— Доктор советует мне побольше быть на свежем воздухе.— Застегнись хорошенько, mein Liebchen, чтобы не простудиться, — обратилась она к Энн, когда Джой, схватив девочку за руку, сбегала вниз по лестнице.Энн уселась на заднее сиденье машины, Джой следом за ней, сердце у нее так колотилось, что казалось, вот-вот она задохнется. Стивен и Ганс все еще стояли с матерью на террасе, и Джой закусила губу, чтобы не крикнуть им: «Поторопитесь!»Часы пробили два.— Ну, едемте! — весело крикнула мать. И, взяв Стивена и Ганса, сказала: — Пойдемте, я всех задерживаю.Спокойно, неторопливо села в машину рядом с Джой, а Джой про себя молилась: «Боже, помоги мне выдержать все это». Возле машины очутилась Берта; сунув в окошко шаль, она сказала: — Возьмите с собой мою норвежскую шаль, на случай если будет прохладно.Наскоро поблагодарили, и машина тронулась.Машина описала круг по дорожке, они крикнули: «Auf Wiedersehen!», и помахали группе провожавших, столпившихся возле подъезда. У ворот они оглянулись и в последний раз увидели отца, стоявшего одиноко с рукой, поднятой в прощальном жесте.— Скорее! — заторопила мать. — Берта пошла наверх, чтобы положить паспорт обратно в портфель. И она будет звонить Хорсту. Глава XXIII На Хеерштрассе Ганс вывел свой лимузин в бесконечный поток мчавшихся машин, встав в хвост большому черному с белым кадиллаку с номером вооруженных сил Соединенных Штатов.— Раз этот впереди нас, будем гнать вовсю; для них не существуют правила движения, — усмехнувшись, сказал он. Затем посмотрел на спидометр. — Успеем!— Двадцать три минуты. — Джой волновалась. Она сверила часы на приборном щитке с ручными часами. Поймав ее взгляд, мать успокаивающе кивнула головой.Энн, прижавшись к стеклу, вдруг взбунтовалась:— Почему мы едем не по той дороге? Не к тете Гедвиге?В зеркальце Стивен встретил взгляд Джой и укоризненно покачал головой.Мать, прижав Энн к себе, шепнула:— Все в порядке. Сначала мы заедем в аэропорт, кое-кого проводить, но это секрет.— Тетю Луэллу? — спросила Энн.С таинственным видом мать приложила палец к губам.— Мы опаздываем? — допытывалась Энн. — Ганс так гонит машину, просто ужасно!— Мы боимся опоздать, поэтому Ганс и гонит машину.Глаза Джой были прикованы к часам. Двадцать минут… Девятнадцать минут… Штульпнагельштрассе… Шарлоттенбург…Джой окидывала беглым взглядом места, к которым она успела привыкнуть, и ожидание у светофора было для нее настоящей пыткой.Ганс свернул с широкого проспекта на боковые улицы с умеренным движением, и повел машину с предельной скоростью.— Шестнадцать минут, — прошептала Джой.Вой сирены пожарных машин заставил Ганса съехать в кювет. Одна за другой мимо них промчались машины.— Четырнадцать минут.Самолет описывает круги, идя на посадку.Джой взглянула на Стивена. У него на лбу выступили капельки пота, когда он увидел машину, которая шла за ними. Посмотрела на Ганса: Ганс закусил губу.Дорога в аэропорт; и впереди и позади них непрерывным потоком шли машины; контрольная вышка; радарные установки; подъезд в аэропорт.Подогнав машину к центральному зданию аэропорта, Ганс облегченно вздохнул.— Десять минут. Молодец, Ганс, — наконец-то успокоившись, сказал Стивен.Кто-то окликнул их. Похолодев, они смотрели на Хорста, который через открытое переднее стекло машины спрашивал:— А что делает здесь в этот час мое дорогое семейство?Никто не ответил.— Скорее открой дверцу, дядя Хорст, — зашумела Энн. — Мы приехали проводить тетю Луэллу и чуть-чуть не опоздали.— So!Хорст помог матери выйти из машины, на его лицо набежали тучки.— Чем мы обязаны миссис Дейборн, чтобы всем семейством провожать ее?— Джой хотела лично передать Луэлле какие-то вещи, — доверительно пояснила мать. — А писать ей не хочется.Джой указала на туго набитый дорожный мешок, пытаясь принять таинственный вид.Мать близко наклонилась к Хорсту: — По-моему, в наших интересах вести себя так, чтобы у нее осталось о нас хорошее впечатление.— А потом мы поедем к тете Гедвиге.Хорст снова включил свою улыбку.— А не устроить ли мне свободный день и не поехать ли вместе с вами отпраздновать столь знаменательное событие: Берта звонила мне и сообщила великолепные новости! — И он похлопал Стивена по плечу.— Это будет мило, дорогой. — Улыбка матери была столь же ослепительна, как и улыбка Хорста.— Скорее же! — и Энн нетерпеливо затопала ножкой. — Ведь мы опоздаем!— Она права. — Мать взяла Энн за руку. — А ты не пойдешь с нами? Ведь ты без ума от миссис Дейборн?— Я? — Глаза Хорста сузились, выражение лица стало жестким. — Мне наплевать, пусть даже самолет разобьется вдребезги!— Ну, тогда будь умницей, поставь машину Ганса, а мы постараемся вернуться как можно скорее.