Я точно знаю, что у них действительно были заостренные палки, мешки с дерьмом, разбитые бутылки и булыжники. Я и сам могу убить человека булыжником.
– И вы не усматриваете во всем бессмысленной жестокости?
– Черт возьми, да что такое жестокость? – спросил я. – Большинство полицейских там были – парни вашего возраста. А когда кому-то плюют в лицо, никакая чертова дисциплина не удержит нормального парня врезать мерзавцу своей дубинкой по зубам. Бывают случаи, когда просто необходимо вести себя решительно. Вы знаете, как выглядит вопящая пятитысячная толпа? Вот и пришлось там дубинками поработать. Некоторые подонки уважают только силу, и им достаточно дать пинка в зад, а потом составить списки. Каждый, у кого есть хоть немного мозгов, сам должен был бы начистить морду кому-нибудь из этих... – Тут я вспомнил о девушке. – Извините за слово из четырех букв, мисс, – рефлекторно вырвалось у меня.
– ... – слово из трех букв, – ответила она, напомнив мне, в каком году я живу.
Совершенно неожиданно блондин рядом со Скоттом повел себя агрессивно:
– Зачем мы разговариваем с этой свиньей? Он тут хвастает, что помогает людям. Только как он это делает – по голове лупит, сам признался. А что они делают в гетто Уаттса с черными?
Тут через полукольцо молодежи протолкался мужчина средних лет в темном пиджаке и с воротничком, как у священников.
– Я работаю в восточных трущобах, где живут чиканос, – объявил он. – А что вы сделали для мексиканцев? Только и можете, что их эксплуатировать?
– А вы что там делаете? – спросил я, сразу почувствовав себя неуютно он внезапной перемены настроения. Несколько пикетчиков присоединились к остальным, и теперь меня теснили к машине человек пятнадцать двадцать.
– Я борюсь за чиканос. За власть цветных, – сказал священник.
– Но вы-то не цветной, – заметил я, все более нервничая.
– Я внутри цветной!
– Так примите клизму, – пробормотал я, выпрямляясь. Я понял, что дело дрянь, совсем дрянь.
Я заметил, как слева от двух девушек, подошедших посмотреть, из-за чего все эти вопли, мелькнула черная казацкая шапка, и тут же метко и сильно в меня метнули пацифистский значок. Он угодил мне в лицо, булавкой поцарапал кожу как раз под левым глазом. Когда я резко повернулся, взбесившись до такой степени, что едва не бросился сквозь толпу, негр уставился на меня совершенно невозмутимо.
– Попробуешь еще раз, мужик, я тебе мозги вышибу, – сказал я достаточно громко, чтобы он услышал.
– Кто? – отозвался он, широко ухмыляясь сквозь усы и козлиную бородку.
– Сам знаешь, – сказал я. – Что, поджилки затряслись? Я с тобой разговариваю.
– Жирная свинья, – глумливо процедил он и повернулся к толпе. – Он хочет меня арестовать! Придирается к черным! Ты так всегда делаешь, мистер Полиция?
– Если начнется заварушка, ты у меня будешь первым, – прошипел я, кладя ладонь на рукоятку дубинки.
– Он хочет меня арестовать, – повторил он, на этот раз еще громче. – И за что? За то, что я черный? Разве у меня нет прав?
– Будет тебе право, будет, – процедил я. – Последнее .
– Надо тебя убить, – сказал он. – Здесь нас пятьдесят храбрецов, и нам надо убить его и отомстить за наших братьев и сестер, которых убили эти свиньи.
– Давай, начинай, сосунок! – крикнул я браво, потому что теперь уже всерьез испугался.
Я прикинул, что столько парней, сорвавшись с тормозов, сделают из меня котлету минуты за три. Мне стало трудно дышать. Я стиснул челюсти, чтобы они не дрожали и включил мозги. Я не дам им свалить себя на асфальт. Не дам, пока в моей руке будет оружие. Не так-то легко им будет вышибить мои мозги, решил я. Я приготовился стрелять для самозащиты и решил пристрелить обоих Черных Русских, Геронимо и Красные Ляжки, и не обязательно в таком порядке.
Чья-то рука потянулась ко мне и схватила за галстук, но он держался на резинке, и оторвался, не дав мне упасть в толпу.
Примерно в этот же момент будущий инженер ухватил меня за значок, и я инстинктивно выбросил вверх правую руку, прижав его ладонь к своей груди, и подался назад, выпрямляя его руку в локте, а потом сильно ударил кулаком левой чуть повыше его локтя. Он завопил и отскочил назад. Несколько человек также подалось назад, ясно услышав крик боли.
– Прикончить свинью! Прикончить свинью! – орал кто-то. – Содрать с него шкуру!
Я выхватил дубинку и прижался спиной к патрульной машине. Теперь все они кричали и угрожали, даже дерьмовый падре.
Я мог бы впрыгнуть в машину со стороны пассажира и запереть дверцу, но она была заперта. Стекло тоже было поднято, и я побоялся, что если я начну ковыряться с замком, кто-нибудь наберется храбрости и бросится на меня.
