За кулисами, по крайней мере…
А потом Ася с папой на такси завезли тетю Нелю с Сенатором туда, где они живут, и скорее поехали домой. Не терпелось рассказать маме, как Сеня вернулся!
Дверь в квартиру почему-то была приоткрыта…
– Мама! – крикнула Ася. И осеклась.
Мама сидела, сгорбившись, в коридоре на тумбе для обуви, уставившись в одну точку куда-то на голой стене. Ноги ее лежали поперек коридора, как неживые. Лицо у мамы было пустое и белое. А над ее головой мерно, как вечный двигатель, раскачивалась на вешалке старая Асина куртка. И от этого ее качания почему-то сделалось страшно.
– Таня, что? – страшным шепотом крикнул папа.
– Мария-Антуанетта съела Паскаля, – пустым голосом сообщила мама, глядя все так же перед собой на голую стенку.
У Аси перехватило горло.
– Как – совсем? – спросил папа.
– Не совсем, но насмерть, – вяло объяснила мама. – Я уже убрала. Ася клетку забыла закрыть…
Ася вбежала в свою комнату. В клетке сидела Мадам и старательно чистила себе перья. Она была одна! Еще не знала! Еще думала, что ее Паскаль где-нибудь в коридоре. Заблудился и не может найти дорогу назад.
Если бы она знала!
Ася с ревом кинулась на диван.
Только сейчас она поняла, что за прекрасное безответное существо еще так недавно было с ней рядом. Как доверчиво он трогал Асю за палец. Как трогательно наивен был в своей тугодумности и с какой безропотностью сносил все насмешки. Как чисто звучал в рассветной предутренней тишине его слабый голос. Как счастлив он бывал, когда ему удавалось, наконец, добраться до люстры и покачаться там на звенящих подвесках рядом с Мадам…
И вот его больше нет.
Мама с папой вошли к Асе в комнату и стояли печально.
– Ну, хватит, – нерешительно сказал папа. – Чего теперь реветь? Он к Марии-Антуанетте зашел под буфет. И она, естественно, не удержалась.
– Ничего, пусть ревет, – мама была безжалостна. – Пусть чувствует, что живая душа – не игрушки. Бросить!. Уйти! Не закрыть клетку! Нет, пускай запомнит, что эта гибель на ее совести.
– Нет! – заревела Ася. – Мама, нет! Я же не хотела!
– Кто говорит, что хотела, – сказала мама жестко. – А вина все-таки твоя.
– Туськина вина! – вдруг закричала Ася. Если бы мама не была такая безжалостная,
Ася бы так никогда не крикнула. – Дрянь! Дрянная кошка!
Ася вдруг ощутила, что она эту Марию-Антуанетту прямо своими руками сейчас…
– Что за «дрянь»? – рассердился папа. – Выбирай выражения!
– Туся, конечно, тоже штучка, – неожиданно поддержала мама.
Ася вскочила. Если бы она сейчас заглянула в зеркало, то, наверное, сама бы себя испугалась. Такой у нее был ужасный вид!
Но Асе было уже не до зеркала. Она побежала в кухню. Обшарила всю! Побежала в мамину комнату. Опрокинула стул. Стул полетел с грохотом. Ася даже не остановилась!
– Где же? Где? – даже себя она уже не слышала.
Залезла шваброй под ванну.
Залезла под папин стол, где узко, пыль и старые пленки.
Ася сама не знала, что она сейчас сделает с Марией-Антуанеттой, когда ее найдет. Но чувствовала – что-то ужасное.
– Напрасно ищешь, – вдруг сказала мама. – Ее больше нет.
– Как? – даже папа вздрогнул.
Неужели мама…
Туська же не виновата, что она хищник! Это же Ася виновата! Она не закрыла клетку, глупый Паскаль зашел под буфет…
– Туся! – отчаянно зарыдала Ася. – Тусенька!
Мама с папой перепугались. Папа подхватил Асю на руки. Мама трясет ее за плечо:
– Ты что подумала, Чингисхан? Фу, какая дурища! Это ты на меня подумала? Ну,
спасибо! Я ее выгнала, поняла?!
