Конечно, они хорошие по себе забирают, тоже запасаются".
Когда вышла печаль библиофильская "По направлению к Свану", мне Юзефович выговорил: "Нинка, собирание библиотеки не должно занимать столько места в жизни человека пишущего. Ты слишком горячо этим увлечена".
Но так я свободу - по крупицам - собирала. У Юзефовича-то была еще дедовская роскошная библиотека, а я с нуля начинала. Все, что не про партию, казалось таким нужным. (Потом мы продали все свои книги и альбомы, когда наступили трудные времена. Выходит, что: свободу мы продали? Нет, все осталось в памяти.)
...Мне и комнатку дали тогда маленькую в... женской умывалке общежития. Двадцать морщин тому назад и двадцать килограмм весу тому назад это казалось удачей! Три квадратных метра. Там поместилась только раскладушка. Под нею ящики с книгами. Вместо стола - подоконник. Старцева меня подбадривала: "Зато уборки мало". Пирожников - цитирую дневник - выразился так: "У тебя, как у Раскольникова, только окно великовато!". Он подарил коллаж: "Венера восстанавливает девственность в кузнице Вулкана" (из двух картин Веласкеса: "Венера перед зеркалом" и "В кузнице Вулкана"). Возможно, он сохранился в архиве, но точно не уверена.
Помню, как я печатала на машинке диплом Игорю Кондакову. Он моложе меня, но гений, а я любила гениев. Кажется, триста страниц. Не знаю - может, все четыреста. Во всяком случае, говорили так: ЧТО Игорю диплом-то написать - сто страниц убрать из курсовой, и готово. Я надеялась, что у нас начнется роман. Не начался. Зато я получила нечто более важное - дружбу его мамы (классного врача, но об этом позже).
У Игоря - диплом с отличием. Но поскольку он защищался у Р.В. в самый пик гонений на свободу, его "сослали" в Кишерть. Просто распределили, но не в аспирантуру, как ожидалось, - поэтому воспринималось так: сослали. Через год он ко мне прислал пять или шесть своих выпускников. Я была в приемной комиссии и взялась подготовить их к вступительным экзаменам. Месяц занималась. Конечно, ради Игоря - бесплатно. Галя Катаева написала в сочинении: "Несчастная ты моя, бесталанная, говорила бабушка. И счастлив Пушкин, про которого Цветаева скажет: мой Пушкин!". В общем, счастье где - в творчестве. С Галей поступал Слава Букур и влюбился в нее. А она... выбрала моего брата Вову (он уже учился в университете). Тогда Слава сделал совершенно неожиданный ход - пришел ко мне и сказал:
- В ответ я должен жениться на вас, Нина Викторовна!
У меня в гостях сидел Боря Кондаков, брат Игоря. Он вскочил: "Я, пожалуй, пойду".
- Нет, Боря, не уходи! Смотри: Слава так тяжело дышит. Я вас напою чаем, и вы вместе уйдете (я уже жила в большой комнате, был стол, друзья подарили чайный сервиз).
Слава в том году не поступил, хотя фамилия Букур в переводе с молдавского - "счастливый" (Отсюда Бухарест - из бывшего Букурешти.) Еще можно перевести так: приносящий счастье. Но я тогда не думала, что это счастье - для меня.
Чем дальше, однако, тем больше я чувствовала некую НЕПРЕЛОЖНОСТЬ нашей с ним встречи. И не потому, что вместе два разбитых сердца (мое разбито Витей, а его - Галей). Слава моложе на четыре года, но гораздо глубже понимал многие вещи, чем мои ровесники. Кроме того, он подарен мне как бы самой Р.В.
