Они уже больше не принадлежат своим хозяевам, но и не допущены в мир духов, потому что люди, которых они покинули, не исполнили положенных обрядов.
Отец же считал, что никаких духов не существует.
— Не нужно беспокоиться об умерших аборигенах, сынок, — уговаривал он. — Лучше присматривайся к тому, как живут белые.
Когда он бывал с отцом, то во всем доверялся ему. Но теперь, один в темноте, окруженный деревьями, похожими на привидения, да еще услышав крик совы, напоминающий зов умершего, он чувствовал себя совсем не так уверенно, как прежде. Ему все время казалось, что вот сейчас деревья схватят его в свои призрачные объятия. Когда-то с ним были отец и мама, и он чувствовал себя в безопасности. Они знали больше о жизни белых людей, чем Грампи, к тому же они умели читать и писать. Но теперь старенький грузовик, в котором семья покинула резервацию, валяется где-то разбитый, а маму и отца увезли в большом белом фургоне с красным фонарем на крыше. Вот почему теперь рядом с ним раздавался голос злого духа, и звучал он так же тихо, как и во времена Грампи.
Мальчик стал тихонько напевать про себя песню, которую пел Грампи. Но вот закончился последний куплет песни, и он начал читать молитву всемогущему богу, которую выучил вместе с мамой, надеясь, что герои Грампи, живущие на небесах, и боги белых людей защитят его от всего неизвестного, что таится в этом лесу.
Учитель говорил, что у него такая хорошая память, что он мог бы получить отличный аттестат, если бы посещал школу. А Грампи считал, что из него получился бы превосходный сказитель. Грампи это нравилось больше всего.
Где-то позади раздался лай. Мальчик остановился, не в силах шелохнуться от страха. А вдруг это собака с огромными красными глазами? Мурашки побежали у него по спине, мальчик слышал, как зверь пробирался по каменистой дороге, как хрустнула под его ногами ветка. Он побежал, его уже больше не пугали деревья, он боялся неизвестности, преследовавшей его по пятам еще упорнее, чем это делал Грампи, когда был полицейским следователем, еще задолго до того, как их род переселился в резервацию.
Молитвы перепутались у него в голове, и теперь они вырывались из его горла вместе с рыданиями. Может быть, злые духи, о которых рассказывал ему Грампи, и дьяволы, о которых говорили миссионеры, одно и то же. Может быть, им удастся схватить его раньше, чем он успеет добежать до пещеры, где устроил себе убежище. Вход в пещеру зиял непроглядной тьмой, и мальчик чуть дыша, ползком забрался внутрь, прижимая к себе печенье и яблоко и решая: чем именно, печеньем или яблоком, задобрит он преследователя?
Тяжелое дыхание приближалось, наконец преследователь остановился, обнюхал пепел у костра, который мальчик разводил накануне, чтобы согреться. Что-то влажное прикоснулось к ногам, потом к рукам. А когда мокрый язык лизнул его лицо, мальчик понял, что это была собака, просто обыкновенная собака, такая же, как и те, что бегали в резервации. Она жалобно скулила, жалась к нему, маленькая и костлявая, как и он, и такая же замерзшая и одинокая.
Что-то дрогнуло в груди ребенка, он обнял собаку, притянул к себе. Она тоже была бездомной и тоже хотела тепла. Мальчик крепко прижимался к ее телу, а она обнюхивала его рубашку. Осторожно засунув руку за пазуху, мальчик стал перебирать раскрошившиеся кусочки, не выпавшие по дороге лишь потому, что их держал ремешок его шортов. Да, это было настоящее печенье. Взяв одно, он разломил его пополам, дал одну половинку собаке, а вторую сунул себе в рот. Они съедят это печенье, разделив поровну. Мальчик собирался развести огонь в углу пещеры, он еще раньше собрал сухих щепок на случай, если вдруг пойдет дождь. А если уж огонь разгорится, то можно подкинуть и сырые дрова, они тоже будут гореть, а потом, когда сгорят, останутся тлеющие угли, сохраняющие тепло долгое время.
На второй день после несчастного случая с родителями мальчик наткнулся на настоящую пещеру, скрывавшуюся среди небольших зарослей, чудом сохранившихся во время лесного пожара лишь потому, что голые скалы между пещерой и озером заслонили собой этот кусочек земли. Здесь, в пещере, он мог развести огонь, у него был с собой коробок спичек, который он прихватил с разбившегося грузовика. Он все время держал его в кармане рубашки под свитером, чтобы спички были сухими.