Ася уже поняла и обвисла у папы в руках. Ей вдруг сразу сделалось так спокойно, будто Паскаль все еще сидит в своей клетке рядом с Мадам…
– Куда выгнала?
– Просто открыла дверь и выставила, – объясняет мама. – На лестницу, куда же еще. Это ж почти на моих глазах получилось. Не могла ее видеть.
– А она придет? – спросила Ася.
Она еще всхлипывала, не могла так сразу остановиться.
– Куда она денется, – объясняет мама. – Залезла небось на чердак и отсиживается теперь. Тоже ведь понимает, что сделала! Она же сообразительная…
– А вдруг на улицу выскочит?
Ася спросила и сама испугалась. На улице Мария-Антуанетта сразу может пропасть! Ее каждый возьмет. Она ж чистокровно-сиамская, не какая-нибудь.
– Придется искать, – согласился папа.
На лестнице Марии-Антуанетты уже не было.
Во все квартиры звонили – нет, никто не видел.
Тогда папа взял фонарик, и они с Асей полезли на чердак.
Туда, в самый дальний угол, и забилась Мария-Антуанетта. Под паутину. И молчала, как её ни кричали. Ася едва к ней подлезла. Поймала все-таки наконец! И вдруг услышала, как у Марии-Антуанетты часто и больно колотится сердце. Вдруг именно ощутила – как больно! И тут, прижимая к себе Марию-Антуанетту, Ася вдруг почувствовала, что именно Туська, со своим этим дрожащим сердцем, ей сейчас ближе всех на свете. Наверное потому, что она тоже виновата. Хоть она и хищник! И Ася навсегда виновата, больше никто. Остальные тут ни при чем, даже папа с мамой…
Папа уже их звал, призывно мигая фонариком.
А Ася все сидела, скорчившись в самом дальнем углу пыльного чердака, гладила Марию-Антуанетту и, глотая слезы, как-то особенно скорбно и сиротливо чувствовала общую их с Туськой вину…
Потом уж папа их все же оттуда вытащил.
А Мадам назавтра подарили знакомым тети Веры по ветеринарной поликлинике, у которых был чечетка Жоржик. Но Мадам не обрадовалась этому Жоржику. Она была печальна, когда ее дарили, и, наверное, все думала о своем Паскале. Хотя не знала, к счастью, какая страшная участь его постигла. И кто в этом виноват. Асю она, по крайней мере, на прощанье дружелюбно клюнула в щеку. Ася так ее и запомнила на всю жизнь – печальной, но дружелюбной…

Родство душ

Ася проснулась оттого, что где-то рядом поют: Проспала? Нет, будильник еще не звенел. Это рядом, за стенкой.
Босиком побежала в большую комнату.
Уж Константин шарахнулся из-под двери и скрылся в ванной. Наверняка подслушивал. Он, вообще-то, музыкальный.
В большой комнате за пианино сидел папа, и руки его лихо бежали по клавишам. Пианино гремело. Папино лицо горделиво приподнято, будто он Сенатор. Редкие волосы, где еще не лысина, разлохматились вольно и встали надо лбом дыбом. Во всей папиной фигуре за пианино была сейчас такая молодецкая удаль и широкий степной размах, что Ася обмерла на пороге.
Про «широкий степной размах» Ася недавно где-то читала…
Папа музыке никогда не учился. Он даже нот не знает. Просто садится за пианино и играет, что хочет. Когда-то в студенческом оркестре играл. Но никто не верит, что он не учился.