Игорь оказался в Кишерти, потому что был ее учеником. Он просит меня помочь его выпускникам, в том числе - Гале. Через нее я знакомлюсь со Славой. Так устроена жизнь - дарит неожиданные встречи. Моего отца советская власть загнала в детдом, а Славиного - из захваченной Молдавии - в Пермскую область, где он женился на русской. Позвонки их судеб были надломлены, но жизнь умеет сращивать. Славин отец шел в техникум, когда его схватили. Мой папа имел огромные способности, но пришлось рано пойти работать (семилетку он закончил заочно уже тогда, когда я училась в старших классах, тем не менее - всю жизнь проработал большим начальником). Их стремление к знаниям передалось нам, следующему поколению. Казалось, Слава знал все на свете! Но для меня главным стало то, что поверх знаний летела его стягивающая, мгновенно вспыхивающая неожиданным образом-парадоксом мысль. Помню, как мы с ним в первый раз пошли вместе в оперу. В антракте я встретила П-ову и ей Славу представила, а потом ему говорю:
- Слава, вот моя коллега... (имя-отчество).
Он сказал ей:
- Я тоже ваш коллега. По Вселенной.
Он и в самом деле всем был коллега по Вселенной.
На моем дне рождения кто-то спросил его: "Где работаешь?".
- Сейчас я работаю в подпространстве шестой координатой (он был грузчик).
Слава не мог съесть дольку чеснока, чтобы не вспомнить древних греков, которые съедали каждый день по головке, но головки те были с кулак, ибо субтропики...
В дневнике 73-го года есть список тех, с кем бы я хотела жить в одном городе (черная паста), а в конце синей пастой приписка: "Слава" (видимо, позже).
Один раз при нем я выругала себя за то, что сказала не то, не так и себе навредила.
- Но мы уже изначально себе навредили тем, что родились. Так что по сравнению с изначальным... не можем много себе принести вреда.
Как это мне не понравилось! Вдруг я увидела, что такой юмор может разъесть все - сами основы оптимизма моего. Но Слава пообещал впредь причесывать лохмотья своих мыслей...
Тут у меня нашлись стихи Агнии "На дарение прихватки" - наверное, мне на 8 Марта. Дочь была мала, поэтому стихи такие:
Дарю Вам прихватку, мягкую, как ватку!
Может быть,
Она поможет Вам жить.
Увы, называю тебя на "вас",
А то не получится духовная рифма у нас.
А духовная рифма часто всплывает,
И моменты счастливые тогда наступают.
Но уверена, что наши мечты
Когда-нибудь сбудутся в недрах красоты!
Вот я у младенца и беру эту наивную "духовную рифму" - такая была у нас со Славой. Лучше не скажешь.
Весной 74-го мне уже 26 лет. Куда тянуть - пора-пора замуж! И я согласилась: идем подавать заявление. Отпросилась с работы - ЗАГСы только днем ведь открыты. Все меня поздравляли (коллеги по Вселенной). Но... жених не пришел в ЗАГС. Неужели мне попался Подколесин? Бегу к Кате, она тащит меня в кино, будучи не в силах успокоить своими силами. Ход самый верный - отвлечь. Я еще долго пью у нее чай после сеанса. В общежитие прихожу в полночь. И вдруг крик под окном: "Ни-на-а!"... В первую секунду я подумала, что папа приехал! Такой же силы голос. Но в форточку выглянула - Слава стоит. Я спустилась. Он весь в белых снежинках. Разглядела - капли краски. Оказывается, на заводе случился пожар, быстро все красили, чтоб не оштрафовали за нарушение техники безопасности. Поэтому очки тоже в белых крапинках - попали брызги из пульверизатора... Так. Значит, стихийное бедствие встало на нашем пути!
