— Так, значит, ей надоела моя рыба, теперь она хочет запрячь меня в работу?
— Она будет платить продуктами, — поспешил сказать Кемми, — и деньгами, если вы захотите.
— Она мне будет платить? Да неужели? Продуктами и деньгами? И ничем больше?
Кемми пожал плечами.
— Она больше ничего не говорила, — с волнением ответил он, видя, как все его надежды на лучшую жизнь рушатся.
— Ну, понятно. Они никогда этого не говорят, — сказал босс, положил кусок мяса на сковородку и сел, уставившись на огонь. — Беда с этими бабами, малявка, они никогда не говорят о цене.
Кемми в недоумении взглянул на хозяина.
— Но ведь она сказала о цене — еда и деньги, если вы все не заберете продуктами и сигаретами.
— Правильно, она действительно так сказала. — Поль засмеялся своим пугающим смехом. — Что ж, прекрасно, малявка. Когда подкрепишься, можешь передать ей, я приду туда завтра утром. Но только на полдня. — Он яростно стал ворошить палкой в костре. — Еда и деньги, если мы не возьмем все продуктами! И плата такая же, как любому другому. И еще одно — раз уж она не хочет меня видеть, то и я не горю особым желанием видеться с ней. Дай ей это понять.
— Хорошо, — кивнул Кемми, — я все передам.
Он снова понесся, словно на крыльях, думая о том, как лучше сказать мисс почтмейстерше, что его босс завтра утром придет расчищать сад. Он боялся опоздать с ответом босса, боялся, что она передумает. А если случится так, то босс не сумеет прокормить ни себя, ни их? И тогда он уедет отсюда? А что станет с ним и Наджи, если он уедет?
Мальчик перепрыгивал через колючие кочки сухой травы, чувствуя, как ноги высоко вздымают его в небо, словно олимпийского чемпиона, которого он видел по телевизору. Странно, но тот чемпион был черным, даже чернее отца, хотя отец и говорил, что черным не следует прыгать слишком высоко. Но может быть, в мире все-таки есть место, где черный мальчик мог бы прыгать так высоко, как ему хочется.
Бренда оторвалась от регистрационного журнала и взглянула на взбежавшего по ступенькам мальчика.
— Он придет, мисс, — крикнул Кемми, не дожидаясь ее вопроса.
Брови Бренды поднялись.
— Когда?
— Завтра.
— Хорошо. Инструменты будут сложены в конце дорожки. — Она снова было принялась за журнал, но вдруг повернулась к мальчику, который уже собрался уходить. — А сколько он хочет за свою работу?
— О, простите, мисс, я чуть не забыл. — Кемми сморщил лоб, вспоминая. — Босс хочет столько же, сколько вы заплатили бы любому другому. И если он возьмет продуктами не все, то остальное хочет получить деньгами.
— Хорошо. Я позвоню в Дулинбу, узнаю, сколько платят в день за такую работу.
— Не день, а половину дня.
— Ладно, половину дня.
Кемми уже спускался по лестнице, когда она снова его окликнула:
— Своим временем он может сам распоряжаться, для меня это значения не имеет. Наверное, и для него тоже, раз уж он так долго ничего не делает. — Она посмотрела на сосредоточенное лицо мальчика, старавшегося запомнить все сказанное. — А теперь беги и ничего не забудь.
Одним прыжком он перескочил через все ступеньки лестницы и ринулся бежать по жесткой траве.
Поль выслушал его и засмеялся резким, глухим смехом, как, бывало, смеялись отец и Грампи.
— Да, малявка, твоя мисс почтмейстерша не очень-то сговорчива. — Он достал сигарету. — Но мы еще посмотрим, кто из нас несговорчивее. Раз уж она заинтересована в нашей работе, значит, мы будем иметь и еду и деньги на сигареты.
Кемми недоуменно смотрел на босса, всеми силами стараясь вникнуть в смысл его слов, и вдруг ему показалось, будто он увидел того самого чертенка, которого, по словам мамы, она замечала в глазах отца, когда тот вот так же смеялся.
— А если нам все это надоест, малявка, то просто в один прекрасный день мы пошлем ее к черту вместе с ее работой.
Кемми почувствовал удовлетворение оттого, что босс говорил все время «мы». Значит, он имел в виду и его.
— Я думаю, будет все в порядке, босс, — сказал он. — Вам не хочется ее видеть, ей тоже. Я буду вашим посыльным, пока мы с Наджи еще здесь.
Хозяин засмеялся, на этот раз совсем по-иному.
— Ты не такой уж глупый, малявка, как мне показалось.
Кемми улыбнулся, это уже было похоже на похвалу.
В тот вечер Бренда отпечатала на машинке распоряжение.
В любом случае она должна точно перечислить все, что нужно и чего не нужно делать, и для своего спокойствия подчеркнет, чтобы он не трогал сливу ее отца.
Ей вдруг представился иронией судьбы тот факт, что она просила какого-то несчастного, подобного ей самой, человека, отгородившего себя от жизни, возродить здесь былую красоту. Для себя и в память об отце, который был бесконечно дорог ей, хотя она по-настоящему и не понимала его.
