– Как?
– Она подружка Реда Скалотты. Около полугода назад мы заловили ее за то же самое – телефонное посредничество, и она получила условное освобождение, но над ней висит угроза полугода тюряги. Она уже сидела и страшно боится кутузки. Тут у нее что-то на сексуальной почве. У нее настоящая фобия насчет тюрьмы, лесбиянок и всего такого. Настоящая психопатка, но зато роскошная маленькая жабочка. Мы как раз на прошлой неделе о ней говорили, и если мы сумеем подловить ее и взять с поличным, то вскоре можно будет выйти и на Скалотту. Это по-настоящему трусливая сучка. Она маму родную продаст, лишь бы остаться на воле. Твоего Зута с его телефонным номером нам просто бог послал.
– Что ж, раз такое дело, то я серьезно хочу попросить тебя об одолжении.
– Конечно.
– Возьмите ее сегодня, самое позднее – завтра. И если она выдаст вам что-то стоящее вроде подпольной конторы, возьмите ее в пятницу.
– Подпольную контору! Господи, да вряд и у нее есть такая информация, Бампер. К тому же, черт возьми, до пятницы всего два дня. Чтобы накрыть подпольную контору, иногда приходится вынюхивать несколько недель, а то и месяцев. Сам подумай, ведь там хранятся все записи сделанных ставок. К тому же нужно получить ордер, а для этого раздобыть кучу предварительной информации. Да почему именно в пятницу?
– В отпуск ухожу. И хочу поучаствовать в этом деле, Чарли. Никогда еще не брал подпольную контору. Мне очень хочется, и это должно произойти до того, как я уйду в отпуск.
– Если смогу, Бампер, постараюсь для тебя это сделать, но ведь до пятницы всего два дня!
– Ты просто проделай ту полицейскую работу, которой я тебя учил, пошевели шариками в голове и поднапряги воображение. Это все, о чем я прошу. Просто попробуй, ладно?
– Ладно, – ответил Чарли. – Попробую.
Прежде чем уйти, я разыграл перед Зутом представление, чтобы он думал, будто Чарли – его защитник. Я притворился, будто зол на Чарли, а Чарли притворился, что никогда больше не даст мне затолкать Зута в почтовый ящик.

6

Забравшись в свою машину, я вспомнил о дружественном щипке в задницу, которым наградил меня Круц, взял в руку микрофон и произнес:
– Один-икс-эл-сорок пять, прием.
– Один-икс-эл-сорок пять, запишите вызов, – отозвался оператор. Я раздраженно буркнул и записал адрес. – Встречайтесь с один-икс-эл-тридцать на углу Девятой и Бродвея.
– Один-икс-эл-сорок пять, конец связи, – сказал я с отвращением. Интересно, что же я получил, выбравшись в эфир, подумал я. Наверное, какой-нибудь могучий кризис, вроде разбора заявления о карманной краже от толстозадого биржевика, у которого слямзили бумажник, пока он почитывал грязные журнальчики в грязной книжной лавочке на Бродвее.
«Один-икс-эл-тридцать» оказался молодым сержантом по имени Грант, его я знал не очень хорошо. У него была одна нашивка, указывающая, что он прослужил больше пяти лет, но меньше десяти. Могу поспорить, что к пяти было гораздо ближе. Грант был умный парень с богатым словарным запасом. Ни разу не слыхал, чтобы он выругался, проводя утренний развод. Я просто не могу доверять полицейскому, который не ругается хотя бы время от времени. В нашей работе почти невозможно описать кое-что увиденное или испытанное, не прибегая к цветистым выражениям.
Грант находился на южном конце Девятой, неподалеку от «Олимпика». Когда я подъехал, он расхаживал возле машины. Я знаю, что это снобизм, но я просто не могу заставить себя назвать парнишку вроде него «сержантом». Но грубияном мне тоже не хотелось прослыть, поэтому по фамилии таких молодых сержантов я тоже не называл. Я вообще никак их не называл. Иногда ситуация становилась неловкой, и мне приходилось произносить что-то вроде «эй, дружок» или «послушай, приятель», когда я хотел поговорить с одним из них. Грант явно из-за чего-то нервничал.
– Что случилось? – спросил я, вылезая из машины.
– Демонстрация возле армейского призывного центра.
– Вот как? – отозвался я, поглядев на группу из человек пятнадцати, пикетирующих здание неподалеку.
Призывников входит и выходит много – могут быть беспорядки. Среди пикетчиков есть явные боевики.
– Так что мы будем делать.
– Я вызвал вас только потому, что мне нужен кто-то, кто приглядел бы за ними. Я намерен переговорить с лейтенантом, не вызвать ли спецотряд. Не могли бы вы переключиться на частоту девять и держать меня в курсе дела?
– Послушай, приятель, не слишком ли это для них жирно? Я хочу сказать, спецотряд против шушеры из пятнадцати любителей понюхать цветочки?
– Кто знает, как все может повернуться...
– Ладно, – вздохнул я. – Поторчу здесь.
– Может, не мешало бы подъехать к ним поближе. Остановитесь на противоположной стороне улицы. Чуть ближе, чтобы они вас видели, но не настолько, чтоб попытались спровоцировать.
– Ладно, приятель, – буркнул я. Грант залез в машину и помчался в сторону участка поговорить с лейтенантом Хиллардом – хладнокровным ветераном, который не станет дергаться из-за пятнадцати мирных демонстрантов.
