Вот, наконец, и Джэн — спешит через дорогу с чемоданчиком в руке. Барт забрал у нее чемодан и легонько коснулся губами ее губ.
— Я тихонечко, чтоб не испортить то, что ты там так здорово для меня нарисовала.
Он залюбовался пленительным спокойствием ее лица, каждый раз поражавшим его.
— Прости, Барт, я опоздала. Но я думала, еще времени много осталось и решила дойти пешком. Ненавижу эти трамваи…
— Это да. Но с таким чемоданом! Нелегкая работенка!
Они прошли через турникет и медленно продвигались с толпой, поднимавшейся по трапу на «Кёрл-Кёрл».
Когда они уселись на носу парома, Барт зажег две сигареты — одну для Джэн, другую для себя, и некоторое время они курили в молчании. Утреннее солнце зажгло мерцающим светом воды залива, но дальний берег был скрыт в дымке тумана, рожденной испарениями с поверхности моря, легкой, словно дыхание на поверхности зеркала.
Барт вытянул руку вдоль спинки сиденья и уперся ногами в борт. Джэн притихла рядом с ним, уйдя в себя. «Она всегда так, — думал Барт. — Пока первым не подашь пример, она и будет такая вот сдержанная, напряженная». Он смотрел сбоку на ее профиль, четко вырисовывавшийся на фоне подернутого дымкой синего неба. Пряди ее волос золотило солнце и трепал морской ветерок.
Барт повернулся, чтобы лучше видеть ее, и при этом коснулся рукою ее плеча. От этого прикосновения румянец проступил под ее нежной кожей.
«Она словно ртуть в термометре, — подумал он, — тут же откликается на все, что бы я ни сказал или ни сделал». Он был горд точностью найденного им сравнения.
Лесистые склоны Таронги спускались к самой воде, а там вдали, за выступами мысов Брэдлиз, Барт видел, как огромные валы, проходя между оконечностями мысов Хэдз, замыкающих залив, будоражат его ленивую шелковистую, словно ткань, воду. Он видел, как у северного мыса Норс Хэд волны, разбиваясь, разлетаются, словно от взрыва, тысячью радужных брызг, он слышал глухое эхо из залива — это волны бились там о мыс Мидл Хэд.
«Интересно, о чем она думает?» — подумал Барт, заинтригованный молчанием девушки. Она, кажется, еще ни слова не произнесла с тех пор, как отчалили. Правда, если на то пошло, то и он тоже. Помнится, он читал где-то, что влюбленные могут так хорошо узнать друг друга, что достигнут гармонии, при которой будут понимать друг друга без слов, просто так вот сидя рядом. Ему показалась забавной мысль, что они с Джэн могут начать с обычного ухаживания и прийти к подобной гармонии взаимопонимания, не проходя стадии любви. Ну, это был бы настоящий нокаут для всех психологов сексуальных школ: вдруг очутиться в мирных водах любви, не проходя через бури, с которыми, как они всегда утверждают, неизбежно связано то, что называют любовью. Так или иначе, они знают все эти штучки-дрючки насчет секса — эти парни, что пишут об этом. Ему ни разу не довелось встретить ни одного из них: ни медиков, что могут рассказать тебе о работе твоих желез и гормонов (со всеми диаграммами), ни психологов, что болтают там что-то о работе твоего мозга, ни священников, что молятся о твоей душе.
Трое детишек выскочили на палубу и побежали по ней, скатываясь то в одну, то в другую сторону, каждый раз когда «Кёрл-Кёрл» подбрасывало на волнах. Самый маленький вдруг споткнулся и, потеряв равновесие, стал падать на Джэн. Джэн обхватила его и удержала, а он, подняв к ней лицо, широко улыбнулся, обнажив дырку между передними зубами.
— Извини, тетя.
Джэн ободряюще улыбнулась ему в ответ.
