Собственно говоря, следовало отдать предпочтение раненным в живот. Но такие операции длились от двух до трех часов, причем шансов на успех было мало. Между тем за эти же два-три часа врачи могли произвести большое количество таких ампутаций, когда при своевременном оперативном вмешательстве угроза смертельного исхода была не столь велика. Мы не стали мешать и лишь заглянули в операционную. Когда мы стояли у двери, мимо нас прошел санитар. Он нес ведро с окровавленными бинтами, клочьями белья и форменной одежды; из ведра торчал восковой, с черно-синими прожилками обрубок ноги: молодому парню, который лежал под наркозом на столе, ампутировали ногу. Хирург как раз накладывал зажимы на сосуды в оставшейся части бедра, а два санитара уже стояли наготове с марлей и бинтами, чтобы наложить повязку.
Правду сказать, достаточно было и того, что мы увидели. Но тут к нам подошел старшина санитарной роты и повел нас в соседнее помещение, там ждали тяжелораненые отправки в тыл армии или на родину. Они лежали на матрацах, на травяных подстилках или просто на полу. Ужасающая картина человеческого страдания! Молодые крепкие мужчины превратились в калек. Фельдфебель показал на солдата, голова которого почти сплошь была покрыта бинтами. Виднелись только рот и нос.
– Девятнадцатилетний гимназист; ослеп, но еще этого не знает. Каждого спрашивает, будет ли он видеть. В бреду зовет мать.
Другая комната, в которую мы заглянули, также была заполнена калеками. Как и всюду, здесь пахло эфиром, гноем и кровью. Но здесь было несколько железных кроватей, так что помещение больше походило на лазарет. Молодой врач делал обход. У самой двери лежал человек с ампутированной ногой, пехотинец, ему во время уличных боев ручной гранатой раздробило левую голень. Мы сели подле него. Сначала мы раздали все свои сигареты. Потом, когда раненые закурили, мы завели беседу.
– На переднем крае – сущий ад. Ничего подобного я еще не видел на этой войне. А я ведь с самого начала в ней участвовал. Иван не отступает ни на шаг. Путь к позициям русских устлан их трупами, но и немало наших подохнут раньше. В сущности, здесь нет настоящих позиций. Они дерутся за каждую развалину, за каждый камень. Нас всюду подстерегает смерть. Здесь ничего нельзя добиться бешеной атакой напролом, скорее сложишь голову. Мы должны научиться вести штыковой бой.
– Да, – сказал его сосед по койке, унтер-офицер с Железным крестом I степени, как мы заметили во время беседы, – этому надо учиться у русских; они мастера уличного боя, умеют использовать каждую груду камней, каждый выступ на стене, каждый подвал. Этого я от них не ожидал.
В разговор вмешался пожилой солдат.
– Я могу только подтвердить то, что они оба сказали, господин полковник. Ведь просто смешно становится, когда солдатские газеты пишут, будто русский совсем потерял силы, не способен к сопротивлению. Надо было бы господам редакторам погостить у нас денек-другой, тогда бы они перестали пороть чушь.
– До сих пор мы посмеивались над русскими, – снова заговорил унтер-офицер, – но теперь это в прошлом. В Сталинграде многие из нас разучились смеяться. Самое худшее – это ночные бои. Если нам днем удается захватить какие-нибудь развалины или одну сторону улицы, то уж ночью противник непременно нас атакует. Если мы не начеку, он нас снова выгоняет. Боюсь, нам понадобятся месяцы, пока весь город будет у нас в руках, если вообще это нам удастся.
– Наша рота, – сказал пожилой солдат, – понесла такие большие потери, каких я за всю войну не видел ни в одной из моих частей. Когда меня ранили, нас было еще двадцать один человек. Но и они были утомлены и измотаны. Так что мы и на шаг вряд ли продвинемся. В конце концов вообще никто не останется в живых.
Мы оглядели палату. Все кивали головами в знак согласия. Это было более чем поучительно, особенно для моего заместителя, который прибыл в Сталинград, еще сохранив иллюзии, имевшиеся в главной квартире. Старшина санитарной роты подтвердил:
– Господин полковник, так говорят все. На переднем крае, должно быть, ужас что творится. Видно это по тому, что привозят много-много раненых и днем и ночью. Наши врачи работают до изнеможения, не успевают ни поесть, ни поспать. Посмотрите на нашего главного врача. Он еле на ногах стоит.
Перед уходом мы снова открыли дверь в операционную. Устало кивнул нам главный врач. Потом он снова наклонился над операционным столом, чтобы вырвать у войны еще одну жертву или хотя бы попытаться это сделать.