Близко за папиным плечом стоит тетя Кира из Мурманска. Вот это кто приехал! Тетей Кирой ее все равно никто не зовет. Все – и Ася тоже – называют просто «Кирилл». «Высшая ступень родства душ», – как объясняет мама. Кирилл вроде сейчас стоит, но кажется, что она уже пустилась вприсядку. Или подпрыгнула до потолка. «Существует только в неустанном и неостановимом движении», – как мама объясняет. Как мячик! Ее невозможно удержать. Только мячик круглый, а Кирилл – наоборот – тоненькая. У нее сейчас такой свеже-приподнятый вид, какой у Кирилла всегда бывает после бессонной ночи в поезде. На Кирилле блестящая юбка-колокольчик и кофточка, вся из кружев. Сама все, конечно, сделала – юбку, кофточку, кружева и плетеный браслет на тонком запястье.
Кирилл толкает папу сзади рукой и требует:
– Юрка, голос!
Фингал сразу поднял голову. Но это же не ему!
Папа молодецки ударил по клавишам, и они с Кириллом запели:
Чего разлегся, как паштет
На свежем бутерброде?…
– Стоп! – крикнул папа. – Таня, так?
– Все равно, – мама машет рукой. – Пусть так…
Мама машет с усталым видом творца, которому все теперь безразлично. Его творение все равно уже оторвалось от его души и живет теперь в большом мире по чужим и неуправляемым законам. А творцу остались только усталость и пустота.
– Может, лучше – «на теплом»? – сомневается папа. – На теплом бутерброде паштет как раз растекается. Простая логика!
Вечно этот папа в поэзии ищет логику.
– Ладно, – машет мама рукой. – Пускай…
От творца ничего уже не зависит.
– Голос! – требует Кирилл. – Юрка, голос!
Папа ударил по клавишам, и они с Кириллом запели:

Чего разлегся, как паштет
На теплом бутерброде?!
Уж новый гость берет билет,
Уже он едет вроде…
Уже летит! Уже плывет!
Сейчас он в дом к тебе войдет!
Беги скорее в Гастроном!
Гость входит в дом,
Гость входит в дом…

– Дон… Дон… Дон… – задыхается пианино.
Мама громких звуков в доме не любит. Звуки ей мешают сосредоточиться. Когда папа громко играет, маме кажется, что где-то под окнами тупым перочинным ножом перепиливают водосточную трубу. Честно говоря, если папа играет тихо, маме то же самое кажется. Слуха нет совершенно! И с этим ужасным маминым недостатком Асе с папой приходится все время мириться.
Но сейчас маме нравится.
Она даже ногой отбивает смутный какой-то ритм. Этот ритм, если разобраться, наверняка абсолютно не музыкальный. Может даже этот ритм – аритмичный. Но маме нравится.
Именно этих слов, что папа с Кириллом сейчас поют, Ася не знает, но вообще – это обычная гостевая песня. Слова меняются с каждым гостем. Как песенки у Винни Пуха – на разные случаи жизни. А гостевая песня нужна, чтобы сохранялась праздничность души. Даже если каждый день гости!
Ведь именно гости – это повседневность настоящего дома…
На прошлый Новый год Ася, мама и папа уехали в Москву. Тоже, нашли время! А к ним в Ленинград в этот же вечер вдруг прилетели дядя Олег из Саратова, Ищенко из Ашхабада, Геннадий Васильич из Вильнюса, он был с сыном, и Тамара Замойская с Сахалина. Они все столкнулись на лестничной площадке у закрытой двери. А, между прочим, друг друга никто не знал. По крайней мере – в лицо. Так-то они друг о друге от мамы слышали, что они есть. Но встречаться не приходилось. Когда они вдруг сошлись на площадке, то сперва подозрительно друг на друга глядели. Мол, чего это он тоже сюда звонит, этот тип? Чего ему нужно? Может, у него ключ?
А ключа ни у кого не было. Никаких не хватит ключей – рассылать по всему Союзу.
Ключ был только у соседки снизу. Не успели Ася, мама и папа в Москве раздеться с дороги, соседка уже звонит. Она так встревожена! Ей почему-то кажется, что ее сейчас ограбят! Там на лестнице какие-то люди. Смеются. Маму ругают. Колотятся в дверь. У нее уже спрашивали про ключ. Она не дала! Теперь звонит, что ей делать? Спать она не ляжет, будет всю ночь за ними следить, но прямо чувствует, что эта новогодняя ночь ей дорого обойдется. Она паспорта у них поглядела, записала фамилии. Вот они, эти фамилии. Может, мама кого-нибудь опознает?
