«Когда я остаюсь одна в темноте, — хотелось сказать ей, — я стараюсь вновь припомнить это ощущение: когда мои пальцы касаются твоего лица, когда я провожу по твоим волосам, туда, к виску, ощущаю жесткие кустики твоих волос…»
Но она не смогла произнести ни слова. Она только смотрела на него, не отрывая глаз, и знала, что потом, в темноте, воспоминанья эти послужат ей утешением.
— Подумать, три недели уже прошли. — Барт поднял ее руку и легонько потерся о нее щекой. — Не так уж страшно было, правда?
Джэн покачала головой.
— Да нет, не так уж.
Она даже улыбнулась, чтобы придать убедительности своим словам. А ей хотелось кричать во весь голос о том, что здесь, как в аду.
«Нет, не нужно, чтобы он знал об этом… Нужно и дальше притворяться, что все прекрасно. Не нужно его огорчать…»
Барт крепче сжал ее руку. Когда она улыбается вот так, кажется, будто солнце вдруг проглянуло после дождливой ночи. Еще пять месяцев без нее. И вдруг он понял, что ждать остается не пять, а целых шесть месяцев, и этот не принятый им в учет лишний месяц вдруг вывел его из себя. «Еще шесть месяцев, о боже, да я же совсем свихнусь! А может, врачи ошибаются? Может, теперь, после того как ей наложили пневмоторакс и поддули легкие и еще в том санатории будут поддувать каждые две недели, может, теперь дело пойдет быстрее? А потом, может, во всей этой белиберде, что городят медики, много самого обыкновенного шарлатанства. Напустить страху — это ведь они любят».
Глядя сейчас на Джэн, лежащую на подушках, невозможно было даже представить себе, что она больна. Он навидался смерти, смерти жестокой, насильственной. Он видел, как его дружки месяцами валялись по госпиталям, выздоравливая от ран и от малярии. Это было понятно. Они были больны, они и выглядели как больные, они и чувствовали себя больными. Но болезнь Джэн внешне никак не отражалась на ней, и тут уж он не мог ничего понять.
Внезапно его осенила мысль: «А почему бы ей не попробовать эту штуку, которой тех двух девушек лечат? Сколько б она ни стоила — лишь бы подействовала скорее».
— А как насчет этой штуки — стрептомицина, которым они лечатся? — тут же спросил он у Джэн. — Что, если и тебе попробовать?
Джэн покачала головой.
— Нет, это ужасно дорого.
— Черт с ней, с ценой. Сколько оно стоит?
Джэн страдальчески улыбнулась и покраснела»:
— Что-то около четырехсот фунтов за весь курс.
— Ох, черт! — Барт был озадачен.
Джэн понизила голос:
— Родители Бетти заложили свой дом, а Линда, Линда говорит, что она заложила душу и тело…
Барт нахмурился. Четыре сотни монет — это чертова куча денег. Интересно, смог бы его отец получить такую ссуду в банке?
Джэн прервала его размышления:
— К счастью, нам об этом нечего беспокоиться… Говорят, что при таких случаях, как у меня, это не помогает. Это только, когда в горле, как у Линды, или как у Бетти — в бронхах…
Барт взглянул на круглое сияющее лицо Бетти, потом прислушался к ее хриплому дыханию. «Выглядит она не хуже, чем я, — подумал Барт, — а ведь она уже три года кочует по санаториям». Когда он взглянул на Линду, сердце у него сжалось, словно лист, попавший на язык пламени. Такое молодое и одновременно такое старое лицо. У нее это уже пять лет тянется. Нет, Джэн не станет такой. Они будут выполнять все — хоть он и не видел, в чем смысл этого курса лечения, — и через шесть месяцев Джэн будет здорова.
Конечно же, она будет здорова! «Шесть месяцев!» Он повторил про себя эти слова. Шесть месяцев ожидания. Когда-то он просто не смог бы примириться с этим, но сейчас это означало просто отсрочить то, чего ему так отчаянно хотелось — все равно, как лишиться увольнения в самый последний момент. Джэн не такая, как другие. В его теперешнем возбужденном состоянии была даже досада из-за того, что она не разрешила ему объявить об их помолвке. Он повторял это слово, удивляясь при этом своему совсем новому, непривычному ощущению. Он вспомнил, как парни возвращались в лагеря после отпуска с каким-то отсутствующим взглядом и вечными разговорами о помолвке. Ему это все казалось бредом собачьим. Помолвка! Ха, на кой черт! Зачем столько шуму из-за того, что человек вошел в это чистилище — промежуточное звено между радостями свободной любви и западней женитьбы? Ерунда какая-то. Но помолвка с Джэн — это совсем другое дело: как будто осязаемая связь выкована между ними. Она заставляет его теперь серьезнее относиться ко всему. Он как-то прочнее встал на ноги в жизни, стал думать о будущем. О господи, только бы Джэн теперь поправилась и пришел бы конец всем этим больницам!
