Затем вышил кольцо и маленькое сердечко. Ему понравилось, как получилось, он продолжил вышивку, снял с обруча, добавил блесток. Кушак с готовой работой накинул как знамя на зеркало туалетного столика. Издали блестки переливчато светились. Сердечки, казалось, парили в море слез.
В тот же вечер, когда вернулся Терри, Фрэнки вынес кушак. Как было уже заведено, Терри стоял с руками за спиной: можно связывать. При виде ярко декорированной ленты глаза его расширились.
– Тебе, я вижу, не нравится, – притворно вздохнул Фрэнки.
– Нет, нравится. Красивая штука. Я и не знал, что ты умеешь шить.
– Когда есть время.
– Для меня? Ты это для меня сделала?
– Для тебя, конечно.
Терри это понравилось. – Жаль только, я и не увижу как следует. Вся прелесть окажется за спиной.
Фрэнки нахмурился. Ему тоже это не нравилось. Надо что-то придумать.
Прошло несколько дней, и он затеял новое серьезное дело. Работал со всевозможными блестками, сердечками, цветами, маленькими животными. Как это было однажды в "Бергдорфе" с названиями бюстгальтеров, для кушаков он придумал свои: "Близость", "Восторг", "Покорение", вышил их красивыми округлыми буквами на ткани. По мере того как модели Фрэнки становились изощреннее, Терри все больше ее хвалил. Он перестал ревновать: она была к нему очень внимательна, и он как мог выражал свою благодарность. Во Фрэнки это подпитывало желание украсить своего мужчину. Кушак – это не то, картинки сразу померкли, когда он связал им запястья Терри. С рубашкой и штанами примерно то же самое. Он видел фирменные знаки на одежде, типа аллигатора или игрока в поло, имена дизайнеров, простроченные на ткани. Ему хотелось чего-то подобного, придумать какой-нибудь знак, крест – то, что напоминало бы Терри о его положении, пометило бы его. Что-нибудь точное, бьющее в цель.
* * *
Однажды вечером Фрэнки решил к приходу Терри стать еще краше. Недавно в журнале он видел прическу – очень понравилась, и парикмахер был – Луиза познакомила. Фрэнки подстригся: по-мальчишески коротко сзади, на висках гребельки, на лбу кудри, спрыснутые лаком, легкий приторный запах еще не растаял.
Фрэнки прочитал статью о волосах на теле и впервые побрил ноги и подмышками. Бритва сильно скребла и оставляла царапины, но Фрэнки терпел. По особому случаю надел юбку с блузой, чулки в сеточку и туфли на каблуках с изящными ремешками. Зная, как легко Терри очаровать и пленить, он испытывал определенное удовлетворение, но его не покидало и чувство грусти. Этот мужчина – не враг. Бессмысленно и жестоко причинять ему боль. С другой стороны, эти игры приносят Терри много радости или по крайней мере удовольствия. Если б Фрэнки смотрел на него со стороны, то решил бы, что этот мужчина счастлив.
Он докрашивал губы, когда в замке повернулся ключ. Выждав, когда Терри пройдет в гостиную, он триумфально последовал за ним. Реакция Терри была немедленной и предсказуемой: восторг от коротких волос и каблуков. Тогда Фрэнки вытащил ленту – новую, он сегодня с ней работал. Молочно-голубого цвета, никаких украшений, вышито только одно слово "Блаженство". Просто, элегантно, и произвольно не истолкуешь. Увидев это, Терри расплылся в улыбке. И заулыбался еще шире, когда Фрэнки сказала ему снять рубашку.
Он подчинился, уже фантазируя о сексе, которого она его до сих пор лишала. И вот... сейчас... Он сунул руки за спину.
Фрэнки воспринял готовность Терри как жалкую покорность, и это придало ему сил. Он крепко связал запястья Терри, сходил в спальню за швейным набором и коробочкой из ювелирного магазина. Внутри, на квадратной подушечке, лежали сережки-купидончики, те самые, которые подарил Терри месяц назад. Фрэнки положил их себе на ладонь.