Этому тоже научил его отец. «Всегда держи спички сухими, потому что сухой спичкой можно развести костер», — говорил он. Грампи же мог разжечь костер и без спичек. Иногда, чтобы доставить мальчику удовольствие, Грампи показывал, как это делается: он крутил в руках острую палочку быстро-быстро, так что глаза не успевали следить за ее движением, и вдруг появлялся дымок, а за ним искры, которые можно было раздуть в небольшое пламя, мерцавшее, как язык ящерицы, по сухим травинкам. Мальчик тоже иногда пытался подражать деду, но у него ничего не получалось, недоставало умения. Но даже Грампи пользовался спичками белых людей, когда имел возможность достать их, потому что со спичками разводить костер было куда легче.
Грампи говорил, что использование палочки для разведения огня вполне соответствовало его имени чернокожего. Отец выходил из себя, слыша слово «чернокожий».
— Не произноси ты этого слова, Кем, — говорил он. — У нас есть имя, как и у любой другой расы. Мы — аборигены. Понятно? Не чернокожие, не бунги, не негры, а аборигены. Научи его, как писать это слово, Мэри. И каждый вечер повторяй это слово по нескольку раз. Это будет самой лучшей молитвой.
Мальчик нараспев повторял: а-бо-ри-ген, а-бо-ри-ген, а сам в это время разводил костер. Сегодня ночью им обоим будет тепло, он уже понял, что этот щенок ничейный. Никто никогда не станет разыскивать его, теперь это его собака, и они будут делить поровну все, что сумеют отыскать. Еще раньше, когда они жили на ферме, у него была собака, ее звали Наджи, эту собаку он тоже назовет Наджи.
Мальчик смотрел на тлеющие поленья, и в памяти его всплывали те ночи, которые он проводил вместе с мамой, пока отец бывал в отъезде. Он вместе с другими скотоводами то отбирал скот на ферме, то выжигал клеймо, то перегонял лошадей на новые пастбища. Когда же, наконец, отец возвращался домой, мать подавала пищу, приготовленную на плите во дворе, потому что в хижине было слишком жарко. А как вкусно пахла эта еда! Даже теперь он ощущал эти приятные запахи. Сколько дней прошло с тех пор, когда он по-настоящему ел? Он посчитал на пальцах: не сегодня, не вчера, не позавчера. Значит, четыре дня тому назад, в полдень, они ели что-то очень вкусное: в тот день отец подстрелил дикую утку, а мама приготовила ее с картошкой, морковью и какой-то зеленью на той же печурке, которая стояла во дворе фермы и которую они взяли с собой, убегая оттуда. Они всегда располагались где-нибудь в лесу и пережидали там дневные часы, а ночью мчались на грузовике, опасаясь, как бы полиция не опознала их.
Значит, в пещере он уже третью ночь. На отвесной стене он сделал отметку кусочком белой глины. Прошло уже четыре дня и четыре ночи с того момента, как тяжелый фургон сшиб их грузовик с дороги и он разбился, ударившись о дерево. И хотя мальчик, потрясенный случившимся и охваченный паникой, снова и снова звал отца и маму, они так больше и не ответили ему. Тогда он выбрался из кузова, где обычно располагался на ночь и мог спокойно спать, пока они ехали.
Они ехали так долго, что он вряд ли мог вспомнить, почему покинули ферму. Все случилось слишком быстро и в спешке. Там, на ферме в Квинсленде, полицейские хотели забрать его от родителей и отправить в приют. Он так и не узнал, что это означало и почему он оказался нужен полиции. Полицейский что-то говорил о том, что его отец — бунтовщик, неспособный воспитать своего ребенка.
— Ничего у них не выйдет, — заявил он. — Они не получат моего сына. Хозяевам не нравится, когда мы бродим по стране пешком. Что ж, мы современные аборигены, значит, будем ездить.
Трубные звуки прибоя и ветра, шелестевшего в листьях деревьев, перекликавшиеся кроншнепы понемногу усыпили мальчика. Грампи говорил, что кроншнепы — это духи, кричащие по ночам. А отец считал все это выдумкой. В наше время духи не кричат по ночам, уверял он, поэтому в лесу нечего бояться, нужно лишь слушаться взрослых и не забираться далеко от дома, да обращать внимание на приметы, которые помогут в случае необходимости найти обратную дорогу.
Грампи боялся очень многого, а отец не боялся ничего.
Мама же просто слышать не могла, когда Грампи начинал свои рассказы о сотворении земли и неба и о том, что герои, раньше обитавшие на земле, теперь живут на небесах.
Как они попали на небеса, Грампи не знал, но это, видимо, не очень его беспокоило. Все живущие на небесах когда-то были на земле людьми, птицами или животными. В это Грампи верил так же, как в библейские предания, которые мама слышала от миссионеров.
Когда однажды мальчик спросил у мамы, встречалась ли она когда-нибудь с Давидом или Голиафом, она рассмеялась:
— Не будь глупеньким. Они никогда здесь не жили. Они были белыми и жили далеко, на другом конце земли.
— А почему же ты тогда о них говоришь, — спросил мальчик, — если они не принадлежат времени сновидений?