Молча сели мы в машину. Я хотел еще познакомить моего заместителя с находившимся поблизости штабом LI армейского корпуса и после этого проехать в расположение VIII и XI армейских корпусов. Во время коротких встреч, которые у нас там были, мы видели только серьезные, озабоченные лица. Даже генерал фон Зейдлиц, отличавшийся несокрушимой отвагой, по-видимому, был удручен. Полковник Клаузиус, его начальник штаба, сказал нам:
– Располагая только такими потрепанными дивизиями, мы ничего не поделаем с ожесточенно сражающимся противником; нам не хватает ударной силы. Кроме того, наши дивизии доносят, что в бой вступила переброшенная сюда гвардейская дивизия противника. Есть и матросы.
– Это донесение передано в штаб армии? – спросил я.
– Разумеется. Я уже поставил в известность начальника оперативного отдела армии.
Мы торопились, нам нужно было ехать дальше. В VIII армейском корпусе мы встретились с адъютантом, который нас вкратце информировал об обстановке. Под конец повидались с генералом Штрекером, командиром XI армейского корпуса. На его участке за последние дни стало несколько спокойнее. Однако Штрекер был обеспокоен положением на левом фланге, у итальянцев: им явно не хватало вооружения и снаряжения.
К вечеру мы возвращались в Голуби иски и. Я доложил Паулюсу и Шмидту, что мой заместитель принял дела. Затем я испросил разрешение убыть для четырехнедельного лечения в Фалькенштейн (Таунус).

Встреча в поезде

В третий раз за пять недель я летел на самолете через Харьков в Винницу. На этот раз я мчался в Германию. Я вздохнул облегченно, когда в Виннице сел в шедший по расписанию поезд в Берлин. Комфортабельно устроившись на удобном диване вагона 1-го класса, я смотрел на проносившийся за окном пестрый осенний пейзаж. Я даже не вспоминал о партизанах. Я был погружен в мысли о предстоящем свидании с женой и дочерью, о четырех беззаботных неделях в родных краях. В Берлине я сразу пересел в поезд, шедший во Франкфурт-на-Майне. Купе уже было занято четырьмя молодыми офицерами-отпускниками, возвращавшимися в Париж через Франкфурт. Это были берлинцы, веселые парни, которые болтали о театре и кино, о своих подругах и друзьях, прогулках и развлечениях. Но ни слова о войне.
Против меня сидел пожилой офицер, подполковник. Как и у меня, на его лице то и дело мелькала улыбка, когда один из лейтенантов рассказывал о каком-нибудь особенно забавном приключении. Несколько раз наши взгляды встречались. Наконец он заговорил со мной:
– Вы едете с востока, господин полковник?
– Да, из Сталинграда, – ответил я тихо, чтобы не нарушить веселье молодых людей.
Видимо, я говорил недостаточно тихо. Разговор молодежи сразу оборвался. Все прислушались и с ожиданием посмотрели на меня. И в Германии слово «Сталинград» приобрело особое значение.
Белокурый лейтенант пехоты заметил:
– Ведь Паулюс выдающийся полководец. Он уже здорово всыпал русским. Наверно, он их последние отряды загонит в Волгу.
– А вы были ли когда-нибудь на Восточном фронте? – спросил я раздраженно.
– Нет, господин полковник, моя часть находится во Франции, – несколько смутившись, ответил он.
В коротких словах я описал им кровопролитные бои в городе на Волге. Приподнятое настроение сменилось растерянностью.
– Я действительно думал, что русским пришел конец. Об этом ведь пишут во всех газетах, кричат во всех кинохрониках и радиопередачах, – как бы извиняясь, сказал лейтенант. Другой добавил:
– Видимо, у нас совершенно ложное представление о боях на Востоке. В Берлине я говорил с одним знакомым, он совершенно так же, как вы, господин полковник, рассказывал о нашем походе на Кавказ и о Сталинграде. Я думал, он привирает, и поэтому не отнесся серьезно к его словам. Теперь я вижу, что он не преувеличивал.
Тема войны положила конец веселой болтовне. Теперь разговор свелся к воспоминаниям о тяжелых боях, о павших товарищах, друзьях и родственниках. Я был недоволен собой, что против моей воли так получилось. Поэтому я сказал:
– Ну хватит, друзья. Вернемся к более приятным темам. В конце концов, ведь и я сейчас еду в отпуск на четыре недели. Разве это не причина для того, чтобы радоваться?
Каждый, правда, старался рассеять мрачные мысли. Но все сникли. Крепко пожав друг другу руки, мы расстались на центральном вокзале во Франкфурте-на-Майне. Оттуда я должен был ехать дальше, в Кронберг в Таунусе. У меня еще было более двух часов в распоряжении. С привокзальной почты я позвонил в офицерский дом отдыха в Фалькенштейне. Приветливый голос ответил, что за мной пришлют машину в Кронберг. После этого телефонного разговора я направился к выходу с вокзала. Я с прошлых времен хорошо знал Франкфурт: и чудесную старую часть города с ратушей, известной под названием «Ремер», с домом, где родился Гете, собором святого Павла, и главную деловую улицу, и университет. Тогда в этой торговой столице жизнь кипела ключом. До поздней ночи сновали взад и вперед и толпились люди на ярко освещенной Кайзерштрассе, на улице Цейль с ее большими магазинами, отелями, ресторанами, кафе и увеселительными заведениями.