«Всех опознаю! – закричала в телефон мама. – Скорее отдайте ключ. Это друзья!» – «Все сразу?» – удивилась соседка. Ключ она отдала, раз мама приказывает.
Но у нее в эту новогоднюю ночь был сердечный приступ, «на почве ключа». Так соседка снизу потом рассказывала, когда Ася, мама и папа наконец вернулись. Больше она их ключа никогда не возьмет! Мама расстроилась. Почему же она не возьмет? Вдруг кто-нибудь приедет, когда никого нет в квартире? Именно поэтому соседка снизу и не возьмет! Но все же над мамой сжалилась и велела, чтобы мама ей написала список, кому давать ключ. С фамилиями. С полными именами. И из какого города. «А если это поселок?» Из поселка – тоже.
Мама сперва легкомысленно пообещала такой список составить. Неделю мучилась! Откуда же она знает, кто вдруг может приехать? Как их всех перечислить? Некоторые фамилии мама забыла. Или вообще – никогда не знала. Забыла, может, спросить. А если она с этими друзьями, например, на Дальнем Востоке тонула? Или ходила за женьшенем в тайгу? Или лезла в горы в Киргизии? Может, они мамин адрес помнят. Вдруг они приедут, а их в списке нету? Мама неделю промучилась и побежала опять к соседке снизу. «Не нужно никакого списка. Просто, если кто-нибудь наш ключ спросит, вы сразу давайте». -»Любому давать?» – удивилась соседка. «Не любому, – объясняет мама, – а только тому, кто спросит». -»Любому, кто спросит?» Непонятливая какая! «Ну да, – подтвердила мама. – Если человеку не нужно, он же не спросит». Соседка снизу почувствовала, что у нее опять начинается сердечный приступ. «А если это плохой человек?» – говорит. «Плохой не спросит, – объяснила мама. – Зачем ему наш ключ?» Нет, так соседка снизу не может.
Не взяла больше ключ!
Теперь, если Ася, мама и папа уезжают, приходится относить ключ к соседу сверху. А у него ноги больные! Сосед сверху берет с удовольствием. Он старый, ему даже приятно, что он еще на что-то годится. Людей он перевидал на своем веку: ему список не нужен, чтобы хорошего отличить от дурного. Он всех видит насквозь! Не даст никому ключа, вот и весь сказ.
Но у соседа сверху, хоть он и правда очень старый, еще чертики в глазах скачут. Он даст, мама уверена…
Папа теперь просто так на пианино играет.
Незнакомое. Ася во всяком случае раньше не слыхала. Только сейчас, наверное, выдумал. Любит выдумывать за пианино!
Тянет, тянет. Вдруг блики какие-то. Солнце? Блестит. Звуки переливаются. Будто утекают куда-то. Далеко, уже не видать. Река? И над нею что-то туго звенит. Под ветром. Ага, это река. Берега крутые. Скалы, наверное. Блики падают вниз. И сердце у Аси вдруг падает. Глубина какая! И над этой глубиной, между берегами, что-то туго натянуто. И звенит, звенит. Это проволока, как в цирке. Легонькая фигурка танцует над блестящей водой. Раскачивается. Снова ступает. Ветер надул юбку-колокольчик, и кофточка, вся из кружев. И на этих кружевах блики, блики от солнца…
Даже голова закружилась от этих бликов!
– Кирилл идет над рекой, – закричала Ася. – Да, папа? Да?
Папа медленно обернулся. Опустил руки. Последний блик блеснул и медленно угас в медленной воде…
– Думаешь? – не сразу откликнулся папа – Может быть…
Сам не знает, что он играл. Всегда он так!
– Нет, пустыня, – размечталась мама. – Барханы. Жара. Ящерица пробежала по горячему песку на длинных ногах и скрылась в тени, под куст…
У мамы всегда пустыня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19