Она пошла к входу с Гансом и Стивеном, Энн галопом неслась впереди. Джой не отставала от них, чувствуя, что ноги вот-вот могут подкоситься. Все происходящее было для нее страшным кошмаром. Суета, толкотня в переполненном зале ожидания. Суматоха при выполнении формальностей. Голос дежурного, объявляющий по радио номер самолета на немецком, французском и английском языках.Поцеловав Джой, мать крепко прижала к себе Энн.— Mein Liebhen, mein Liebhen! — прошептала она.Только тут Энн все поняла. Она громко зарыдала:— Хочу, чтобы бабушка ехала с нами!— Успокойся, дорогая! — прошептала мать, и голос ее дрогнул, когда она произносила эти слова. Открыв сумочку, она вынула носовой платок и вытерла слезы Энн. — Бабушка скоро будет с тобой!Когда сумочка раскрылась, Джой заметила бархатный футлярчик, который утром она видела в ларце с драгоценностями, и мысленно она помолилась, чтобы сердце матери выдержало столь ужасное напряжение.Взяв Энн за руку, Джой побежала, спеша присоединиться к группе пассажиров, стоявших у входа на посадку. В тот момент как стюардесса опустила барьер, она оглянулась: Стивен и Ганс бежали к самолету, и горестное выражение их лиц точно ножом полоснуло по ее сердцу.
Самолет вырулил по взлетной полосе, и на одно мгновение они увидели в окно высокую фигуру матери в черном пальто, махавшую им платком.Джой откинулась на сиденье. Самолет развернулся по ветру. Заревели моторы. Сдерживая слезы, она закрыла глаза. Что ее горе в сравнении с горем Стивена и Ганса? Какое право имеет она плакать? Мысленно она вернулась к одинокой фигуре на трассе аэродрома и к Хорсту, который ждал их. Сколько он будет их ждать? А когда он пойдет за матерью… Что она будет делать? Что она скажет?Самолет набрал скорость, и мимо них пронеслись здания аэропорта в дымке туманных образов.Они поднялись в воздух. Под ними распростерся и постепенно исчезал Берлин. Она наблюдала, как в ясном воздухе крутился пропеллер. Мысленно она все еще была с матерью, все еще видела ее лицо, обращенное к небу вслед самолету, улетавшему на Запад.Пришел ли за ней Хорст? Что будет, когда они вернутся домой?И вдруг, как от удара электрического тока, она содрогнулась всем своим существом: она вновь увидела футляр для драгоценностей с ампулками, завернутыми в вату, и поняла, что для матери не будет возвращения домой. Послесловие «Ум человеческий не выдержит, если рассказать всю правду. Вот почему… люди во многих странах все еще позволяют вводить себя в заблуждение. Люди не хотят верить правде…»Слова эти, принадлежащие Брунгильде, дочери профессора Шонхаузера, дважды затравленного, дважды искалеченного фашистскими изуверами — в гитлеровской Германии и в Западной Германии наших дней, — могли бы служить эпиграфом к роману австралийской писательницы Димфны Кьюсак «Жаркое лето в Берлине». Они раскрывают идейную направленность этого правдивого, подлинно художественного произведения. Писательница рассказывает о том, что происходит в самом центре послевоенной Европы. И вместе с тем она вскрывает причины и корни опасной неосведомленности миллионов и миллионов людей так называемого демократического Запада о характере всего послевоенного развития государства, получившего наименование «Федеративная Республика Германии».Сюжет романа несложен. Главная героиня, молодая женщина Джой, — воплощение наивности, полнейшей политической и жизненной неопытности. Уроженка далекой Австралии, она мало знает о прошлом и настоящем немецкого народа. Жарким летом 1959 или 1960 года судьба забрасывает Джой в Западный Берлин. И здесь происходит ее политическое просвещение. Страшная, «неправдоподобная», как ей вначале казалось, картина реставрации самого худшего, самого отвратительного из недавнего прошлого этой страны — идеологии войны, человеконенавистничества, нацистского бреда о мировом господстве — предстает перед ее глазами. И эта картина нарисована кистью художника-реалиста — верная, точная, неопровержимая.Димфна Кьюсак не впервые выступает с произведением, посвященным острейшей проблеме нашего времени — угрозе новой мировой войны, проблеме борьбы за мир. Вспомним хотя бы ее пьесу, переведенную на многие языки, — «Тихоокеанский дневник». Более четверти века писательница пристально следит за большими социальными явлениями, волнующими ее сограждан в Австралии, за крупнейшими мировыми событиями нашей бурной эпохи. Активная участница прогрессивной ассоциации Австралийского товарищества писателей, Димфна Кьюсак — делегат многих всемирных конгрессов сторонников мира, начиная с 1950 года. Она часто путешествует: побывала за последнее десятилетие в Германской Демократической Республике, в Польше, Чехословакии, Венгрии, Италии, приезжала неоднократно в Советский Союз. «Жаркое лето в Берлине» — произведение, навеянное впечатлениями одной из поездок.