Она встала, захлопнула книжку и ушла, даже не пожелав ему спокойной ночи. А потом он услышал, как она, разговаривая с отцом, резко и сердито выговаривала:
— Нечего пускать ребенка в резервацию. Голова у него полна чепухой, которую ему втемяшивает Грампи.
И он долго не ходил в резервацию — половину сезона засухи и весь сезон дождей. Он пошел туда только потому, что заболела мама и сестра из миссии отправила ее в больницу. Эта медицинская сестра сказала, что мама собирается принести ему сестренку или братишку. Но мама вернулась одна. А когда он однажды заговорил о них, то увидел, какой печальной стала мама и как она заплакала. И он решил больше никогда не спрашивать ее об этом.
Он считал, что истории Грампи правдивее и интереснее, чем те, которые рассказывала мама, укладывая его спать. Унее все получалось каким-то далеким, она говорила о людях и вещах, о которых он ничего раньше не слышал. А вот Грампи рассказывал то, что мальчик уже сегодня же, сейчас же мог ясно увидеть, например, о кенгуру, превратившихся в утесы как раз позади резервации, или об эму — бескрылом страусе, шагающем огромными шагами по ночному небу. Правда, сразу и не увидишь, как он движется, а вот если уснуть, а потом проснуться, то сразу станет видно, как он прошел далеко по небу. Нужно верить тому, что говорит учитель, например, о звездах, находящихся так далеко, что до них не добраться, даже если построить ракету, такую, как у русских и американцев. А ракеты эти летали в небе одну неделю, и другую, и третью, а потом возвращались туда, где их ждали. Но мальчику было трудно поверить во всё это, потому что и русские и американцы были людьми, которых он не знал, а те герои и боги, жившие на небесах, были героями и богами Грампи, птицы и животные, которые проносились по небу в темноте ночи, составляли часть прошлого Грампи, а следовательно, и его.
Мальчик попытался разглядеть, что было позади затухавшего костра в темноте ночи, где пламя отбрасывало удивительные тени, иногда так похожие на самого Грампи. Наджи скулил и лаял на эту темноту, словно что-то видел там. Потом он устроился поудобнее и затих, уверенный в том, что если в темноте что-то и было, то ему это ничем не угрожало.
Мальчик тоже заснул, и ему виделись приятные сновидения, будто это была не такая уж холодная ночь. Он чувствовал руки матери, обнимавшие его за плечи, а колени его упирались в спину отца, как давно-давно, когда он еще был совсем маленьким. Вот он возвращается обратно в их крохотный домик из рифленого железа, стоящий под огромным деревом, с которого слетают красные лепестки, и земля вокруг покрыта ими, как ковром, таким же, какой есть у жены хозяина в ее большом доме. У них в лачуге нет такого ковра; пол деревянный, но зато всегда промытый, и от него пахнет чистотой, когда он вместе с собакой катается, играя на полу. В жару ноги и руки чувствовали прохладу, исходившую от дерева, и сейчас мальчику казалось, будто снова под ним этот пол, потому что свежий ночной воздух проникал в пещеру по каменистой земле, охлаждая его ложе из листьев.
Теперь всегда во сне он видел, как мама готовит обед, вкусные запахи несутся от плиты во дворе, скоро он сядет за стол, на котором будет много всякой еды. Иногда ему снилась пара диких голубей, которых отец ловил в силки, иногда пойманная им рыба, иногда мясо, купленное в лавке мясника по пути их бесконечных переездов с места на место. Щенок заскулил, и мальчик услышал, как в животе у него глухо заурчало. Он еще выше натянул на себя мешок и глубже зарылся в листья, крепче прижав к себе щенка, и попытался заснуть, потому что только во сне им было тепло, сытно и безопасно.
Мальчик никак не мог понять, чем так заняты отец и мама все эти четыре дня и почему они не возвращаются к нему. Раньше они ни разу не оставляли его одного. Когда отец уезжал работать на дальние скотоводческие фермы, с ним рядом всегда была мама, она пела песни, убирая жилище, стирала белье, готовила обед. Она брала его с собой в дом к белой хозяйке, даже когда ходила туда помогать кухарке на кухне.
А когда дома бывал отец, он обычно или разбирал рыболовные сети, или чистил ружье, или чинил мамины туфли, всегда при этом насвистывая, или просто отдыхал на раскладушке на веранде, читал газеты и тихонько ругался про себя, если то, что он читал, ему не нравилось. Иногда он подзывал к себе маму и просил ее кое-что объяснить, ведь это мама научила его читать, она и сына своего тоже учила сама.
Многое в газетах не нравилось отцу. Его, например, рассердила заметка о том, что где-то были согнаны со своих насиженных мест аборигены, потому что там обнаружили какие-то минералы со странно звучащими названиями и белые захотели заработать кучу денег на разработке этих месторождений. Или сообщение о том, что полицейские поймали нескольких аборигенов и посадили их в тюрьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24