Его, правда, не выгоняли. Он сам уходил. Папа по глупости уходил. И, во-вторых, он искал себя. «А нашел?» – вдруг заинтересовалась мама. Будто она не знает! Но папа все равно не сбился. Дочь (Ася то есть) тоже умеет читать и писать, вот ее табель за первое полугодие. Надо же, даже табель взял! Все документы в полном порядке, пусть крысин хозяин теперь решает.
«Наши тоже в порядке», – захохотал мужчина. И вынес Нюрин паспорт. Аккуратно так разлиновано, и печать сбоку. Фотографии не было, папа потом приклеил. «Только пусть она все равно будет Лариса», – попросила Ася, не в силах отойти от литературного прототипа. «Пускай – Лариса, – разрешил бывший хозяин. – Но всегда помни, что все-таки по паспорту она Нюра, а паспорт – это статус». Вот как он сказал!
И с тех пор, называя Нюру «Ларисой», «Ларочкой» или даже «Ларкой», Ася никогда не могла забыть, что по паспорту она – Нюра.
– Убери свое чудовище с моего стола, – попросила завуч.
Она уже осмелела, но подойти боится. Так у окна и стоит. А голос опять строгий.
– Ты в школу шла или в зоопарк?
Кстати, такса из двадцать шестой квартиры тоже никак не может привыкнуть к Ларисе…
– Как, интересно, твоя фамилия?
– Богданов, – быстро сказал Богданов, хоть не его спросили.
Это он ее защищает, поняла Ася. И вдруг представила. Вот Богданов подходит к завучу, трогает ее за рукав: «На эту девочку вы никогда голос не повышайте!» Интересно, что завуч тогда ответит, собрав весь свой педагогический опыт?
– Жукова, – сказала Ася.
Завуч почему-то вздохнула:
– Придется, Богданов-Жукова, вызвать ваших родителей…
Будто она как раз не хочет, но почему-то придется.
Но тут в кабинет вдруг вошла Нина Максимовна, Асина учительница, и все вокруг озарилось. Это Ася где-то читала: «Она вошла, и все вокруг озарилось». Но это была правда.
– Вот, полюбуйтесь, Нина Максимовна, на своих учеников, – противным голосом сказала завуч. – Мало того, что опаздывают. Еще и всякую гадость за собой тащат.
Лариса на столе фыркнула.
– Ты принесла Ларису? – всплеснула руками Нина Максимовна. – Умница! А я хотела тебя за ней посылать.
– Так это вы велели принести? – удивилась завуч.
Нина Максимовна отдышалась, наверное быстро сбежала по лестнице. Она была полновата, но все равно прекрасна, как ночная фиалка. Это Ася где-то читала:
«Она была прекрасна, как ночная фиалка». Так что мама зря говорила папе: «По-моему, у нашей дочери исключительно собачьи ассоциации». Ассоциации у Аси как раз бывали всякие. Но какие родители знают своего ребенка?!
– Зачем? – удивилась завуч.
– Мы, Тамара Петровна, решили с детьми организовать «Уголок живой природы», – объяснила Нина Максимовна, отдышавшись.
Вот как они, оказывается, решили. А Ася не знала! Завуч даже растерялась, что они так решили. Хотела что-то еще сказать. Но Нина Максимовна уже повернулась к Богданову:
– А ты, мальчик, из какого класса?
– Разве это не ваш?
– Он в нашем классе хочет учиться, – сказала Ася.
– Подожди, Ася, – остановила Нина Максимовна. – Он сам скажет.
Богданов переступил с ноги на ногу. Вдруг говорит:
– Я с ней вот буду учиться…
И на Асю кивнул.
– А сейчас ты где учишься?
– В двести первой школе…
– Это прекрасная школа. Она английская, – объяснила завуч, будто кто-то не знает. – Вот там и учись. А как ты, кстати, вообще учишься?
– Плохо, – сказал Богданов.
– Вот что, мальчик, – строго сказала завуч. – Ты сейчас оденешься, я сама тебе раздевалку открою, оденешься и пойдешь в свою школу на занятия. Ты меня понял?