У двери зазвонил специальный посетительский звонок. Барт наклонился к Джэн и поцеловал ее в губы долгим нежным поцелуем. Вначале она возражала против того, чтобы он целовал ее в губы, долгое время никак не соглашалась на это и отворачивалась, избегая его поцелуев. Но Барт отмахивался от всех ее возражений. Кто там еще будет указывать, целовать ему Джэн в губы или нет? Он прижимался губами к ее рту, как будто скрепляя этим поцелуем все, что было между ними.
После его ухода Джэн чувствовала, что на душе у нее стало легче. На одеяле лежал принесенный им букет роз. Лучше б он не покупал цветов, они такие дорогие.
— А что твой дружок, никогда не слышал об инфекции?
Хриплый голос Линды прозвучал внезапно и пугающе, как раздается иногда треск трамвайной дуги, которая, соскочив с провода, вдруг рассыпает сноп искр. В первый момент Джэн даже не поняла, что обращаются к ней, потом ей показалось, что кровь застыла у нее в жилах и появилось странное ощущение, будто кровь отливает от сердца и в сердце остается пустота. Линда сидела на койке, подняв шприц.
— Кто?.. Ты обо мне говоришь? — запинаясь, проговорила Джэн.
— Конечно, о тебе. К кому из нас приходит дружок, как не к тебе?
Она пристально смотрела на Джэн, и уголки ее рта кривились в усмешке.
Джэн будто окатили ледяной водой. Она провела языком по пересохшим губам.
— Ну так что: слышал он или нет?
— Нет, почему же, конечно, слышал.
— И он знает, что у тебя?
— Он знает обо мне все, что только можно знать.
Линда весело рассмеялась.
— Значит, он просто-напросто не знает, что такое чахотка. Он небось из тех здоровенных парней, которые больше руками действуют, чем головой.
Джэн снова показалось, будто сердце у нее останавливается и кровь застывает в жилах, она задыхалась.
— Если тебе это интересно, то у Барта голова тоже работает.
— Вот как? Ну что ж, тебе видней. Так или иначе, он, видимо, скоро и сам обнаружит, что когда начинается чахотка — «прощай, любовь!».
Джэн почувствовала, как вокруг наступило неловкое молчание.
— Ну, ну, — проговорила Линда. Ее хорошенькое ожесточенное личико было сосредоточенным — она делала себе укол, — ну, ну, у вас еще все впереди.
— Что впереди? — Слова эти, словно выстрел, прозвучали в ушах Джэн, когда она произнесла их вслух.
Линда не ответила.
II
Джэн покидала Локлин. Она сидела на краешке кровати и смотрела, как Дорин вынимает из шкафчика ее вещи и аккуратно упаковывает их в чемодан. Ей не верилось, что она уезжает отсюда и что она пробыла здесь всего каких-нибудь пять недель. Так, должно быть, чувствуют себя заключенные, выходя из тюрьмы.
«Больше никогда в жизни, — думала она, глядя на сестру, проверявшую, все ли вещи она уложила, — больше никогда в жизни не заставят меня лечь в такую больницу. Здесь хуже, чем в тюрьме, потому что там хоть все преступники, а здесь только на нас троих клеймо. К тому же в тюрьме хоть есть камеры-одиночки».
Глядя на серьезное лицо Дорин, на аккуратные завитки ее темных каштановых волос, выглядывающие из-под элегантной шляпки, Джэн чувствовала прилив благодарности и любви к сестре за все, чем она была для нее, за ее доброту и сочувствие, испытывала огромную радость от того, что Дорин ей всегда поможет, что бы с ней ни случилось.
Дорин подняла голову.
— Вот и все.
Джэн нагнулась поцеловать Бетти, полную и хорошенькую в стеганой больничной курточке.
— До свидания, Бетти, до встречи. Желаю тебе поскорей покончить со своим стрептомицином!
— Бозе мой, какое это сцястье будет! — восторженно взвизгнула Бетти. — Я как подумаю, сто мне осталось только сто уколов и сто я больсе двухсот узе сделала, так просто поверить в это не могу.
— Еще бы! — Линда стряхнула пепел, целясь в пепельницу. — Первые пятьсот уколов всегда самые трудные.
Джэн стояла у своей кровати.
— До свидания, Линда.
Линда подняла на нее ясные жесткие глаза.
— До свидания! Жаль, что уходишь.
Джэн колебалась. Она не знала, протягивать ей руку Линде или нет. Линда сама разрешила эту проблему, подняв с покрывала книгу и повернувшись спиной, так что Джэн видела только ее вызывающе поднятое плечо и впалую щеку.
Джэн помялась в дверях, еще раз взглянув на маленькую комнатку, уже нагретую жарким послеполуденным солнцем.
— До свидания, девочки, — сказала она громко, — желаю вам удачи!
— Тебе тозе, Дзэн, — прошепелявил тонкий голосок Бетти.
— Желаю удачи, Линда, — повторила Джэн.
— Тебе тоже, — бросила Линда через плечо. — Что-что, а удача нам понадобится.