Никто в призывном центре, видно, не знал, что полицейскому на улице сейчас будет крышка, потому что никто оттуда не выходил. Я мог видеть, как сквозь собравшуюся на улице толпу проталкивается оператор, и ужасно захотел, чтобы он скорее до меня добрался. Хоть это и тщеславно, но мне хотелось, чтобы он заснял Последний Бой Бампера.
На несколько секунд наступило шаткое равновесие, и тут дверца моей машины открылась и стукнула меня в спину, перепугав меня до полусмерти.
– Заползай, Бампер, – произнес знакомый голос, и я подчинился. Едва я захлопнул дверцу, что-то ударилось в стекло, оно чуть не разбилось. Несколько человек лупили ногами по дверям и раскачивали мою машину.
– Дай мне ключи, – сказал Стэн Ладлоу, он работал в отделе разведки. Он сидел за рулем, облаченный в темно-зеленый костюм и галстук цвета мяты, и смотрелся, как и всегда, щеголем.
Я отцепил от пояса ключи, протянул ему, и он тронул машину с места. Что-то лязгнуло по крылу. К призывному центру, оказывается, подкатили четыре радиофицированных машины, и пока мы отъезжали, из каждой выскочило по три офицера из полиции Метрополитена, и принялись рассеивать толпу.
– Мне еще не доводилось видеть такой уродливой жертвы изнасилования, – сказал Стэн, сворачивая на Девятую и останавливаясь возле полицейской машины, в которой нас дожидался его партнер в штатском.
– О чем это ты?
– О том, что тебя чуть не пришибли.
– У меня было чувство, что что-то идет не так, – сказал я, и мне стало дурно, потому что я боялся услышать то, что он, по моим прикидкам, сейчас скажет. – Они что, загнали меня в угол?
– Разве они загнали тебя в угол? Да зачем им это было делать? Ты сам себя загнал! Боже, Бампер, неужели тебе не приходило в голову, перед кем ты изливаешь свой словесный понос? Какого черта ты этим занимался?
Стэн в полиции около пятнадцати лет и дослужился до сержанта, но ему всего около сорока, и если не обращать внимания на седые бакенбарды, выглядит намного моложе. И все же, сидя сейчас рядом с ним, я ощущал себя туповатым мальчишкой. Мне казалось, что он немного старше и куда умнее меня, и я выслушивал нахлобучку, не поднимая на него глаз.
– Откуда ты знаешь, что я толкал речи, Стэн?
– Один из них был наш человек, – сказал Стэн. – У него был при себе микрофон. Мы выслушали все от начала до конца, Бампер. Потом вызвали ребят из Метро, поняв, что вскоре случится. Еще чуть-чуть, и они бы не успели.
– А кто были лидеры? – Я пытался спасти хотя бы зернышко-другое своей гордости. – Сучка в желтом платье и гуру с ленточкой на голове?
– Да совсем не они, – с отвращением ответил Стэн. – Этих зовут Джон и Мэри Френч. Парочка неудачников, пытаются примазаться к молодежи. Они ничто. Она – самозваная революционерка из Сан-Педро, а он – ее муж. Более того, он даже подобрал по дороге нашего подсадного человека и подвез его на демонстрацию – их туда послал босс. Френча обычно используют как мальчика на побегушках. Он едет на микроавтобусе «фольксваген» и подвозит всех тех, кому надо добраться до места очередной демонстрации. Он ничтожество. А ты принял их за лидеров?
– Да вроде того, – пробормотал я. – А что скажешь о двоих в казацких шапках?
– Они тоже никто, – сказал Стэн. – Они вечно слоняются повсюду, нацепив значки «Пантер» и гадят, где могут. Просто оппортунисты. Профессиональные черные.
– Выходит, всем шоу заправлял высокий симпатичный парень по имени Скотт? – спросил я, когда в голове у меня начала проясняться картина.
– Угу, Скотт Хэйрстон. Он из Калифорнийского университета. А маленькая блондиночка с классной задницей – его сестра Мелба. Она принимала участие в организации сборищ подпольных клубов в университетских кампусах еще в те годы, когда жевала резинку. Их папаша, Саймон Хэйрстон – адвокат и увертливая бестия, а братец Джон – тоже активист с большим стажем.
– Так что, эта ясноглазая девочка и была чертовой гадюкой? Ловко же они обвели меня вокруг пальца, Стэн.
Стэн сочувственно улыбнулся и помог мне раскурить сигару.
– Послушай, Бампер, эти юнцы на этом деле собаку съели. А ты всего лишь начинающий. Так что особо не расстраивайся. Но только ради всего святого, в следующий раз не связывайся с ними. И прошу тебя, никаких речей!
– Должно быть, я говорил, как набитый дурак, – сказал я и почувствовал, как меня до самых пяток залила волна стыда.
– Главное не в этом, Бампер, а в том, что маленькая сучка Мелба тебя записала на магнитофон. Она вечно подстрекает полицейских на неосторожные высказывания. А сама прячет в рукаве микрофон, провод от которого идет к ней в сумочку. Была у нее с собой сегодня большая сумка?