«Когда она улыбается, у нее будто свет внутри вспыхивает», — подумал Барт.
Ребенок, поднявшись, бросился вслед за другими детьми, подпрыгивая, качаясь из стороны в сторону и смеясь от безотчетной отчаянной радости.
— Забавный малец, — Барт посмотрел ему вслед.
— А я люблю, когда у них выпадают передние зубы. Так здорово, когда вот такой малыш улыбается тебе беззубым ртом и вся мордашка у него в веснушках. А ты любишь, Барт?
В его голосе прозвучала горечь:
— Нет, не люблю. И, по-моему, только сумасшедшие могут в такое время, как наше, детей заводить.
Джэн подняла на него взгляд, и лицо ее помрачнело:
— Что же, людям и не жить теперь, раз в мире творится такое? Ведь если очень хочешь чего-нибудь, приходится рисковать.
Барт швырнул за борт пачку из-под сигарет. Рот у него стал жестким, а глаза потемнели.
— Смотря как на это взглянуть. Мне кажется, если все придут к тому же, что я, и перестанут заводить детей, то не будет пушечного мяса для третьей мировой войны.
Барт яростно бросал слова. Джэн смотрела на него, задумчиво срывая целлофановую обертку с непочатой пачки сигарет. Меж бровями ее легла морщинка. Если б только она могла узнать, что кроется за этой задумчивостью, что находит на него порой. «Будто у него какие-то счеты с жизнью», — думала она, глядя на глубокие морщины, прорезавшие его щеки от переносицы до самого рта и делавшие его лицо таким неподвижным и суровым, что трудно было представить себе его улыбающимся. Солнечные блики играли на его растрепавшихся волосах, на обветренном лице. «Он выглядит старше своих двадцати пяти, — думала Джэн, глядя на морщинки, веером расходившиеся от глаз к вискам, — трудно даже поверить, что всего два с половиной года прошло, как они познакомились. Он тогда был настоящий мальчишка. Теперь это мужчина, и даже не очень молодой. Если сказать кому-нибудь, что ему тридцать пять, то могут поверить. Хотела б я знать, что ему пришлось перенести там в джунглях, но он упорно оберегает меня от этого и отшучивается. Только когда выпьет слишком много, проступает наружу эта его боль».
На пароме предупреждающе прозвонил колокол. Потом с нижней палубы послышались крики, паром вздрогнул и стал замедлять скорость. На пути его лежала яхта. Они смотрели, как яхта медленно покачивалась на волнах с бессильно обвисшими из-за внезапно наступившего штиля парусами. Но вот первый порыв норд-оста взъерошил море и надул паруса, судно дерзко и грациозно тронулось, уступив место парому, который набрал скорость и поплыл дальше. Джэн стояла у борта, глядя вперед, через воды залива туда, где деревья, темнея, спускались к побережью Форти Баскитс Бич и золотая полоса пляжа извивалась на темно-зеленом фоне олив. Вдруг она почувствовала сзади прикосновение Барта. Она продолжала смотреть на дальний берег, и грустное настроение Барта, объяснения которому она не находила, угнетало ее. Потом его рука обхватила ее за плечи, и тяжесть спала с ее души, когда она услышала над ухом его шепот:
— Подумать только: целых десять дней будем вместе! Здорово, а?
II
Дни в лачуге на взморье бежали счастливой чередой. На рассвете море сверкало, как перламутр. Сороки наполняли утро веселым золотым верещанием. Дикие утки, вспорхнув, уносились прочь, взметая над водой радугу сверкающих капель, и, когда от них оставались лишь едва заметные точки на горизонте, их крик еще долго отдавался жалобным эхом над гладью озера.
Потом долгие знойные дни, дни, когда цикады без умолку верещали на деревьях.
А потом ночная тьма и ошеломляющее, словно удар, прикосновение холодной воды, когда, спустившись с берега, они бродили по отмелям с фонарем и сетками для креветок.