Хозяйка помахала им на прощание из дверей столовой, служившей одновременно и конторой, и приемной, и операционной. Джэн старалась смотреть только вперед, прямо перед собой, чтобы не видеть через открытые двери по сторонам вестибюля тесноту убогих комнатушек, заставленных кроватями. Она старалась сдерживать дыхание, чтобы не слышать одуряющего запаха дезинфекции. И, выйдя из дому, она, как узник, вышедший из тюрьмы, полной грудью вдохнула свежий сладковатый аромат садика перед домом. По обе стороны узкой, мощенной плитами дорожки ярко зеленела трава, цвели исландские маки. И только уже позолоченная увяданием листва тополя у ворот, без умолку шелестевшая и трепетавшая в порывах легкого ветерка, трепавшего волосы Джэн, — только эта желтеющая листва напомнила ей, что прошло уже много-много дней с той поры, когда она впервые вошла в эти ворота и когда тополь был зеленым и по-летнему свежим. Желто-золотистый лист, медленно кружась, упал к ее ногам. И когда она осторожно нагнулась, чтоб поднять его, воздух как будто перекатился в ее груди.

Часть вторая
Глава 13

I
Пайн Ридж дремал на пустынном склоне Голубых гор, укрывшись за стеной стройных сосен, вздымавшихся в небо на западе. А внизу, под ним, заросшие лесом долины сбегали к прибрежным равнинам и к морю.
Сестра Воон отвела их в миленькую комнату, двери которой выходили на широкую веранду. По сравнению с тесной палатой в Локлине эта просторная комната на двоих, с широкими окнами, не заставленная лишней мебелью, казалась сущим раем. Но для Джэн это была лишь новая тюрьма.
Казалось, что мертвенная тишина, застывшая над Пайн Риджем, порождена самим санаторием и была его неотъемлемой частью, так же как синяя дымка над долинами — извечной и неотъемлемой принадлежностью этих гор.
— Вы приехали в тихий час — час отдыха, вот почему так спокойно, — объяснила сестра. — В другое время больные тут развлекаются вовсю. Уверена, что вам здесь понравится.
Она дружелюбно улыбалась, и казалось, что она и на самом деле вам рада. Но ничто не могло рассеять подавленного настроения Джэн. И что бы она ни слышала, звучало для нее сейчас как смертный приговор. Да и как ей может понравиться здесь?
Больные отдыхали на веранде в плетеных креслах. Большинство из них лежало с закрытыми глазами, но Джэн знала, что они с любопытством наблюдают за новенькой. По их внешнему виду никак нельзя было сказать, что они больны. И в том, что совершенно здоровые на вид люди лежат молча, расслабленно и даже не читают, было что-то противоестественное.
Позади них, из дальней комнаты, раздался кашель. Такого кашля она никогда не слышала: он был тихий и влажный, словно что-то булькало у человека в груди, и он все продолжался и продолжался без конца, и Джэн захотелось убежать прочь, чтобы не слышать его.
Но сестра Воон, казалось, и не замечала его.
— А это наш растрепа Рэфлз, — сказала она весело и, нагнувшись, стала гладить за ушами маленькую длинношерстую собачку, которая подбежала к ним, с любопытством глядя на новых людей.
— Это хозяйкин, и он требует, чтоб ему представляли всех новых больных. Это мисс Блейкли, Рэфлз.
Рэфлз вопросительно взглянул на Джэн сквозь космы, свисавшие ему на глаза, и затрусил в комнату.
Тишина окутывала спускавшийся террасой сад, в котором вязы уже сыпали пожелтевшими листьями и гроздья рябины, как факелы, пылали на голых ветвях. Густой золотистый солнечный свет сочился сквозь лапы сосен, и, когда они чуть шелестели под ветерком, казалось, что это лишь поворачивается в своем сне окутавшая все тишина. Барт привлек к себе Джэн, и голова ее опустилась ему на плечо.
Дорин осторожно, на цыпочках прошла через веранду, словно боясь, что резкий стук каблучков прозвучит святотатственно в этой тишине. Она вдохнула свежий, терпкий, прозрачный воздух, напоенный смолистым запахом сосен.
— Я б и сама не возражала провести здесь полгода, — сказала она мечтательно. — Особенно когда подумаешь о том, что надо возвращаться в контору и в нашу вонючую конуру.
Голос ее растаял и замер в тиши. В небе над ними с жалобным криком проплыл куравонг, и, когда его звонкий клич замер вдали, окружавшая их тишина показалась еще глубже, задумчивее, чем раньше.
«Шесть месяцев!» Слова эти отзывались болью в ее душе. Барт чувствовал, как она дрожит, прижавшись к его груди. Стиснув зубы, она повторяла про себя, как молитву:
«Господи, не дай мне расплакаться, пока они здесь. Я не должна плакать при них, они так добры ко мне».
Барт подхватил ее под руки и, обняв, прислонил к барьеру веранды.
— Шесть месяцев пронесутся незаметно. Не успеешь оглянуться, как деревья снова развесят свои листья и скажут, что весна пришла и что тебе пора домой.
Джэн с трудом глотнула, стараясь справиться с комком в горле. Она едва преодолевала неудержимое желание броситься к нему на грудь и умолять его, чтоб он забрал ее отсюда.
— Мы будем приезжать к тебе каждую неделю, правда ведь, Дорин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48