Что может быть лучшим памятником, чем сад?
Она оставила записку, прикрепив ее к вилам.
Глава семнадцатая
На следующее утро, надвинув почти на глаза шляпу, Поль с трудом перебрался через вершину Головы Дьявола и остановился взглянуть на длинный изгиб береговой линии, обрамленной оливково-серым кустарником.
— А что там за горами, малявка? — спросил он, впервые почувствовав интерес к этим местам.
Кемми пожал плечами.
— Не знаю, босс, — ответил он, потрепав собаку за ухо.
Кемми боролся с искушением сказать, что здесь он совсем чужой и ничего не знает.
— Ну и крепкий же ты орешек, малявка, — не выдержал Поль. — А ты вообще-то хоть что-нибудь знаешь?
Кемми насупился.
— Ладно уж. Давай поспешим. Смотри, она уже открыла почту.
Они прошли в сад через обгоревшую калитку заднего двора. Поль остановился, ошеломленный. Потом молча прочитал прикрепленную к вилам записку, посмотрел на инструменты и на сгоревший сад.
«Да эта женщина просто сошла с ума, — подумал он. — Неужели она полагает, что здесь что-то вырастет?»
Хадди некогда говорил во Вьетнаме: «Ничего больше никогда не вырастет на этой выжженной, голой земле».
Поль обошел весь сад, остановился и осмотрел сливу, которую хозяйка не разрешила рубить. Поль недоуменно пожал плечами.
Он положил записку в карман с чувством обиды. Приказы всегда вызывали в нем протест.
У него вдруг появилось желание отказаться от этой работы, совсем не начинать ее. Но ведь тогда им всем нечего будет есть.
— Что ж, малявка, давай приступать к делу, — сказал Поль решительно.
Он поднял топор и с силой ударил по обуглившейся ели. От первого же удара остро запахло смолой.
* * *
Странно, что удары топора могут такой болью отзываться в сердце, думала Бренда. Они всякий раз ассоциировались с воспоминаниями об отце. Вот она чинно усаживается на сложенные поленья и зачарованно смотрит, как ловко орудует отец топором, или принимается помогать ему собирать щепки, когда он кончает свою работу.
Колка дров — это запах свежих щепок, пылающая печь на кухне, пение черного железного чайника, жаренное на углях мясо, подрумяненные хлебцы и ласковое мурлыканье любимца всей семьи кота Тимми.
Даже представить себе трудно, сколько воспоминаний способен вызывать удар топора, рассекающий дерево. Прошлое безжалостно возвращалось к ней, бередило душу. Раньше дома почти всегда пылал в камине огонь, мать часто мерзла. Даже когда уже можно было открывать окна и Бренда с отцом садились за обеденный стол подальше от камина, кресло матери придвигали к самому огню, в угол, подальше от сквозняка, и она вязала там, быстро перебирая спицы маленькими розовыми пальцами.
Глухие удары топора, казалось, заглушали все звуки на кухне. И даже когда она закрыла окно, они продолжали бить ей по нервам. Безжалостные звуки прекратились лишь после того, как она окликнула мальчишку и дала ему чайник с чаем и фруктовый пирог. Пусть садовник немного отдохнет.
Плечи Поля ныли от ритмичных взмахов топором, не успел он справиться и с одним деревом, а на ладонях уже появились мозоли. Пот катил с него градом и жег, как соленая морская вода, нежную, тонкую кожу. Ему пришлось на время прекратить работу, когда он почувствовал гул в ушах. У него закружилась голова. Он облокотился на ствол дерева.
Малявка принес чай, и Поль начал большими глотками, обжигаясь, пить, потом дрожащими руками закурил сигарету. Дымка, застилавшая глаза, рассеялась, шум в ушах прекратился.
— Возьми еще чаю, малявка, — крикнула Бренда.
«Эта женщина очень жестокая», — как-то сказал своему боссу Кемми.
Но сейчас ее голос не показался Полю бесчувственным или суровым. А может быть, Поль и не понял ничего в ее интонации, ведь уже сколько месяцев его слуха не касался женский голос. Сейчас голос Бренды показался ему мелодичным, словно пение невидимой птицы.
«Эх, и раскис же ты, старина», — сказал себе Поль, наливая вторую чашку.
По крайней мере чашки, которые она им дала, были целыми, а его мать предпочитала поить садовника чаем из полуразбитых чашек.
Полю не хотелось вспоминать о прошлом, оно было нерадостным, и теперь, через много лет, казалось еще менее приятным. Поль решил попробовать пирог, малявка бережно развернул чистый пергамент.
Вот и пирог завернула, подумал Поль, и обращается с ними по-человечески. И что из того, что она чрезмерно сурова, необщительна и требует за свои деньги честной работы?
Когда он снова взялся за топор, ладони нестерпимо болели. В плечах хрустело, едва он пытался распрямиться. Он так и не понял, то ли это трещали кости, то ли пересаженная на плечах кожа сопротивлялась непривычному растяжению.
