— А кто за ней ухаживает?
Барт снова неловко поерзал на сиденье.
— Ну, Дорин делает все, что может, а днем заходит сестра милосердия — моет Джэн и убирает комнату, и я захожу, чтоб передышку дать Дорин.
Магда глубоко вздохнула и покачала головой с молчаливым, но нескрываемым презрением к его глупости.
— Все это очень благородно и романтично, но, по-моему, ты все же ведешь себя, как дурачок, если только, конечно, ты действительно заинтересован в выздоровлении этой девочки.
— Верь или не верь, но только мне ничего на свете так не хочется, как этого.
— Да я верю, но только вы что-то, по-моему, все не так делаете. И вот сейчас, если б ты мне позволил дать тебе денег, уверена, мы могли бы устроить ее куда-нибудь. Я ничего не знаю, чего бы нельзя было за деньги устроить, и бьюсь об заклад, если заплатить как следует, мы бы меньше чем за неделю смогли Джэн в больницу устроить и обеспечить ей хороший уход.
— Спасибо тебе и все там такое, но только это невозможно.
— А почему невозможно?
Барт пожал плечами.
— Во-первых, Джэн захочет знать, откуда деньги. И во-вторых, я никогда не смогу их тебе вернуть.
— Что касается второго, то мой муж загребает деньги лопатой, и единственное, что я могу сказать в его пользу, так это то, что он человек щедрый и никакого отчета у меня не спрашивает. Что же до Джэн, то, конечно, вам с Дорин нужно будет сочинить какую-нибудь историю о сердобольной старой благотворительнице.
Барт колебался. Никогда не узнает Магда, как хотелось ему согласиться на ее предложение. Мысль о том, что Джэн можно будет поместить куда-нибудь, где за ней будут по-настоящему ухаживать, о том, что он сам освободится от гложущего беспокойства за нее, омрачающего всю его жизнь, — эта мысль была для него большим искушением. И он знал, что ему никогда не придется возвращать Магде долг, во всяком случае не деньгами. Перспектива, которая открылась перед ним, была такой соблазнительной, такой осязаемо доступной, что отказаться от этого предложения казалось сейчас не только глупым, но и преступным. Мужу Магды так легко достаются деньги — он никогда и не заметит этого расхода, не заметит его и Магда. Денег у них куры не клюют. А шансы на выздоровление Джэн сильно возрастут, и для Дорин это будет огромным облегчением. Она выглядит такой измученной. Да и для него самого это тоже будет облегчением. Будет ли? А чего захочет Магда взамен?
Он поднял глаза и увидел, что она смотрит на него с горячей настойчивостью, увидел в ее глазах блеск, который он так хорошо знал, увидел ее полураскрытый рот, слегка вздрагивающую полную нижнюю губу. Незачем спрашивать, чего захочет Магда. Ответ можно прочитать у нее на лице.
— Ты настоящий друг, Магда, — сказал он, — и я ценю это. Но только так ничего не выйдет. Я просто не смогу взять у тебя деньги.
Она сжала челюсти и надавила на стартер.
— Идиот — вот ты кто!
Машина рванулась на повороте, и сквозь зелень парка неясно замерцало озеро.
Он равнодушно смотрел на нее, удивляясь, куда девалась ее прежняя неотразимая притягательность. И все же ему хотелось установить с ней более спокойные отношения. Ему не хотелось расставаться так. И потом она может быть опасна. Ему вспомнились слова хозяйки о том, что Джэн ждала его на скамье.
— Не думай, что я тебе не благодарен, Магда…
— А, брось!
Они проскочили, едва не задев другую машину.
— Да нет, это правда. Ты была настоящим другом.
— Предупреждаю, если ты еще что-нибудь скажешь в этом роде, ты больше не вернешься живым к своей Джэн, так что поосторожнее. И подумать, что ты обрекаешь девчонку мучиться в этой адской дыре только потому, что считаешь унизительным у меня деньги взять, и еще притворяешься, что любишь ее.
— Я не считаю унизительным. Ты же знаешь.
— Ну так что же? Ха, все вы в определенный момент полны всяких высоких мыслей и готовы на самопожертвование, но надолго ли хватает этого?
— Да вовсе не в этом дело. Просто я по-настоящему понял, как много для меня значит Джэн, и, откровенно говоря, больше не собираюсь ничем рисковать.
Магда недобро улыбнулась, обнажив крепко сжатые белые зубы.
— А чем же ты собирался рисковать? Ты знаешь, замуж за тебя я не думаю выходить. Мне не так-то легко было устроиться в своем гнездышке, чтобы я из него вылезла даже из-за тебя. Но я не понимаю, почему мы оба не могли бы идти своей дорогой. Я никому не принадлежу. Ты мне нравишься, и у каждого из нас есть то, что нужно другому. И никаких обязательств и пут. А какую пользу ты приносишь Джэн своим героизмом?
Барт молчал. Он не мог объяснить этого Магде. И даже если бы объяснил, он был не уверен, что она сможет его понять. Есть вещи, которых Магда ни за что не поймет, так же как он не понимал их когда-то.