Привычная когда-то картина во многом изменилась. Исчезла пестрота людского потока, преобладал серый цвет походных мундиров. Особенно поражало меня множество безногих. Я разглядывал витрину магазина, когда мимо проковылял молодой лейтенант. Видно было; как трудно ему передвигаться. Я заговорил с ним об этом; он ответил, что только сегодня получил свой протез. Франкфурт стал центром протезной промышленности. Вот почему здесь так много инвалидов войны.
«Университет имени Гете», – прочел я на белой эмалевой вывеске. Итак, здесь находился один из университетских факультетов. Мне вспомнились мои университетские годы. Живы ли и работают ли еще профессора, у которых я в двадцатых годах слушал лекции по математике? Шенфлис – он был тогда ректором, – Эпштейн? Прошло двадцать лет. Тогда я понятия не имел о Сталинграде.
Пришло время возвращаться на вокзал. Паровоз уже стоял под парами. Я прошел через несколько вагонов, пока не нашел почти пустое купе 2-го класса. У окна сидел лишь один молодой офицер. К моему удивлению, это был мой знакомый – лейтенант с ампутированной ногой, с которым я незадолго до этого разговаривал на Кайзерштрассе. Скоро я узнал, что он служит в 39-м пехотном полку в Дюссельдорфе. Оказалось даже, что у нас был общий друг в этом полку – лейтенант Фольц, погибший во время похода на Запад.
Разумеется, я спросил, куда направляется мой попутчик.
– В Фалькенштейн, – отвечал он, – я там лечусь. Надо полагать, господин полковник, что вы едете туда же.
– Вы угадали, мой юный друг.
Лейтенант встал и отрекомендовался, я тоже назвал себя.
– Теперь я знаю, господин полковник, кто вы. Вы были преподавателем тактики. Фольц часто о вас рассказывал.
– Надеюсь, ничего плохого.
– Конечно же, нет! Он рассказывал и о вашем сыне Гейнце, который, к несчастью, тоже погиб во Франции. Я его ровесник.
Я молча взглянул на него. Он тотчас же переменил тему разговора.
– Следующая станция – Кронберг, господин полковник. Там мы и выйдем. От вокзала еще час ходу до Фалькенштейна.
– Я заказал через главного врача машину. Поедем вместе.
Шофер ждал меня на перроне. Сунув мой чемодан в багажник, мы отправились в путь. На фоне неба резко выделялись темные контуры гор Таунуса. Золотой диск солнца стоял уже довольно низко над горизонтом. Полной грудью вдыхал я ароматный горный воздух. Воздух родины. Как часто бродил я здесь раньше с веселой компанией, с полным рюкзаком за спиной… Особенно любил я дорогу по гребню гор от Наугейма к Нейвиду на Рейне вдоль Димеса, старых римских пограничных укреплений, сторожевые башни и замки которого еще всюду можно было распознать.

На лечении в Фалькенштейне

Мы мчались к курорту Фалькенштейн. Дом отдыха находился на окраине, у самого леса. Сквозь распахнутые ворота машина подъехала прямо к большому зданию с широким крыльцом. Здесь была контора. Слева и справа от нее стояли вновь выстроенные корпуса поменьше. Вокруг раскинулся сад, где еще сохранились в своем великолепии осенние цветы.
– Приехали, – сказал мой попутчик. – Если разрешите, я завтра вам все здесь покажу. А теперь нам надо подняться вверх, в контору. Вас ждут.
На крыльце стоял офицер, как выяснилось, полковой врач. Это был главный врач дома отдыха. Он сердечно меня приветствовал. В уютно обставленном вестибюле меня приняла изящная медицинская сестра. Врач простился со мной, сказав:
– Пройдите сначала в вашу комнату, господин полковник. Когда вы немного освежитесь, сестра проводит вас в приемный покой. Затем мы встретимся с вами в столовой за ужином. Тогда я вас и познакомлю с другими нашими гостями.
Вместе с сестрой я спустился в подвал. Перед нами открылся длинный освещенный коридор.
– Что здесь такое? – спросил я.
Девушка, улыбаясь, ответила:
– Так устроены все наши дома для отдыхающих; вы, вероятно, заметили, что по обе стороны стоят три дома, так вот, они соединены этим тоннелем с главным зданием. Здесь находятся ванны и процедурные. Утром вы можете в пижаме и купальном халате пройти прямо в ванную.
– Да, это действительно очень удобно.
– Еще несколько ступенек наверх, и мы на месте, – сказала сестра.
Вскоре я оказался в большой светлой комнате, которая была хорошо и со вкусом обставлена. Мой багаж уже принесли. Через полуоткрытую дверь я вышел на балкон.
Смеркалось. Над лесом опустилась легкая дымка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66