Ночная тьма, когда трясогузки трещат в низкорослых кустах за домом: «Крошка-милашка», «Крошка-милашка».
Долгие часы забытья, когда в нем волной поднималось желание и он чувствовал, как в ней поднимается ответная волна, и они приникали друг к другу, упиваясь своей близостью с изумлением и восторгом. И тогда исчезали мысли о прошлом и будущем. И оставалось лишь настоящее — и оно было богаче и сладостнее, чем все, что испытывал Барт и о чем могла мечтать Джэн.
III
«К чему желать будущего, когда настоящее приносит столько радости?» — спрашивал себя Барт, сидя на веслах. Они плыли меж берегов речушки, впадавшей в верхнее озеро. Джэн с рулевым веслом в руке растянулась на заднем сиденье, свесив ноги за борт лодки. Надо ее вот такой сфотографировать — загорелую, в этом коротеньком желтом купальнике; волосы ее развевались на ветру, и она казалась Барту воплощением самого лета.
Он поднял глаза и поймал ее взгляд.
— О чем ты думал? Пенни за отгадку!..
— У, стоит куда большего! Ну, да ладно, чтоб показать тебе, что я малый щедрый, я тебе все задаром расскажу. Просто я думал, какая ты хитрая бестия.
— Еще бы!
— Когда я тебя в первый раз встретил, я подумал, что тебя ветром сдуть может. А когда мы стали в первый раз гоняться на волнах прибоя, ты взбиралась на многие, которые и я пропускал.
— Ах, вот что! Ну, это не моя заслуга. Мы жили на побережье, когда я еще ребенком была. А что еще было делать в маленьком городке на побережье? Помню, если я в тихую погоду не всегда гонки выигрывала, то уж в сильный прибой всегда брала верх. А одно из первых воспоминаний детства — это как я плыла в волнах прибоя на отцовской спине.
— Он, наверное, был парень стоящий.
— Он? Да. — Джэн помолчала. — Наш дом стоял на холме над берегом, и, бывало, песок с пляжа заносило к нам на веранду. Я хорошо помню, как мы сбегали по утрам с песчаных холмов к океану. Когда я была маленькая, мне казалось, что это самые большие горы на свете, и трава на них росла такая жесткая, метелочкой. И вот я сбегала по ним и плюх — прямо в прибой. Тетя ругала меня, что я столько времени на море провожу, а отец говорил, что я еще успею повзрослеть.
— Ну и повзрослела?
— Только когда тебя встретила. Знаешь, в те годы, когда все росли и становились взрослыми, я уходила на берег и там прыгала в волнах, читала, мечтала.
— Да, меня это тоже удивило при первой встрече.
— Что?
— Да то, сколько ты успела прочесть.
— Мне повезло, — проговорила Джэн задумчиво, — отец очень любил читать и меня приучил тоже.
Барт шлепнул веслом по плавающему листу.
— А о чем ты мечтала?
— Наверное, о тебе, так мне теперь кажется.
Барт встретился взглядом с ее глазами, обезоруживающе серьезно смотревшими с сияющего улыбкой лица. Он смущенно улыбнулся и наклонил голову:
— Благодарю вас, леди. А я сразу влюбился, когда увидел, как ты прыгнула на огромную волну. Это уж точно. Именно такой я представлял себе современную русалку.
— Русалку без хвоста.
Оба радостно рассмеялись.
— Должен сказать, я несколько видоизменил это первое представление, когда ты обогнала меня на трехсотметровой дистанции от пляжа до палатки.
— Ну вот еще, брось! — Джэн изобразила полную застенчивость. — Да ты из меня какую-то амазонку делаешь.
— Ни у одной амазонки никогда не было ни такой чудной мордашки, ни такой фигуры, — сказал Барт с шутливым поклоном. — Ну, да ладно, хватит с вас комплиментов.
Он склонился к веслам.