— Если не возражаешь, я вылезу на Дарликгхёрст.
Магда так резко затормозила, что его кинуло вперед к ветровому стеклу.
— Ты вылезешь здесь и сейчас же.
Он пожал плечами и распахнул дверцу.
— Как угодно.
На мгновение он остановился возле машины. Магда смотрела на него в упор.
— И упаси тебя боже сунуться ко мне еще когда-нибудь! Мне доставит удовольствие захлопнуть дверь у тебя перед носом.
И прежде чем он успел что-нибудь сказать, машина рванулась вперед, обдав его пылью.
Глава 33

I
Когда возбуждение после приезда домой улеглось, потянулись томительные и монотонные будни, заполненные мелочами процедур, выполнение которых отнимало у нее все силы. Единственным просветом в течение дня был приход сестры Даггин. Порой Джэн казалось, что только спокойная уверенность сестры и ее умелая помощь дают ей силы переносить эти бесконечно долгие дни.
Погода становилась теплее, и тяжелый спертый воздух квартиры действовал на Джэн все более угнетающе. Порой она в страхе думала, что от этого ей, наверно, и становится хуже. Так это или не так, она не могла сказать, и это, пожалуй, было самое ужасное в ее болезни. Лежишь день за днем, лежишь ночи напролет, лежишь, думаешь об этом и не можешь узнать, так ли это.
Когда она немного окрепла и сестра Даггин сказала, что ей можно встать с постели, Барт повез ее на рентген. Они отправились в старом дребезжащем драндулете, который Чилла чинил для кого-то из друзей, и Чилла поехал с ними, чтобы помочь Барту отвезти и привезти Джэн.
Заключение доктора Мёрчисона Лейда о рентгеновском снимке было утешительным.
— Не вижу, почему бы ей не идти на поправку, — сказал он, похлопывая Дорин по руке.
— За такое стоит заплатить гинею, — улыбнулся Барт, когда Дорин пересказала ему разговор с доктором.
Да, им всем казалось, что Джэн идет на поправку. Она ела с аппетитом, температура у нее упала, и сестра Даггин говорила, что пульс у нее стал лучше. Она и кашляла меньше, по мере того как плеврит ее рассасывался. И все же она очень уставала, лежа целый день на узком диване, хотя Барт приделал к дивану изголовье, позволявшее держать подушки на нужной высоте. Временами она даже тосковала по вольным просторам долин и неба, которые так надоели ей в Пайн Ридже. И она всегда с тоскою ждала минуты, когда, наконец, услышит, как поворачивается в дверях ключ Дорин.
Часы, которые Барт проводил с нею, были исполнены глубокой и тихой радости. После их обручения его поведение стало явно уверенней и ровнее. Барт и Дорин — в них заключалась ее жизнь. Любовь и привязанность Барта возмещали ей утрату всего остального.
Лежа целый день в одиночестве квартиры, она думала о нем и поражалась происшедшей в нем перемене. Прежнего, легкомысленного, небрежного Барта больше не существовало. Что-то случилось с ним тогда, что и побудило его привезти ей кольцо. Она знала это так же точно, как и то, что темноволосая девушка за рулем машины играла во время ее отсутствия какую-то роль в его жизни. Мысль эта начинала грызть ее временами, но она решительно прогоняла ее. Что бы там ни было у него, теперь все это наверняка кончено. Барт принадлежит ей. Только бы ей поправиться теперь: впереди у них вся жизнь, впереди у них любовь, которая будет крепнуть. Нет решительно никаких причин, почему бы ей не идти на поправку. Она постоянно вспоминала слова доктора Мёрчисона Лейда. У нее было временное обострение, и, если бы она не вела себя так глупо, так по-детски, она никогда бы не заболела. Порой ей казалось, что если б ей выбраться снова на чистый воздух, чтобы только видеть небо и солнце, ощущать дуновение ветра на лице, выбраться куда-нибудь вроде той лачуги на берегу озера, — она стала бы поправляться быстрее.
— Когда я смогу выходить, ты возьмешь меня в нашу лачугу? — спросила она Барта как-то вечером.
— Решено. Как только ты встанешь на ноги, тут же отправляемся в лачугу. Пусть это будет наш лозунг «Друг к другу — в лачугу!».
— Как только я смогу вставать, — сказала она на следующее утро сестре Даггин, — мой жених возьмет меня в лачугу, где мы проводили отпуск. Это на самом берегу озера, и вода подходит прямо к хижине во время прилива, даже плещет о сваи. А вокруг все деревья и птицы. Иногда видно, как черные лебеди поднимутся и кружат над водой, а потом построятся таким клином и улетают далеко за холмы.
— Лучше для вас ничего и не придумаешь, — сказала сестра Даггин, с нежностью расчесывая ей волосы.
— Может, я к тому времени смогу и купаться.
— Конечно, сможете, — сестра Даггин улыбалась, ободряя ее.