– Помнишь?
– Помню ли я.?.. – повторил Терри, улыбаясь. – Спроси мое сердце. Как раз туда воткнул стрелу этот паршивец – в самое сердце.
– Я хочу, чтобы одного их них носил ты.
– Но ведь я купил для тебя.
– Один мне, другой тебе.
– У меня уже есть серьга.
Фрэнки держал в пальцах херувимчика, качнул назад-вперед. – Он мечет стрелы. Чувствуешь?
– Я не знаю ни одного мужика, который бы носил в ухе купидона, – пожаловался Терри. – Мне будет неловко.
– Ухо?.. Мне это и в голову не приходило.
– А... тогда ладно.
– Закрой глаза.
Из швейного набора Фрэнки вынул тяжелую, с уже вздернутой ниткой кривую иглу и, сжимая большим и указательным пальцами, покружил ею над грудью Терри.
– Дз-дз-дз, – зажужжали стрелы в шепоте Фрэнки. – Дз-дз-дз, – ближе и ближе, и игла уколола грудь Терри.
– Стрела попала в цель, – известил Фрэнки невинным, почти нежным голосом. – Прямо в сердце. В твое сердце, Терри. В твое набожное благородное любящее сердце. Вот здесь мы и пришьем купидона.
Глава 17
В последующие недели любовь Терри приняла новое обличье. Каким-то чудом, может, от усталости или в силу нового понимания, барьер между ним и Фрэнки исчез. Грех его, такой огромный и непростительный, казался теперь совсем небольшим: все в порядке, надо полагать, если Фрэнки не держит зла. Она купила ему еще серьги – слезу, ракушку, узел – и окружила их такой же нежностью и заботой, как купидончика. Эти подарки, поначалу казавшиеся аномалией и порождением болезни, стали для него символом обязательности и преданности Фрэнки. Особенно он лелеял купидона, который раскачивался слева на груди, воображением оживляя его тетиву и затаенно ощущая, как стрелы одна за другой пронзают его сердце. Ракушка символизировала прилив любви, узел – сплетение судеб. Терри чувствовал себя очень счастливым, считал, что на него снизошла Божья милость.
Работа стала в тягость, главным образом потому, что разлучала с Фрэнки. Из двух работ больница, поглощавшая все его силы, почему-то обременяла меньше. Физический труд – таскание восьмидесятифунтовых мешков с грязным бельем и стиральных порошков в огромных упаковках – не оставляли сил на раздумье, едкий запах дезинфекции и постоянный грохот стиральных машин притупляли все чувства. Терри казался себе животным, чью природу изо дня в день обуздывали и истребляли. Странно, но он не протестовал, просто считал это своим уделом. Он принимал ношу и требовал еще, хватался за тяжеленные тюки и самую грязную работу: кровавые простыни в экскрементах и пропитанные рвотой подушки. Более того, жил счастливый, блаженный, наслаждался тем, от чего отказывались остальные; подарок Фрэнки, висевший на груди, был ему как церковный крест на соборе, подававший надежду и обеспечивающий духовную пищу на многие годы. Труд символизировал для него страсть. Любовь его возвысила.
В "Сутере" работа оставляла место для размышлений, справиться с которыми было нелегко. Он часто возвращался мыслями к Фрэнки, звонил ей по три или четыре раза в день, рисовал ее профиль, царапал ее имя на руке, сочинял стихи. Десятки, сотни раз касался своей груди, нащупывая пальцами брелки – дары Фрэнки. Особые чувства вызывал полненький серебряный херувимчик – символ любви, метавший в его сердце стрелы. Терри постоянно теребил его, воображая игры с Фрэнки. Он загадывал желания и давал себе обеты. Погружался мыслями в мечты...
Однажды таким его застала Бренда. Ей с трудом удалось привлечь его внимание.
