– Представляют ли эти бедняги, – спросил я Эльхлеппа, – что еще предстоит им испытать до предусмотренного срока освобождения – середины февраля? Действительно ли вы верите, Эльхлепп, что мы вырвемся и что наши войска выстоят еще шесть недель?
– Да, Адам, я верю этому, – не задумываясь ответил мой собеседник. – Могу вас заверить, что Паулюс по-прежнему будет безусловно подчиняться приказам фюрера. Шмидт и я будем безоговорочно поддерживать его в этом отношении.
– Я не понимаю одного. Зачем же генерал-полковник требует свободы действий? Ведь в нынешней фазе ее можно понимать только как прекращение боевых действий, поскольку дальнейшее сопротивление сделалось бесполезным. Прорыв к главному фронту, удаленному на 400 километров, полностью отпадает для остатков нашей армии. В этом между нами нет расхождений. Вы говорите, что капитуляция исключается. Но что будет дальше? Боеспособность нашей армии стремительно падает, и скоро от нее ничего не останется.
– Тогда пусть мы погибнем как дисциплинированные солдаты. Я повторяю то, что говорил уже вам: никогда я не сдамся в русский плен.
– Считаете ли вы, что все солдаты и офицеры думают так же? Очень сомневаюсь в этом. Как мало у людей охоты рисковать жизнью ради более чем сомнительного сопротивления, показывает их весьма отрицательное отношение к «крепостным батальонам». Теперь мы собираемся снова прочесать тылы и сформировать новые батальоны. Но ведь они не имеют никакой ценности. Необстрелянные формирования тают, как снег под весенним солнцем.
– Вам следовало бы больше думать, как удовлетворить просьбы командиров соединений о помощи, Адам. Участок фронта 297-й пехотной дивизии занят совершенно незначительными силами. Нет ни малейших резервов, чтобы сдержать противника. Там на счету каждый человек, которого мы им посылаем. Сейчас мы не можем сложить оружие. Мне кажется, Зелле и ван Хоовен заморочили вам голову. О капитуляции не может быть и речи. Все, что говорится в этом послании, – это коммунистическая пропаганда. Я не верю ни одному его слову. Нам остается сражаться до последнего патрона, – закончил Эльхлепп. Против такого упрямства ничего нельзя было поделать. Деловая дискуссия исключалась.
После полудня 9 января Паулюс обратился к войскам с воззванием. Он отверг предложение о капитуляции как вражескую пропаганду, имевшую целью подорвать моральное состояние солдат. Ни один человек в армии, требовал командующий, не должен верить советским листовкам. Необходимо стойко отражать атаки противника, пока немецкие танковые соединения не начнут наступление и не войдут в соприкосновение с нами.
Уже не впервые обманчивая надежда на прорыв окружения извне и страх перед пленом вновь подстегнули волю к упорному сопротивлению. Даже раненые снова взялись за оружие. Все же одно событие вызвало недовольство в войсках, в том числе у генералов. Генерал Хубе не успел вернуться к своим обязанностям, как Главное командование сухопутных сил приказало, чтобы он немедленно вылетел из окружения. Ему поручалась реорганизация снабжения 6-й армии вне котла. Это было весьма парадоксально. Командиру танкового корпуса поручали задачу, которую лучше мог выполнить специалист-интендант. С этой же целью командование армии несколько недель назад направило в штаб группы армий обер-квартирмейстера полковника Баадера. Был ли вызов Хубе следствием посещения им ставки Гитлера? Почему улетел именно он? Примерно такие вопросы задавали мне генералы и офицеры, причем они не скрывали своего возмущения. Я же знал не больше, чем было сказано в приказе о его вылете.
В ночь на 10 января генерал Хубе улетел. По моему предложению, командование XIV танковым корпусом было возложено на генерал-лейтенанта Шлемера, командира 3-й моторизованной дивизии.
Имели место отдельные явные случаи, когда офицеры хотели ускользнуть из котла. Так, начальник оперативного отдела штаба 14-й танковой дивизии подполковник Петцольд просил меня ходатайствовать перед Шмидтом о разрешении улететь.
– Что мне здесь делать? – говорил он. – Дивизия практически больше не существует. Ее остатки сведены в боевые группы. Командир дивизии полковник Латтман по приказу командования армии формирует сводные подразделения. Я совершенно не у дел.
Я предложил Петцольду лично доложить свою просьбу генерал-майору Шмидту, поскольку он, как штабной офицер, был подчинен непосредственно ему. Так он и сделал. Как и следовало ожидать, начальник штаба армии быстро выставил его за дверь. Однако подполковник еще не считал дело потерянным. Он попытался использовать другую уловку. На следующий же день он подал прошение о переводе в войска. СС. Однако у Шмидта ему не повезло. Скомканное прошение было брошено в корзину.
Еще наглее, чем этот Петцольд, действовал квартирмейстер VIII армейского корпуса. Он знал, что разрешения на вылет ему не получить. Поэтому квартирмейстер отправился прямо в Питомник и притворился, будто по приказу штаба армии должен вылететь из котла для выяснения вопросов снабжения. Так ему удалось беспрепятственно занять место в готовой к взлету машине.
Когда Паулюс узнал об этом ловком трюке квартирмейстера, через командование группы армий «Дон» он привлек его к суду военного трибунала как дезертира. Как я узнал позднее, этот квартирмейстер был расстрелян.
Все же подобные случаи дезертирства среди офицеров были не часты. В массе своей офицеры серьезно восприняли приказ сражаться до последнего патрона, делили с солдатами голод и лишения, нужду и смерть. Однако то, что они считали нравственным долгом, верностью долгу и дисциплинированностью, ввиду преступной концепции ведения войны, безответственности и лживости высшего государственного и военного руководства было давно попрано и предано самым циничным образом. Сверхчеловеческое самопожертвование было результатом неоправданного доверия к руководству. Мы находились в плену милитаристской идеологии. В этом заключалась трагедия многих погибших под Сталинградом немецких солдат и офицеров. Высшие командиры 6-й армии также были повинны в этой трагедии.