На протяжении всей книги писательница горячо, страстно спорит с незримым, невидимым читателю оппонентом: огромной, влиятельной прессой на Западе, сумевшей успокоить, усыпить широкое общественное мнение в Англии, Франции, США и, конечно, в Австралии в отношении того, что происходит в Западной Германии. Там, сообщает эта пресса, воцарилась демократия западного типа, немцы «стали совсем другими», они — надежный и достойный уважения союзник всего «свободного мира» в его борьбе против «язвы коммунизма». Все «наветы» как на прошлое нынешних государственных деятелей ФРГ, ее капиталистов и генералов, так и на их новую политику — это «коммунистическая пропаганда», которой нельзя верить. Таким утверждениям Димфна Кьюсак противопоставляет суровую правду.Требовательный читатель, казалось бы, мог упрекнуть писательницу за один незначительный, но обращающий на себя внимание художественный «просчет»: где-то в середине повествования все увиденное главной героиней, наивной и непосредственной Джой Миллер, становится уже столь неотразимым и убедительным, что сопротивление правде со стороны Джой представляется странным. Ведь сам читатель все понял. Прозрение героини представляется по меньшей мере несколько запоздалым. Вспомним, как часто литературные критики справедливо упрекают авторов пьес и романов за подобный просчет: читателю, зрителю давно ясно, где порок, где добродетель, а действующие лица произведения все еще пребывают в неправдоподобном неведении…Димфна Кьюсак неповинна в такой утрировке. И не только потому, что писательница имеет право преувеличить наивность своей героини, стремясь как можно полнее раскрыть всю мерзость сегодняшнего быта западногерманской буржуазии, уже не маскирующей свои милитаристские и реваншистские устремления. Право художника на такую «тенденциозность» неоспоримо. Ни утрировки, ни тенденциозности здесь нет и в помине. Образ Джой Миллер правдив и реалистичен, ее сомнения, ее нарастающее душевное смятение оправданы всей ее биографией рядовой, далекой от политики интеллигентки Запада. Однако основное и главное не в этом. За Джой незримо стоят бесчисленные ряды честных австралийцев, американцев, англичан, французов, итальянцев, искусно обманываемых на протяжении вот уже более девятнадцати лет, прошедших со дня разгрома гитлеровской Германии.Они не верят, «не хотят верить» правде.Советский человек отлично осведомлен о событиях, происходящих на международной арене. Он знает обо всем происходящем в той части Германии, где волей правящих кругов США, Англии и Франции полностью восстановлена власть социальных сил, дважды на протяжении жизни одного поколения обрушивших на человечество ужасы мировой войны. И он понимает, чем это снова грозит людям.Понимание этого не чуждо и наиболее прозорливым людям капиталистического Запада. Такой чуткий ко всем явлениям современной жизни общественный деятель, как известный британский философ Бертран Рассел с тревогой отзывается о происходящем в Западной Германии. Весной 1964 года он говорил, что при известных обстоятельствах нацисты могут повторить свои преступления. Эти опасения, подчеркивает Рассел, «не разделяются правительствами стран Запада, которые сделали все, что в их власти, чтобы укрепить Западную Германию и сделать ее способной предпринять еще одну гибельную попытку установить мировое господство. Нельзя сказать, что эти опасения необоснованны». К сожалению, столь трезвый подход к важнейшей проблеме нашего века еще не нашел отражения в политике Запада.Западному интеллигенту, рядовому труженику и налогоплательщику все это преподносится в совершенно ином виде. Можно вообразить, как возмутился бы он, если бы ему открыли истину. А суровая истина такова: сознательно, с полным пониманием того, к чему это приведет, те, в чьих руках подлинная власть на «демократическом» Западе, решили взять себе в союзники лютый, ни в чем не раскаявшийся германский империализм. Решили осуществить мечту самых хитроумных руководителей военной машины фашистской Германии, отчетливо проявившуюся в последний период второй мировой войны, когда поражение гитлеризма стало уже несомненным: переманить на свою сторону США и Англию и воевать вместе с ними против их самого мужественного союзника — Советского Союза, принесшего наибольшие жертвы на алтарь общей победы над фашизмом.Чудовищность этого циничного заговора бесспорна для западноевропейцев, миллионы которых погибли в гитлеровских концлагерях, чьи родные страны были опустошены фашистскими варварами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34