– Он туда все равно не пойдет, – объяснила Ася. – Он им марку портит.
– Подожди, Ася, – остановила Нина Максимовна. – Значит, учишься ты неважно, да?
– Плохо, – упрямо сказал Богданов.
– Ну, какое это имеет значение, Нина Максимовна? О чем тут разговаривать? Вас ученики ждут. Сорок три человека сидят и ждут.
– Сорок два, – сказала Нина Максимовна. – Алик Чернышев переехал, они квартиру наконец получили.
– Пусть сорок два. Не вижу принципиальной разницы. Не будем же мы с вами всех с улицы подбирать, на это все равно нас не хватит.
– Но если человек к нам пришел?…
– Да он просто так пришел! За компанию! Прогуляться!…
Вдруг разговорились, будто Аси с Богдановым тут и нет. Даже про Ларису забыли. Ася ее давно уже потихоньку сгребла со стола и посадила в карман.
– А вы почему еще здесь? – вдруг вспомнила завуч. – Вам здесь совершенно нечего делать, когда взрослые между собой разговаривают.
Будто они сами в этот кабинет напросились.
И Нина Максимовна тоже сказала:
– Верно. Бегите в класс. Я сейчас приду.
Но она еще не скоро пришла…

Сено для Дездемоны

В кухне сидела тетя Неля Чукреева в новой шляпе и говорила по телефону. Если у нее что-то новое, тетя Неля никогда не снимет, так и будет в своей шляпе сидеть. Потом еще спросит: «Анастасия, ты заметила, какая на мне роскошная вещь?» Мама все равно не заметит, тетя Неля ее даже не спрашивает. А папа сам всегда говорит: «Ого! Наша Нелли снова прибарахлилась!»
Но сейчас тетя Неля даже на свою шляпу не обращала внимания. Она набирала номер, делала большие глаза и кричала в трубку:
– Папа? Папочка, это я. Сеня не приходил? Нет? Да, опять. Нет, у дяди Олега нет, я звонила. Откуда я знаю? Нет, Зинуля еще на даче. Да не был он у нее на даче, как он туда поедет?!
– Не ори, – лениво сказала мама. Она тут же сидела за столом и чертила карандашом по клеенке, за что Асю всегда, например, ругает. Опять небось рисовала рожи. Все рожи у мамы на одно лицо: курносый нос в профиль, губы толстые, чубчик и огромный глаз.
«Ты бы хоть поэстетичнее чего-нибудь изобразила», – посоветовал как-то папа. «А это мой идеал красоты», – строптиво сказала мама. Полюбовалась на свой идеал и сама засмеялась. «Ничего идеал! – оценил тогда папа – На улице такой встретишь, сразу снимай часы и кольцо». – «Я уж найду что делать, если встречу», – пообещала мама. Но идеала своего все равно не изменила.
– Я не ору, я волнуюсь, – объяснила тетя Неля и опять закричала в трубку: – Нет, это я не тебе. К Ткаченко он не поедет. Там кот белый. Ну и что? Я не говорю – злой, я говорю – белый. Сеня его не выносит. Ничего я ему не сделала! Себе ванну напустила, а он вообразил, что ему. Скажешь тоже – ударила! Куда он денется? Ясное дело, сразу же позвоню…
Тетя Неля положила трубку, сняла новую шляпу и кинула на диван, вот до чего разволновалась.
– Ну, дрянь какая! – сказала с чувством.
В шляпу сразу залезла Мария-Антуанетта и стала в ней устраиваться. Ужасно любит новые вещи! Фингал понюхал и отошел. Он новых вещей не любит. Фингал любит только детскую клизму, желтую, как спелая груша. Ее удобно бросать и выгребать потом лапами из-под батареи. Когда Фингал жамкает свою клизму, она чавкает, ворчит и фуфыркает. Мария-Антуанетта тогда бросает все свои дела и глядит на Фингала, не мигая, как в телевизор.