Трагический финал

По меньшей мере в одном война должна сослужить хорошую службу: мы должны навсегда покончить со своим прошлым, покончить с вечно жаждущей войны немецкой реакцией.
Национальный Комитет «Свободная Германия», статья 25 Манифеста.

Громовой ответ

Вокруг все гремело, земля сотрясалась. Сталь градом сыпалась на «крепость Сталинград», кромсала людей и животных, разносила вдребезги укрытия, автомашины, оружие и рвала телефонные провода. Связь между командованием армии и штабами еще поддерживалась несколькими радиопередатчиками, уцелевшими от разрывов снарядов, мин и залпов реактивных минометов. Таков был ответ Красной Армии на отказ капитулировать. Это началось 10 января 1943 года.
В блиндаже начальника оперативного отдела телефонист тщетно пытался установить связь с VIII армейским корпусом. В начале огненного шквала оттуда передали сведения о причиненных разрушениях. Затем корпус замолчал – связь оборвалась. Пока мы с тревогой ждали, чтобы устранили повреждение, артиллерийский огонь стих. Вероятно, теперь пошли в атаку танки и пехота противника. Наконец VIII корпус ответил. Оттуда сообщили, что лавина советских танков с пехотой на броне прорвалась на нашем западном, а затем и южном участках фронта, немецкие оборонительные позиции попросту раздавлены. Солдаты дрались отчаянно, но все было напрасно. Им не удалось сдержать натиск, поскольку не хватает не только противотанкового оружия, но даже винтовочных патронов. Несмотря на приказ начальника штаба, не удалось вырыть окопы и бункеры в окаменевшей от мороза земле. Кто уцелел и не смог спастись бегством, захвачен в плен наступающими советскими войсками. Танковые клинья все глубже взламывали наш фронт. А у нас не было резервов.
Постепенно картина стала ясной. Главный удар приняли на себя дивизии VIII армейского и XIV танкового корпусов. Удар советских войск нацелен в сердце котла, на аэродром Питомник. Ликвидация окруженной группировки, отклонившей ультиматум о капитуляции, потребовала осуществления специальной фронтовой операции, получившей условное наименование «Кольцо», проводившейся силами Донского фронта (командующий генерал К. К. Рокоссовский, представитель Ставки генерал Н. Н. Воронов) и начавшейся 10 января 1943 года. Главный удар наносился с запада на восток двумя армиями (21-й – командующий генерал-майор И. М. Чистяков и 65-й – командующий генерал-лейтенант П. И. Батов), что позволяло наступать вдоль оврагов, ведущих к Волге, на тех направлениях, где оборона противника была значительно слабее. Особое внимание было уделено артиллерийской поддержке наступления; танков наступающие соединения имели сравнительно немного, так как их использование было более целесообразным на участке Южного, Юго-Западного и Воронежского фронтов, переходивших в общее стратегическое наступление на южном крыле советско-германского фронта.