Но я все-таки решилась и еще раз отпросилась с работы. Коллеги по Вселенной уже смотрели на меня вопросительно. Но заявление мы подали. И вот уже Валя Досужая прислала из Узбекистана мне туфли на платформе, а я съездила в Москву, где с помощью Танечки нашла поплин с выпуклыми цветами - на платье. И тут... позвонил "Скворушка"! На кафедру. Сердце мое бедное так и рванулось ему навстречу. Услышать его голос, вновь обретенное блаженство! Витя просил встретиться в одном дружественном для нас обоих доме. Но у меня на свадьбу приглашено сорок человек! Ребята уже пишут поэмы, тосты, покупают подарки. Сахарный говорил, что готовы куплеты... Нет, нет, Витенька, я выхожу замуж, не могу. Я хотела бы с ним встретиться, но не могла. Мамин характер: верность превыше всего.
(Комментарий Даши: "Он ведь звонил из-за писем Чехова или чьих?". Она слишком хорошо знает "Филамур". Да, из-за писем, но я как раз про письма сказала ясно: приноси на кафедру Кате - она ведь литературовед. Но никто никогда ничего не принес. Значит, письма были скорее всего лишь предлогом.)
Если бы не 26 лет! А то ведь я уже и молодилась. Платье сшила с четырьмя рукавами: вроде все строго - два рукава длинных, в обтяжку, а два сверху крылышки такие. Ля-ля-ля, в общем. Если б мне тогда было 23!.. Хотя тоже не знаю... все-таки у него жена и сын.
А встреча наша случилась все-таки - в конце восьмидесятых. Хорошо помню, что это был последний день Съезда - того, знаменитого. И я вся в речи Сахарова, конечно! Прихожу домой, а мне передают, что Жора, друг Вити, приглашает на вечер встречи (20 лет со дня окончания ими университета). Если вы думаете, что там я с Витей тет-а-тет поговорила, то сильно ошибаетесь. Я опять об Андрее Дмитриевиче! Перестройка же... И вдруг Витенька говорит как будто серьезно: "Его выпустили, чтоб показать, какой он идиот".
- Кто идиот - Сахаров? И это ты - физик - говоришь! Да он мог двумя руками писать разные формулы на разных досках.
- Раньше - мог, а теперь не может.
Я решила так: ну, он живет с другой, а со мной думал бы, как я. Стоп, стоп, Нина! Забыла, как в рот ему смотрела? Ты бы думала, как он! Вот так-то. (Но скорее всего, он просто меня поддразнивал, я не верю, что на самом деле Витя думал про Сахарова плохо.)
Когда сдавала кандидатский по философии, профессор спросил о теме диссертации и долго обсуждал со мной Витгенштейна, а потом... предложил пойти к нему в аспирантуру. Но я не любила советскую философию. Считала себя объективным идеалистом. Однажды случилась такая история, связанная с Жорой, другом "Скворушки". У нас, значит, с Витей разрыв, и Жора меня утешает, то есть ходит со мной по Компросу (центральная улица - Комсомольский проспект) вечером. Я не знала, что сзади шла Люба Маракова, которая на следующий день устроила мне - при всей редакции "Горьковца" - буквально сцену.
- Горланова, ты страшный человек! Закат над Камой медовый, липы цветут, птицы поют, а ты свое: "первопричина мира, первопричина мира"!
- Первопричина мира стала законами физики, химии...
- Вот-вот, ты - страшный человек! Вместо того, чтобы под липами посидеть, птичек послушать...
Люба ведь не знала, что для меня город - не закат и не птички, а именно то место, где ведутся разговоры о первопричине мира. В дневнике 73-го года есть запись: "Гохберг говорит, что не может жить не в городе - отсутствие шума машин утомляет его физически". Нет комментариев, но - видимо - я была полностью согласна с ним в то время.
В общем, я отказалась от аспирантуры по философии. Советские ученые писали словно голыми словами, а я даже в своей комнате привыкла слышать более свободные и одетые в разноцветные тона диалоги (друзья мужа от Кальпиди до Запольских любили задавать ему вопросы типа: "А если б марксизм развивался на основе восточных учений?".
- Ну, озарение вместо скачка... Говорили бы, что озаряться может только пролетарий. Марксистское самадхи, Гегель-сутра, Фейербах-веда...).