— Сейчас надо подыскать местечко для завтрака и посмотреть, что ты там насовала в этот пузатый мешок, на который ты так жадно поглядываешь.
— Вот тебе и на! У самого-то уже битых полчаса слюнки текут при одном взгляде на мешок.
— Так ведь я и потрудился.
— Ох, уж это мне мужское бахвальство! А ведь три четверти пути мне пришлось лодку тянуть.
— Нет, все-таки голод мой вызван только переутомлением, — упорствовал Барт.
— Ерунда! Вспомни, какой ты сегодня завтрак умял.
— Я и полюбил тебя за то, что ты такая чудная стряпуха.
— Вот те и на! Только за это?
— И еще за многое!
Барт улыбнулся, заметив, как разливается румянец под ее загорелой кожей.
— Ну, пора вылезать! Вот хорошее местечко.
Барт привязал лодку к кусту шиоки, склонившемуся над водой. Джэн с мешком на плече выскочила на берег.
— Ну-ка, побыстрей разведи костер, и я тебе в два счета приготовлю завтрак.
Вскоре запах горящих эвкалиптовых листьев наполнил прогалину, и струйка дыма лениво поползла по краю густой поросли. Барт наполнил водой закопченный котелок и пристроил его у огня, а Джэн, уложив отбивные на железной решетке, установила ее на очаге, который Барт соорудил из камней. И уже через несколько минут жир закапал в огонь, а мясо дразняще зашипело. Аппетитный запах отбивных, зажаренных на решетке, смешался с запахом горящих эвкалиптовых листьев.
Джэн намазала маслом толстые ломти свежего хлеба, нарезала ломтиками помидоры, хрустящий салат. Барт поднял крышку с котелка, добавил чаю и снова поставил его на огонь, чтобы он еще докипел.
Потом они растянулись в тени банксии на жесткой прохладной траве. Барт разлил чай по чашкам и радостно вздохнул. Да, обыкновенный пикник с Джэн лучше, чем роскошный ужин с кем бы то ни было. Вслух же он произнес:
— Что ж, может, амброзия и была вкуснее, но я б с богами не махнулся.
Джэн вгрызлась зубами в отбивную и от удовольствия даже глаза зажмурила.
— Я тоже.
IV
Они брели по мелководью вдоль озерного берега. Джэн несла фонарь, а Барт сетку для креветок. Вода сверкала в кругу света, отбрасываемом фонарем, а дальше, за кругом, расстилалась тьма, такая густая и черная, что единственная звезда, сиявшая сегодня на небе, чертила дорожку через все озеро.
У противоположного берега сверкали фонари других полуночников, и голоса их, плывшие над водой, казались какими-то нездешними, нереальными…
— Сюда! Сюда! Барт! — Джэн возбужденно замахала фонарем. — Здесь их миллион…
Джэн поднесла фонарь к самой воде, и Барт мог разглядеть теперь выхваченную светом, переливавшуюся в лучах фонаря стайку креветок, их прозрачные сверкающие тела, их выпученные и блестящие, словно бусинки, глаза.
— Сюда! Скорей!
Барт погрузил сетку в воду и почувствовал, как она потяжелела. Он потянул ее кверху, и целый дождь брызг, засверкав в лучах фонаря, посыпался в воду, а внутри сети кишели креветки.
С гордостью они осмотрели улов, потом повернули к берегу и пошли назад, к своей лачуге, вдоль берега, у которого фосфорически мерцали тихие волны и замирали с мерным шорохом в прибрежных зарослях тростника.
Глава 5

I
Прошло уже девять из десяти дней, и оставшееся время было для Джэн таким драгоценным, что она измеряла его уже не днями, а часами и минутами.
— Такого отдыха у меня в жизни не было, — уверял ее Барт однажды утром.
Они возвращались с утреннего купания, вода капала с них, и на всем пути они оставляли за собой влажные следы на песке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48