44-я, 76-я пехотные и 29-я моторизованная дивизии сильно потрепаны. Еще не было известно, что от них уцелело.
Все время по радио и телефону поступали новые страшные вести. Старший адъютант едва успевал исправлять оперативные карты. В юго-западном углу котла тоже сгущались тучи. С конца ноября 1942 года там стояла 3-я моторизованная дивизия. Были потеряны населенные пункты Дмитриевка на западе, Ракотино и Цыбенко – на юге. Начальник оперативного отдела пристально смотрел на карту. Я вопросительно взглянул на полковника.
– Вы опасаетесь окружения 3-й моторизованной дивизии, Эльхлепп?
– Именно. До сих пор дивизия отбивала все атаки противника. Теперь же, после потери населенных пунктов Дмитриевка и Ракотино, оба ее фланга в опасности. Нам следует немедленно отвести дивизию с этого выдвинутого на юго-запад выступа.
Эльхлепп тут же приказал соединить себя с произведенным недавно в генерал-лейтенанты начальником штаба. Шмидт был уже в курсе дела, равно как и находившийся у него Паулюс. Дивизия получила приказ во избежание окружения отойти на новые оборонительные позиции восточнее линии Дмитриевка – Ракотино.
В этот роковой день 10 января офицеры связи и порученцы буквально заполнили армейский командный пункт. Трудно было поверить, что эти замотанные в тряпье фигуры являются офицерами. Наружу выглядывали только глаза, рот и нос, ноги у большинства из них были обмотаны обрывками одеял. Одеты они были в потрепанные, потертые шинели. И лишь у немногих было зимнее обмундирование, и то преимущественно русского происхождения. Зачастую эти офицеры не могли расстегнуть окоченевшими руками пряжку полевой сумки, чтобы достать донесение. Лишь после одного-двух стаканов горячего чая они начинали бессвязно рассказывать об ужасных событиях последних часов, отчаянном сопротивлении немецких солдат, уничтоженных огнем противника батареях и взрывавшихся штабелях боеприпасов, о панике в тыловых частях и среди раненых. Кто мог передвигаться, тот, обезумев от страха, бежал в Сталинград.
Лейтенант одной из дивизий на юго-западном участке котла сообщил, что в течение последних дней два или три немецких коммуниста через громкоговорители призывали прекратить сопротивление и сдаваться в плен русским.
– Такую пропаганду мы слышали не в первый раз, – добавил он. – Меня они на это не поймают. Только теперь у коммунистов есть немецкий капитан и два обер-лейтенанта. Если, конечно, это не обман.
– Все ли солдаты реагируют на призывы сдаваться в плен так же, как вы? – спросил я.
– Солдаты слушают передачи, однако тому, что в них говорится, не верят.
Страх перед пленом был еще так велик, что даже в безнадежном положении, когда каждая минута промедления могла стоить жизни, лишь немногие солдаты переходили на сторону Красной Армии. Многолетняя антисоветская пропаганда парализовала большинство немецких солдат и влияла на их поведение. Она привела к тому, что в одном только Сталинградском котле погибли десятки тысяч людей. Эти люди были бы спасены, если бы вняли разумному призыву и прекратили сопротивление.

Слепое повиновение продолжается

Генерал-полковник Паулюс немедленно доложил командованию группы армий «Дон» о чреватых тяжелыми последствиями прорывах на западном и южном участках котла. Он добавил, что командование 6-й армии не видит серьезной возможности остановить продвижение противника. Несмотря на это, на угрожаемые участки были направлены наспех сформированные сводные подразделения. Хотя Паулюсу и Шмидту было ясно, что дальнейшее ослабление сражающихся в городе дивизий недопустимо, они сами же приказали LI армейскому корпусу передать как можно больше батальонов, рот и артиллерийских подразделений на западный и южный участки котла. Армейский механизм скрипел, но еще работал. Он подчинялся своим внутренним законам. Генерал-полковник Паулюс сознавал, какая смертельная опасность грозит его армии, он тяжело страдал от взваленной на его плечи ответственности. Но Паулюс, как и его ближайшее окружение, считал виновниками катастрофы только Гитлера, генеральный штаб и командование группы армий «Дон». Мы продолжали действовать, хотя наши сердца истекали кровью, а дух был надломлен. Многие заплатили за это своей жизнью.
Никогда не забуду разговора с Паулюсом вечером 10 января 1943 года. Эта беседа показывает, что нас раздирал тогда внутренний конфликт, и свидетельствует о том, что в конце концов все мы были тогда за продолжение войны и считали, что должны пожертвовать 6-й армией.
– Мой дорогой Адам, – начал командующий, – теперь, конечно, многие солдаты и офицеры спрашивают, почему Паулюс не принял предложения о капитуляции, почему он в этом безнадежном положении не действует вопреки приказу Гитлера? Вы знаете, что я не имею права действовать наперекор приказам верховного командования. Но не только это не позволяет мне капитулировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66