Но Поль продолжал упорно работать топором, хотя сердце трепетало в груди. Когда же, наконец, дерево было срублено, Поль испытал мимолетную радость победы. Но вот гудок парома в Дулинбе возвестил наступление полудня. Поль отложил в сторону топор и со вздохом облегчения распрямил затекшую спину. Сейчас он хотел лишь одного: поскорее вернуться к месту своего пристанища и растянуться на траве. Его даже не интересовал пакет с едой, вложенный в мешок из-под сахара, который малявка взвалил себе на плечо.
Услышав гудок парома, Бренда окликнула Кемми и дала ему сверток с продуктами: хлеб, масло, мясо, сыр, сигареты, а сверху приколола перечень их и цену.
— Скажи своему боссу, чтобы в конце недели он сам подсчитал количество проработанных часов. Я узнаю в Дулинбе, сколько ему полагается за эту работу. Нужно сразу же избегать ненужных недоразумений.
Мальчик кивнул и молча взял сверток, не обратив никакого внимания на иронические нотки в голосе мисс почтмейстерши.
Закрывая почту на перерыв, она видела, как мужчина, мальчишка-абориген и собака поднимались в гору к вершине Головы Дьявола. Собака бежала впереди, а мальчишка следом за ней, стараясь не отставать. На мужчине были измятые шорты, открывавшие длинные загорелые ноги, рубаха и шляпа цвета хаки. Достигнув вершины, они на секунду остановились, мальчик оглянулся, а мужчина посмотрел куда-то в сторону, он всегда смотрел в сторону.
Ей захотелось узнать, как сильно он изуродован. Как это произошло? Сердясь на себя за свое любопытство, она захлопнула дверь. Нет, ей ничего не нужно знать, ей все безразлично. Зачем вовлекать себя в чужие несчастья? Это ей вовсе ни к чему.
Поль устало растянулся на земле в тени под брезентом, подстелив водонепроницаемую простыню, приятно охлаждавшую ноги и тело и скрадывавшую неровности земли у него под плечами и руками.
Он закрыл глаза. Яркий свет причинял резкую боль даже сквозь темные очки. Ему вдруг стало мучительно горько, и эта горечь, словно яд, разлилась по крови.
И вдруг где-то совсем рядом услышал голос малявки:
— Проснитесь, босс, я приготовил вам обед.
Поль поднялся, снял очки, потер глаза, все еще чувствовавшие резкую боль, и сел. застонав от боли в плечах.
— Ну тебя, малявка, ведь я же заснул.
— Нехорошо спать на голодный желудок, — улыбаясь, ответил мальчик. — Сначала надо поесть.
И он поставил рядом с ним тарелку. У Поля дух захватило при виде обилия пищи: ветчина, помидоры и огурцы, вареная в мундире картошка и хлеб, слегка смазанный маслом.
Он снова удивился, как уже удивлялся не раз, наблюдая за поведением ребенка. Поля поражала его аккуратность во всем. Где же мог научиться всему этому мальчишка-абориген?
Несмотря на недомогание, Поль чувствовал сильный голод. Он с наслаждением опустошил тарелку. Казалось, даже тело стало болеть меньше. Нет, они все же честно заработали свой хлеб. Как странно, подумал с иронией и радостью Поль, он, самый одинокий из всех живущих на земле, постоянно говорит «наш», «мы», вместо «я» или «мое», будто этот заброшенный мальчишка-абориген и дворняжка стали частью его собственной жизни.
Поль съел яблоки, по-видимому, слишком долго пролежавшие в холодном хранилище, но даже не заметил, насколько они безвкусны, выпил приготовленный мальчиком чай, наблюдая, как этот ребенок умело его наливал, наклонив чайник в сторону, чтобы не попали чаинки.
Даже щенок почувствовал себя счастливым, насытившись своей долей.
Сколько же времени понадобится этой женщине, чтобы понять, что он вовсе никакой не садовник? Кто из них первым признает это? Она — дав ему расчет, — или он сам, отказавшись от работы? Поль пожал плечами, и лицо его исказилось от боли. Но ведь у него есть по крайней мере еще два выхода из положения: связаться с военным ведомством и вытребовать положенную ему пенсию или обратиться за подачкой к отцу. Отец, конечно, с радостью предоставит ее, лишь бы держать сына подальше от себя. Но если от работы он чувствовал лишь физическую боль, то оба эти варианта вызывали в нем душевные страдания.
Он съел пирожки и выпил чай с тем наслаждением, какое пища может доставить человеку, уже испытавшему голод, потом с удовольствием выкурил сигарету и сладко заснул еще до того, как малявка закончил мытье посуды.
К вечеру, когда солнце стало отбрасывать багровые тени от гор на песчаный берег, Поль вошел в воду и поплыл далеко-далеко, туда, где уже не было волн. Вернувшись к берегу, он нашел малявку и щенка игравшими на отмели. Мальчик не выносил холодной воды, и одного упоминания Поля о необходимости окунуться было достаточно, чтобы заставить его бежать к берегу. Кемми получал удовольствие от купания в море лишь в полдень, когда солнце стояло высоко в небе, обогревая весь берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24