– Давай устроим перерыв, – предложила она. Но Терри ее не замечал.
– Терри?
– Что? – встрепенулся он.
– Давай сделаем перерыв.
Он поднял на нее глаза. – Нет необходимости.
– Ну же. Всем когда-то нужен перерыв. – Она взяла его за руку и, вытащив из-за конторки, повела в хранилище. Там закрыла дверь.
– Пинкетт интересовался тобой.
Терри ничего не сказал.
– Он хочет знать, что вообще происходит.
– С чем происходит?
Она пожала плечами, неуклюже разыгрывая роль посыльной.
– Пошел он к черту, – огрызнулся Терри.
– Да, знаешь... – она прикурила сигарету. – Мне нравится твой одеколон.
– Если ему что-то надо, пусть спросит у меня.
– Он боится. Мальчики вообще его пугают.
Терри это показалось смешным.
Бренда выпустила длинную струю дыма. – Почему, ты думаешь, он держит женщин наверху, а всех мужчин отправляет вниз? Тебя, Сэла, Бенни, Кои? С глаз долой, из сердца вон.
– Разве? Он любит женщин. Пожалуй, это единственное, что нас объединяет.
– Еще одеколон, – заметила она. – Он себя им обливает с головы до ног.
– Фрэнки тоже нравится, – ответил Терри. – А о чем спрашивал Пинкетт?
– Он хочет знать, почему ты всегда опаздываешь. Я сказала, пусть даст нам надбавку, чтобы имело смысл приходить вовремя. Ему это все не понравилось.
– Я работаю семь дней в неделю. Какого черта ему еще от меня надо?
– Он также упоминал об инвентаризации. Считает, что ты отстаешь, забываешь делать вовремя заказы.
– Я делаю заказы, когда считаю нужным. Если он хочет чего-то другого, пусть сам этим занимается.
– Ты забывал размагничивать покупки, Терри. За одну неделю это случалось трижды.
– Ой как много.
– Покупатели смущаются.
Он уставился в пустоту, все ему было неинтересно и раздражало.
– Мне он, что ли, нравится? – пожаловалась Бренда. – Ты прекрасно знаешь мое отношение. Но он хочет сделать как можно лучше. Он найдет другой вариант, если у тебя проблемы. Но магазин-то должен работать. Он просил меня присмотреть за тобой. Мы ведь друзья.
– Как скажешь.
– Что все-таки происходит, Терри?
– Что происходит? – Он издал ломкий смешок. – Я объясню, что происходит. Эта работа гроша ломаного не стоит. Книги, Бренда? Слова? Это всего лишь жалкая патетика. Здесь мы среди ужасных людей. Они фантазеры. Они не настоящие. – Он схватился за рубашку и брелки под ней. – Ты хочешь настоящего? Вот оно, настоящее. Вот она, жизнь. Все здесь, каждая загогулинка, каждое слово, каждая книга, именно и только здесь, во мне, живом. Ты хочешь во что-то погрузиться. Валяй сюда. Утони в жизни. Ах, не нравится, что ж, вот тебе окончательный расчет. Это так очевидно... Я мог бы раньше понять.
Бренда смотрела на него, не зная, как реагировать. Терри явно витал где-то в другом мире, и собственная жизнь на секунду показалась ей серой и скучной. Из чувства самосохранения ей хотелось сказать Терри, что у него солома в голове. Ладно, она докурит сигарету и уйдет.
– Вероятно, ты уже заготовил ответы. Так бы и сказал. Если Пинкетт снова поинтересуется, я отправлю его к тебе.
– И правильно сделаешь, пусть со мной поговорит. Ему пора узнать кое о чем. Я его многому научу.
– Уверена, ему будет интересно.
– Послушай, Бренда. Любовь не выбивают на кассовом аппарате. Это происходит иначе. Если любовь приходит и у тебя получается, ты летишь на ней.
– Тебя можно цитировать, да?