– Ну, дрянь! – не может успокоиться тетя Неля.
Тут и спрашивать нечего. И так ясно. Опять у Чукреевых сбежал из дома Сенатор, которого они зовут Сеня. Это их пес. Он вообще-то метис, но кто-то у него в роду был эрдель. Сенатор похож на эрделя. Шерсть коричневая, жестко-курчавая и пружинит, если погладишь. Но Сенатор не любит, когда его гладят. «В этом есть элемент снисходительности», – так объясняет папа. А у Сенатора исключительно развито чувство собственного достоинства. Если он у тебя из рук берет бутерброд с ветчиной, ты должен быть ему благодарен. Не из каждых рук он еще возьмет!
– Ударила! – все никак не успокоится тетя Неля. – Его ударишь, как же. Сроду пальцем никто не тронул. Ему уж слова нельзя сказать. По-французски, что ли, с ним изъясняться?!
– Французского ты все равно не знаешь, – утешила мама.
– Не знаю, – легко согласилась тетя Неля.
– Я тоже не знаю, – вздохнула мама.
– Значит, другое что-нибудь знаешь, – легко отмахнулась тетя Неля.
У нее легкий характер, мама считает. Тетя Неля как-то умеет сама с собой примириться и при этом оставаться сама собой. Ну, не знает она французского – ну и что? Английский она тоже давно забыла, который они с мамой в университете сдавали. А что из этого?
А мама, когда впервые за границу попала по туристской путевке, она вообще онемела. Вообще рот там не могла открыть. Во все только пальцем тыкала, как слабоумная. В дворцы, в бульон, в картины великих мастеров. А между прочим, если бы тетя Неля туда попала, в Англию, например, она бы сразу заговорила, и англичане бы ее сразу поняли – мама просто уверена. Потому что в тете Неле есть заразительная легкость.
Мама уже прилетела обратно: едет в автобусе из аэропорта. Кругом все давным-давно по-русски болтают, а она все молчит, как слабоумная. Ей кажется, что никто уже больше ее никогда не поймет, если она и заговорит. Хорошо, контролер подвернулся: «Ваш билет?» Мама молча по карманам зашарила. Только глаза таращит. Тут до нее дошло – она ж поняла, что этот чудесный контролер ей сказал! «Вот билет! – закричала. – Вот!» И никак потом не могла остановиться: «Спасибо! Нет, вы меня нисколечко не толкнули! Проходите, пожалуйста!» Как угодно была готова, чтобы ее толкали, – только чтобы на русском языке.
Мама без русского языка жизни себе не представляет. Но если бы она еще какой-нибудь язык знала, она бы еще больше не представляла, а жизнь ее была бы богаче…
Но тете Неле совершенно сейчас не до этого.
– Нет, на что он обиделся?! – все повторяет. – Вы меня просто из интереса спросите, что я такого ему сказала?!
– Ну, сообщи нам, – улыбается мама. – Облегчи душу.
– Вот именно, – обрадовалась тетя Неля. – А то зачем бы я через весь город сюда тащилась?
Тетя Неля всегда ездит к маме облегчить душу. Долго вдвоем на кухне сидят и никого больше не пускают.
Папа потом удивляется: «И не надоело тебе?» А мама отвечает: «Мне никогда не надоест, потому что Нелька – человек верный». – «Больно уж говорлива», – осторожно замечает папа. Но мама сердится: «Это, как известно, не самый большой у людей недостаток».
Никак не дает тетю Нелю в обиду, даже папе.
Они с мамой вместе в университете учились. Но тетя Неля тогда пела в хоре, а мама моталась по экспедициям, им и поговорить было некогда. Они тогда не очень дружили, только здоровались. Потом мама на Север уехала. А тетя Неля осталась в Ленинграде, чтобы петь в своем хоре. Голос у нее уже позже пропал, когда у тети Нели родилась Даша. И тут мама вернулась с Севера. Она совсем другая вернулась. Ей вдруг показалось, что она видала такое, чего другие никто не видят. И надо срочно об этом написать.