Мне не было нужды отвечать – Стэн прочел ответ на моем исказившемся лице.
– Потом твои фразы отредактируют, Бампер. Я слышал некоторые из них через микрофон нашего парня. Боже, ты трепался и о том, что пора применять дубинки, и о пинках в задницу и составлении списков.
– Ведь я же совсем не это имел в виду, Стэн.
– Но именно так твои высказывания преподнесут – выдранными из контекста. И в таком виде напечатают в подпольной газетенке, а, может, даже и в дневной, если к этому приложит руку Саймон Хэйрстон.
– О-о-о-о-о, – простонал я, нахлобучивая на глаза фуражку и сползая вниз по сидению.
– Только без сердечных приступов, Бампер, – сказал Стэн. – Все будет в порядке.
– В порядке? Да надо мной будет хохотать весь Департамент!
– Не волнуйся, записи у Мелбы пропадут.
– Наш агент?
Стэн кивнул.
– Благослови его господь, – выдохнул я. – А кто он такой? Не тот ли парень, которому я чуть не сломал руку?
– Нет, – засмеялся Стэн, – высокий негр. Я говорю тебе о нем только потому, что через несколько дней мы все равно будем выставлять его в качестве свидетеля, и придется раскрыть его личность. Уже подготовлен секретный обвинительный акт на четверых парней. Они делали неплохую взрывчатку в подвале многоквартирного дома в Северном Голливуде. Он работал на меня с тех самых пор, как поступил на службу в Департамент тринадцать месяцев назад. Мы устроили его на учебу в колледж. Приятный парень и неплохой баскетболист. Ему просто не терпится надеть синюю форму и сесть в машину с рацией. Его уже тошнит от тусовок со всякими революционерами.
– Откуда ты знаешь, что он достанет запись?
– Да потому, что уже по меньшей мере полгода он практически живет у Мелбы. Переспит с ней сегодня – и дело в шляпе.
– Ну и работка, – сказал я.
– Насчет этой части он не возражает, – усмехнулся Стэн. – Ему не терпится посмотреть, как среагируют его дружки, узнав, что он полицейский агент. Он говорил мне, что так долго разыгрывал роль разгневанного чернокожего, что они, пожалуй, не поверят ни во что другое до тех пор, пока не увидят его в синей форме с ненавистным значком на груди. И еще ему интересно, как отреагирует Мелба, когда узнает, что трахалась с полицейским. Могу поспорить, что она сохранит это в тайне.
– Значит, никто обо мне ничего не услышит, так, Стэн?
– Я сотру запись, Бампер, – сказал Стэн, вылезая из машины. – Знаешь, а в определенном смысле ты неплохо поработал. Скотт Хэйрстон ожидал, что часа за два соберет сотню демонстрантов. И до тех пор ему не нужна была заварушка. Сегодня ты поломал ему игру.
– Ну, пока, Стэн, – сказал я, пытаясь говорить небрежно, словно не был уничтожен. – Держи сигару, старый башмак.
Я чувствовал себя выжатым, как лимон, и хотя время перевалило далеко за полдень, выскочил на Портовое Шоссе и поехал на юг так быстро, насколько позволяло движение, с полусозревшей мыслю взглянуть на океан. На ходу я попытался проделать то, что мне обычно хорошо удавалось, – взять свои мысли под контроль. Пользы от переживания случившегося я не видел никакой, и потому решил попробовать думать о чем-нибудь другом – о еде, о Кэсси или какие сегодня у Гленды были груди – о чем-нибудь хорошем. Но настроение было паршивое, ничто хорошее в голову не шло, и тогда я решил абсолютно ни о чем не думать – это у меня тоже неплохо получается.
Потом я вернулся на свой участок и позвонил лейтенанту, рассказав ему о свалке возле призывного центра, опустив, конечно, все детали, он сказал мне, что демонстранты очень быстро рассеялись, и теперь там осталось всего две-три машины. Я знал, что об этом событии почти не будут упоминать, покажут пару кадров в шестичасовом выпуске теленовостей, и все. Я повесил трубку и вернулся в машину, надеясь, что оператор не застукал меня с сигарой в руках. Вот еще одно дурацкое правило – не курить в общественных местах, словно мы не полицейские, а гвардейцы, охраняющие Букингемский дворец.

7

Я поездил еще немного, остывая и все время поглядывая на часы, – мне хотелось, чтобы этот день поскорее кончился. Шумная болтовня рации выводила меня из себя, и я ее выключил. К чертям радио, подумал я, никогда еще не приходилось делать нормальный арест по вызову. Хороший результат бывает тогда, когда я занимаюсь тем, что умею – хожу, смотрю и разговариваю с людьми.
Меня опять одолел приступ несварения. Я вынул из бардачка четыре таблетки и проглотил их одну за другой, но все еще никак не мог успокоиться и ерзал на сиденье. Трехчасовой урок у Кэсси уже должен закончиться, и я поехал в Вермонт в Лос-Анжелесский городской колледж и остановил машину перед ним прямо в красной зоне, хотя, когда я так поступаю, меня всегда упрекают учителя или ученики:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41