— А иногда мне становится страшно, что все это будет тянуться без конца. Ох, сестра, как мне тяжело быть обузой для Барта и для Дорин!
— Если любишь человека, он для тебя никогда не бывает обузой.
— Нет, — Джэн задумчиво вглядывалась в ее умиротворенное лицо, — как бы сильно Барт ни заболел, он никогда не будет мне в тягость. Но у мужчин ведь все по-другому. И как тяжело, когда подумаю, что я и Дорин жизнь калечу.
— Таких чудесных людей, как ваша сестра, я просто не встречала.
— Она изумительная.
— А главное, что оба они вас любят. Любовь — это великий целитель.
И Джэн думала: «Что может знать сестра Даггин о простой человеческой любви?»
Весь первый месяц по возвращении из Пайн Риджа она продолжала поправляться. Радость возвращения возмещала все неудобства, все недостатки в лечении. Но становилось все жарче, а из департамента здравоохранения вызова не приходило, и Джэн овладевало беспокойство. Она нервничала из-за хозяйки, грозившей им выселением, тревожилась за Дорин, у которой было с ней слишком много хлопот, она боялась, что Барту тоже надоест возиться с ней: приходить сюда каждый раз после работы и просиживать весь вечер в душной квартирке, отдавать все свои деньги на лекарства для нее. Ночью она спала тревожным, чутким сном, часто просыпалась и долгие часы лежала без сна, думая о том, как найти выход из этого положения. Она перебирала в уме все, что можно бы сделать, но чего они сделать не могли из-за того, что не было денег. Вот если бы выиграть по лотерейному билету… Если бы кто-нибудь оставил им наследство… Если бы… Если бы… Под утро она начинала кашлять, и кашель ее будил Дорин.
Прислушиваясь к кашлю сестры, Дорин думала о том, что долго так продолжаться не может. Кашель у Джэн становился все сильнее, а сама она, Дорин, так уставала, что просто не знала, сколько она сможет еще тянуть таким образом. Ей пришлось отказаться от сверхурочной работы потому, что надо было так много делать дома. А значит, денег стало меньше и поводов для беспокойства еще больше. А работе конца не было видно. Когда она кончала с домашними делами, у нее ломило ноги, она была совершенно без сил. Слезы усталости и отчаяния капали на подушку. Они с Джэн были так страшно одиноки. Кроме Барта, в целом свете никому не было дела до того, что с ними произойдет. И даже Барт явно начал уставать от всего.
А почему бы ей самой не пойти в департамент здравоохранения к врачу, который ведает туберкулезными больными, и не сказать ему, что сейчас просто необходимо, чтобы они нашли место для Джэн. И когда она, наконец, принимала это решение, на душе у нее становилось легче и она погружалась в сон; в этом чутком, тревожном полусне ей виделось снежно-белое больничное белье, расстеленное на зеленой лужайке, и заманчиво мерцающие в глубине палат свободные больничные койки.
II
В это утро Дорин, как всегда, в спешке убегала на работу. Закрывая за собой дверь, она дожевывала на ходу последний тост. Хозяйка мрачно провожала ее взглядом, когда она проходила через вестибюль.
В обеденный перерыв Дорин отправилась в департамент здравоохранения. Дул порывистый западный ветер. В дикой пляске метались ветви пальм, окаймлявших Мэкуори-стрит возле парка Гарденз. В последний раз она была здесь вместе с Джэн почти девять месяцев назад. Воспоминание это причинило ей боль: Джэн тогда шагала рядом с ней в своем желтом платьице, и сердца их были полны надежды.
Дорин поднялась по ступенькам в унылый вестибюль департамента здравоохранения.
— Подождите, пожалуйста, несколько минут, — попросила сестра, — доктор сейчас занят.
Дорин ждала, собираясь с духом для предстоящего разговора; сердце ее неровно колотилось, и внутри все горело. Она проглотила комок, подступивший к горлу. Она должна быть спокойной и связно изложить свое дело. Ей вовсе не хочется, чтоб они сказали о ней: «Еще одна истеричка», с них хватает таких.
Доктор указал ей на стул возле себя. Он кивнул, когда она сказала о цели своего визита, подошел к картотеке и вынул оттуда карточку.
— Джэнет Блейкли, двадцать три года. Она была четырнадцатой по списку полтора месяца назад, когда встала на очередь, сейчас она седьмая.
— Седьмая! Но, доктор, это значит, что пройдет еще месяца полтора, а может, даже и больше, прежде чем она будет госпитализирована.
Врач медленно кивнул, не отрывая глаз от карточки. «Он бесчеловечен, — подумала Дорин, — что ему за дело до Джэн? Для него Джэн — это просто номер в его списке. И что ему за дело, если она не поправляется? Все они такие, эти врачи». Она взяла себя в руки. «Спокойнее. Надо попытаться его убедить. Он должен, непременно должен понять».
— Но как вы не понимаете, доктор? Мы не сможем ждать так долго. В первое время по возвращении домой она была ничего, но сейчас… — у Дорин сдавило в горле, — кашель у нее стал хуже, она не спит по ночам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48