? Про горбуна и красильщика? Или Далилу-хитрицу? Или, может, про царя Сулеймана и его гарем? Ибо то, что удовлетворяет одного, не удовлетворяет другого…
— Во! — обрадовался Гиви, — про Сулеймана…
— Ну, тогда ложись вот сюда, повелитель, закрой глаза, и отрешись от земных забот. А я расскажу тебе о том, как жил некогда в земле Израиля царь Сулейман…
История о ложном и истинном величии, Или о том, что мудрость бессильна против коварства, рассказанная Зейнаб-лютнисткой в сердце мира, Ираме многоколонном
Жил некогда в земле Израиля царь Сулейман. И был он мудрее всех людей. Восседал он на изукрашенном престоле и судил согласно собственной мудрости и людской справедливости. И небывалого могущества достиг он. Над всеми царями был страх его. Народы и племена становились его данниками, враги и ненавистники — друзьями его. Разумел он язык птиц и животных, и зверей полевых, олени и газели были его скороходами, барсы и леопарды — оруженосцами его. Повелевал он и над джиннами, благодаря которым проникал в глубины морские и чертоги небесные, и на самый край земли, за горы Мрака проникал он…
И вот решил Сулейман восславить Господа и построить храм великий, Дом Господен, где были бы окна с откосами, и деревья из чистого золота, и розовый мрамор, просвечивающий на солнце, и кедр ливанский, и яспис, и открытые залы, и потаенные чертоги…
И возгордился Сулейман, ибо повиновались ему духи пустыни и создания вод, и муравьи в подполе и птицы под стрехой, и Левиафан, играющий в морях… и решил, вот, построю я храм, какого ни у кого нет… И будет этот дом из цельных, обтесанных камней, ни молота, ни топора, никакого другого орудия не будет слышно при строении его. И тогда пошел Сулейман в хранилище наилучших сокровищ своих, и велел вынести оттуда Скрижаль Силы. А скрижаль эта была сделана еще во времена незапамятные, допотопные, и одни говорили — сотворил ее сам Шемхазай для своих потомков, а другие — что архангел Разиэль по его просьбе и повелению. И была выбита на этой скрижали вся мудрость земная и небесная, и никто не мог ее прочесть, кроме Сулеймана великого, многознающего, ибо владел Сулейман всеми сущими языками. И увидел Сулейман в скрижали червя Шамир, что разрушает камни и создает их заново, поскольку обладает свойствами тесла и гранила. И был тот червь Шамир величиной с просяное зерно, и самые твердые предметы не могли противостоять его чудесным свойствам.
И сказал Сулейман — вот этот подойдет.
И вновь углубился он в Скрижаль Силы, и увидел, что местонахождение червя Шамир известно одному только Азаилу, князю дьяволов. И что Азаил по сю пору замкнут, по повелению Господа, в колодце, каковой находится пустыне в Дудаеле, что в горах Мрака, и запечатан камнем, и погружен во мрак…
И призвал Сулейман тогда Бенаю, сына Иегоиады, себе в помощь, и дал ему цепь, выкованную духами земли, а сам надел свой перстень, на котором был начертан Шем-Гамфорош, каковой иудеи числят за имя Бога, а еще взял руно овечье и мехи с вином и поручил духам воздуха перенести все это на край земли, в горы Мрака, в пустыню Дудаеля. И прибыли они в пустыню Дудаеля, в горы Мрака, и видят, вот, во мраке высятся столпы, и меж столпами лежит огромный черный камень, каковой прикован цепями, и под этим камнем зев колодца, и пламя бьется оттуда, алое и зеленое, так что над горами стоит завеса сияния. Но Сулейман мудрый, многознающий, не испугался, а повернул кольцо с Шем-Гамфорошем, и вновь позвал духов земли, и сотрясли они землю и уронили столбы. И позвал Сулейман духов воды, и пролили они потоки вод над пустыней Дудаеля, и полилась вода в колодец, и погасила пламя. И погасло сияние над горами Мрака, и люди, которые увидели это, сказали — вот, срашное что-то делается на этом краю земли! Не иначе как Азаил вырвался на свободу! И позвал Сулейман духов воздуха, и сняли они цепи, и отодвинули камень, и стало слышно, как стонет и ворочается Азаил в своей пещере… Тогда Сулейман велел Бенаю спустить в пещеру овечий мех, наполненный вином — и Азаил, мучимый вечным голодом и вечной жаждой, выпил его, опьянел и заснул. И тогда вновь позвал Сулейман духов воздуха, духов воды и духов земли, и все они вместе (а поодиночке боялись они Азаила) связали его цепью Могущества, и вытащили на поверхность. И предстал Азаил пред Сулейманом.
И вышел он из сна, и начал бушевать. Ибо, хотя и выбрался он на поверхность, но страшнее огня земного жгли его цепи Могущества, а пуще того было обидно, что хитростью поймал его человек, сын человека…
— Укротись! — сказал тогда Сулейман, — имя Владыки твоего над тобою! Имя Владыки над тобою!
И узрел Азаил перстень с Шем-Гамфарошем, и покорился Сулейману.
И взял его Беная и повел. И Азаил, скованный цепью Могущества, тем не менее, был огромен и страшен — он почесал плечо о пальму, и рухнула пальма. А как вступили они в границу обитаемых земель, задел Азаил о дом — и рухнул дом.
— Не годится так, — сказал тогда Сулейман. Шем-Гамфарошем заклинаю тебя — укроти свою плоть! Умались!
И покорился Азаил, и укротил свою плоть, и умалился, и стал как сыны человеческие. Но затаил он на Сулеймана зло за свое унижение и решил хитростью порвать узы и освободиться от цепей. И вот вошли они в град Ерусалима, и был полон Азаил запретным знанием и гордился Сулейман, что ведет такого… и встретился им по дороге заблудившийся слепой и помог ему Азаил выбраться на дорогу. Попался им шатающийся без пути пьяный — и того Азаил на дорогу вывел. Встретился им свадебный поезд, шумный и веселый — заплакал Азаил. Прошли они мимо колдуна, который, сидя на земле, колдования свои производил — и засмеялся Азаил.
Спрашивает его Сулейман: — Почему ты помог слепому?
— Да потому, — отвечает Азаил, — что об этом слепом оповещено в небесах, что праведник он великий, и тот, кто доставит ему хоть временное облегчение и сам получит временное облегчение и хоть на гран, но спасет свою душу вечную.
— А почему ты пьяному помог тогда? — спрашивает Сулейман.
Да потому, отвечает Азаил, что нечестивец он неисправимый. Вот я и доставил ему минутное удовольствие, чтобы еще пуще погубил он свою душу грешную.
— А почему ты заплакал, когда увидел свадебный поезд? — спрашивает Сулейман.
Да — потому, — говорит Азаил, — что жениху не прожить и тридцати дней после свадьбы, а невесте — тринадцать лет ждать, пока подрастет малолетний деверь ее.
— Почему же над колдуном засмеялся ты? — спрашивает Сулейман.
— Да потому, — говорит Азаил, — что на том месте, где сидел этот колдун, клад богатейший зарыт. А он ворожит себе, пыжится, а о кладе и не ведает…
— Мудрый ты, Азаил, и хитрый, — говорит тогда Сулейман, — однако ж не мудрей и не хитрей меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50