– Ты вообще что-нибудь понимаешь? Раньше я всегда уставал, работая в двух местах и разбиваясь в лепешку. Сейчас во мне больше энергии, чем когда-либо. Мой ум всегда работает. Я вижу, что вокруг меня происходит, даже угадываю наперед. Представляешь, на шаг вперед. Вот над чем я работаю. Мгновение, а я уже иду. Ну... не сидишь в первом ряду, но видишь, как продаются книги.
– Может, тебе действительно нужен отдых. Неделя... две. А то и месяц.
– Что мне нужно, так это Фрэнки. Если у меня есть она, у меня есть все.
– Надеюсь, ей под силу это перенести...
– Моя любовь – главное для нее. Я даю ей любовь. И солнце сияет. И луна светит. Днем и ночью.
– Да.?.. Почему бы тебе не зарегистрировать свое астрономическое открытие?
Он разочарованно покачал головой. – Ни черта ты не поняла.
Бренда разглядывала его, пытаясь решить, как ей вести себя дальше. Наконец бросила окурок на пол. – Сама знаю.
Она вышла, но сразу вернулась. Терри стоял на том же месте, только рукой теребил что-то под рубашкой.
– Ты мне нравишься, Терри. И тебе это известно. – Она коснулась его плеча. – Если понадобится помощь, дай мне знать.
– Не понадобится.
– Ну хорошо. – Она нацарапала на бумажке номер своего телефона и протянула ему. Терри не взял, и она сунула бумажку ему в карман.
– На всякий случай.
Он пожал плечами.
– Я твой друг, – напомнила она. – Не теряй со мной связь.
Бренда исчезла. Прошло несколько минут. Терри стискивал пальцами купидона. Не нужна ему Бренда и ее помощь тоже. Связь у него уже есть.
* * *
В животе урчало, когда Терри добрался до дому, но, увидев Фрэнки, он тут же забыл о еде. Сначала умылся и побрился, скинул рубашку и пошел в гостиную: там его свяжут. Фрэнки употребил для этого бархатную ленту, на которой несколько дней назад вышил свое имя. Покончив с узлом, он велел Терри повернуться и выпятить грудь, хотел лучше рассмотреть свою работу.
Кроме купидончика, на груди Терри было нашито с полдюжины других сережек, последняя – цветное стекло, оно болталось уже день или два. Кожа в месте крепления оставалась красной, когда он потрогал пальцем, Терри поморщился.
– Что, больно?
– Немножко.
– Вдруг здесь инфекция, а?
– Нет, все нормально.
– Может, я лучше перестану? – заботливо предложил Фрэнки.
– Нет.
– У тебя и так вся грудь полна. Генерал хочет еще?
Терри улыбался. Это игра, они просто играют.
Да. Генерал заслуживает всех наград.
– В самом деле?
– Да.
– Он приказывает?
– Да, приказывает.
– Ему страшно?
– Да.
Фрэнки чуть осекся. – Генералу страшно?
– Он боится потерять любовь.
– Садись.
Терри сел, как было велено. Прислонился спиной к подушке, теперь он полулежал. Мышца на скуле начала подергиваться, и он закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Он слышал, как Фрэнки достал лед из морозильной камеры и отколол кусок. Почувствовал холод у себя на груди, сразу над солнечным сплетением. Лицо обожгло жаром, и он задрожал.
– Твое сердце стучит, – констатировал Фрэнки, склонившись к нему. Он положил палец на пульс. – Сильно стучит. Ты боишься.
Терри помотал головой. – Нет.
– Да. Ты боишься, что я приду в чувство и прекращу свою маленькую грязную игру. Перестану питать твою ненависть своей. Если остановиться – это облегчит твои страдания. Но ты боишься того, что можно сделать потом.
– Нет, – воскликнул Терри, его охватила тревога. Он жевал губу, кривился. – Я не боюсь, Фрэнки. Ты даешь мне мужество. Делаешь меня сильным.
– Я делаю тебя слабым. Стать сильным ты не хочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31