Как там, на Севере, где она была, прекрасно! Какие люди и какой этот Север! Посреди лета снег летит прямо на цветущие маки, а они только встряхиваются и опять цветут. Дикая нерпа танцует в морской воде рядом с лодкой, и можно близко ей заглянуть в глаза, где только чистота и наивность. Вольные олени бегут через тундру, и рога над ними взблескивают, как дворцовые вешалки. Или, наоборот, мороз – плюнешь и слюна на лету замерзает. А люди все равно живут, строят дома, ловят рыбу, учатся заочно, дарят друг другу подарки, летят на вертолете к больному, смеются, даже заводят себе грудных детей, и эти дети тоже смеются в своих колясках на таком морозе…
Мама села и написала повесть. Послала повесть в журнал. Потом – в другой журнал. И еще в третий. И из всех журналов маме ответили. Ей ответили, что надо не так писать. Совсем не так! А надо писать, как Тургенев. Или надо, например, как Лев Толстой. Или как Антон Павлович Чехов. Если мама напишет, как Шолохов, они с удовольствием напечатают. А пока пусть мама читает классиков и займется каким-нибудь делом. Не знали, конечно, что никаким другим делом мама заниматься не может, потому что она увидела что-то такое, чего другие не видят, и ей нужно теперь об этом написать.
Мама еще одну повесть написала.
Потом еще одну.
Но ей хотелось, чтобы их обязательно напечатали.
Она даже пала духом, сама папе рассказывала. Папа сперва не верил. Потом говорит: «Это потому, что нас с Аськой не было рядом». А мама с папой, между прочим, тогда еще даже не познакомились. Ну, неважно. Мама все равно согласилась: «Вот именно поэтому».
Одна тетя Неля тогда в маму верила, говорила: «Пиши, Танька, – и все!» Этого мама забыть не может…
– Так что же ты сказала своему Сенатору?
– Глаза бы мои на тебя не глядели, – объявила тетя Неля.
– И все? – засмеялась мама.
– Ему, как видишь, хватило, – гордо объявила тетя Неля,
Хоть Чукреевы своего Сеню проклинают, когда приходится за ним по всему городу рыскать, но все же они гордятся благородной его обидчивостью. Таким редким достоинством! Даже гордыней. Фингалу скажи, например, он и ухом не поведет.
– Это уж, извини, какая-то блажь, – осудила мама.
– Капризы… – поддержала Ася.
Мама быстро взглянула на нее. И Ася поняла, что насчет блажи мама тоже сказала из зависти. Сразу не так обидно! Но тетя Неля ничего не заметила.
– Вы представить себе не можете, насколько он эмоционален, – гордится дальше. – Мы между собой теперь шепотом только ругаемся. Честное слово! Чуть голос повысишь, Сенька отказывается от еды. На табуретку в кухне залезет, отвернется, как идол, и в окно смотрит. Всю ночь может так сидеть!
– А вы бы занавеску задернули, – из зависти посоветовала Ася.
– А он носом отодвинет, – гордо вздохнула тетя Неля. – Такое отличное настроение вчера было! Новую шляпу купила. Отоспалась. В ванне, думаю, полежу спокойно. Полежала, как же. Только воды напустила, а Сенька прямо в ванну со своей мордой. И спокойно же ему так сказала: «Глаза бы мои, – говорю, – на тебя не глядели». Ну, моргнул и вышел. Я ничего и не подумала. Вдруг входная дверь вроде хлопнула. «Даша?» – кричу. Молчит. Выскочила из ванной. Туда-сюда, никого. Тут уж сообразила. В халате прямо на улицу, волосы мокрые, бегаю вокруг дома. А соседка из крайнего подъезда говорит – видела вашего Сенатора, как же, только что у метро мол столкнулись…
– В метро, значит, поехал, – хмыкнула мама. Это она тоже нарочно сказала, из зависти. Всем известно, что собак в метро не пускают. Даже с людьми.
– Там рядом автобусная остановка, – объяснила тетя Неля серьезно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19