Да, значит, это сентябрь 74-го, и Слава уже поступил на первый курс филфака, а Кальпиди еще не исключили за вольнодумство (ему не дадут сдать даже первую сессию). А мой муж, свободно переводящий марксизм на рельсы восточных учений, никак не мог сдать историю КПСС на втором курсе, говорил, что в него не лезут эти ТВЕРДЫЕ слова учебника. Его тоже исключили, о чем у меня тоже есть вещь "К вопросу о свежести севрюги". Затем исключили Сашу Баранова. Это, кстати, был единственный человек, который меня всегда удивлял. Декарт писал, что у изумления не бывает "второго раза". В науке удивления нет, поэтому и "первый раз"Декарту ставят в заслугу. А я вот могу удивляться двадцать раз. К логике Баранова я так и не смогла привыкнуть.
- Я считал, что женщины тупее мужчин, но с тех пор как... (во время паузы я жду, что он продолжит: "с тех пор, как пообщался с умными женщинами") я пообщался с такими дебильными мужиками, что дальше некуда, больше так не думаю...
Моя диссертация называлась "Психолингвистические функции сравнения в говоре деревни Акчим". Я сделала доклад на кафедре - работу одобрили в первом чтении. Но настроение на нуле. Новый ректор требует, чтоб семейные пары снимали квартиры. Кто ж нас примет, когда я скоро рожу! Ребенок - это плач и пеленки. Никаких памперсов тогда еще не было.
Однажды я плохо себя почувствовала и поднялась наверх, в свою комнату. Что же вижу: дюжие молодцы выбрасывают наши книги! Репродукция "Розовых любовников" Шагала, вырезанная из "Огонька", кружится в воздухе. На секунду у меня дух захватило - наверное, один раз одна я (в мире) вижу, как летает Шагал! Да, для Шагала это органично, у него часто любовники плывут по небу на картинах. Ну а нам со Славой вылететь из общежития куда? Но у меня с собой было сильнодействующее средство: дурнота (токсикоз сильнейший). На одного дюжего молодца я тут же сделала "поблевушеньки", а другому сказала: "Выброшусь из окна и напишу в предсмертной записке, что во всем виноват ректор".
Мужики ушли, а я обратно стала заносить свои альбомы. Но ребенок не захотел, видимо, рождаться в такой мир. Я попадаю в больницу. А в это время по всесоюзному радио проходит сорокаминутная передача - интервью со мной об Акчиме. И она, кажется, кого-то поразила настолько, что центральное телевидение приехало снимать Акчим. Мой ангел, Мария Александровна Генкель (она тогда была завкафедрой) уверяет, что это может сыграть - ведет меня к ректору:
- Нина тридцать раз была в Акчиме! (на самом деле я ездила туда девятнадцать раз).
Ректор соглашается оставить нас в общежитии, но... к нам подселят студентку. Живем втроем! Ребенок снова раздумал рождаться в такую жизнь. Я опять лежу в больнице. Слава в это время в комнате со студенткой... И мне уже все равно. Будь что будет. Вдруг меня навещает знакомая книжная продавщица: "Нина, поступил альбом Боттичелли". Она обещает десять экземпляров. Оказывается, мне не так уж все равно, что будет! Радость от свидания с "Весной" Боттичелли придает мне силы - спасибо ей!
Я выписалась из больницы и собрала с друзей деньги на альбомы. Иду на прием к своему врачу в тапочках мужа (сорок шестой размер). Июль, жара. Врач в ужасе от моей отечности:
- В любую секунду могут начаться судороги! Сейчас вызову "скорую", и вы поедете рожать. Пора.
Как рожать? А у меня собрано по три рубля с десяти человек на Боттичелли! Говорю: нас выгонят из общежития - надо предупредить мужа... Меня отпустили на два часа. Ну, я куда - бегом в магазин, потом с сумкой альбомов в общагу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15