Я влился в транспортный поток, и кто-то в голубом «шевроле» сразу ударил по тормозам, хотя и был в восьмидесяти футах сзади и ехал медленно. На людей нападает какой-то черно-белый мандраж, когда они видят полицейскую машину, и совершают прямо-таки идиотские поступки, стараясь быть сверхосторожными. Я видел, как некоторые настолько сосредоточиваются на одном из аспектов безопасной езды, например, на своевременном включении поворотника, что из-за этого выезжают на красный свет. Вот вам и черно-белый мандраж.
Демонстрантов на противоположной стороне Бродвея я заметил в тот момент, когда двое из них – парень и девушка – начали махать мне руками, чтобы я подъехал поближе. Казалось, они просто топчутся на одном месте, но я решил все-таки приблизиться по нескольким причинам. Во-первых, действительно могло что-нибудь случиться. Во-вторых, если бы я этого не сделал, возникла бы дурацкая ситуация, когда большой злой коп боится поближе подойти к группке демонстрантов. В-третьих, у меня была собственная теория о том, что если в подобных конфронтациях достаточно быстро применяется силовое давление, то никаких беспорядков и не возникает. Пока что мне не доводилось видеть, чтобы быстро применялась реальная сила, так вот, черт побери, подумал я, вот он – мой шанс проверить свою теорию, пока я один, и никаких сержантов поблизости.
Эти парни, по крайней мере несколько из них – двое черных и один белый, бородатый хмырь в грязных штанах из оленьей кожи и с волосами, перетянутыми желтой ленточкой, – мне показались настроенными ввязаться в драку с растолстевшим полицейским средних лет вроде меня, но я про себя решил: если один из них совершит глупость и хоть коснется меня кулаком, то я всажу ему дубинку на три дюйма в пищевод. Остальные пару минут повопят о жестокости полиции и смоются. Вдруг я заметил, что демонстрантов прибыло – их стало двадцать три. Среди них всего пять девушек. Такая орава – сомневаться не приходится – может сделать из меня соус, но я как-то не очень обеспокоился: хоть они и потрясали кулаками, большинство все же выглядело как белые среднего достатка, которые просто играют в революцию. Однако перед тобой несколько профессионалов с голодными глазами, вроде того белого парня с ленточкой на голове, то можно нарваться и на более серьезные дела. Некоторые из них могут завести остальных на потасовку, но пока там был такой один.
Я свернул за угол, чтобы не делать незаконного разворота у них на глазах, потом, уже нарушая правила, развернулся на Олимпик-стрит, поехал обратно и остановился перед демонстрантами. Они не замечали меня и продолжали маршировать, выкрикивая хором: «Нет, нет – не пойдем!», и «... дядю Сэма и тетушку Спиро», и еще несколько грубых фраз, направленных в основном в адрес президента, губернатора и мэра. Если пару лет назад кто-то вопил в общественном месте в присутствии женщин и детей, мы обязаны были приволочь его в каталажку.
– Эй, офицер, я тебя люблю! – крикнула одна из демонстранток, невысокая смазливая блондиночка лет семнадцати, у которой были двухдюймовые накладные ресницы, казавшиеся наклеенными задом наперед, и прямые уложенные волосы до плеч.
– Эй, детка, я тебя тоже люблю! – улыбнулся я в ответ и прислонился к дверце своей машины. Сложив руки на груди, я стал попыхивать сигарой, пока те двое, что махали мне, не решились подойти поближе.
Сначала они пошептались с другой женщиной, а потом невысокая девушка, которая вблизи оказалась женщиной лет тридцати пяти, направилась прямо ко мне. Она была одета, словно подросток, – в короткую желтую мини-юбку. Фиолетовые облегающие рейтузы, старушечьи очки, губы намазаны белой помадой. Ляжки у нее были жирные и мясистые, и поверх наигранной театральной улыбки на меня смотрели самоуверенные холодные глаза. Видно, профессионалка, скорее всего заводила пикетчиков. Иногда женщина, если она чего-то стоит, может сыграть роль детонатора гораздо быстрее, чем мужчина. Эта на вид чего-то стоила: я посмотрел ей в глаза и улыбнулся, а она в это время поигрывала висящей на шее увесистой пацифистской медалью. «Ты всего лишь толстый безобидный коп, не стоящий моих талантов, – прочел я в ее глазах, – и кроме тебя здесь никого больше нет. Я даже не уверена, хватит ли ума у такой старой сволочи, как ты, чтобы понять, как тебя посадят в лужу.»
Вот что я прочитал в ее глазах и фальшивой улыбочке, но она все молчала. Тут подъехала машина с одной из телестанций, из нее вышли двое с камерой и микрофоном.
Пикетчики, поняв, что попадут на пленку, сразу воспряли духом – скандирование стало громче, жесты более резкими, а пожилая девочка в желтой юбке наконец выдала:
– Мы позвали вас, потому что вы показались нам очень одиноким. Где же громилы? Или кроме вас здесь сегодня никого не будет?
– Заполучив меня , детка, ты больше никого не захочешь, – я улыбнулся ей сквозь облачко сигарного дыма и впился в нее взглядом, восхищаясь тем, что она даже не моргнула. Я отлично понимал, что ока ждет от меня одного из деловых профессиональных клише, на которые нас натаскивают при подобных ситуациях. Готов поспорить – еще больше ее удивляло то, как безразлично я стоял, прислонившись к машине.
– Вам ведь не разрешают курить в общественных местах, не так ли, офицер? – Она улыбнулась, но менее самоуверенно. Теперь она не знала наверняка, с кем имеет дело, и явно выигрывала время, чтобы расставить мне ловушку.
– Может, настоящему полицейскому и не разрешают, но моя форма – шелуха. Я одолжила этот дурацкий клоунский костюм, чтобы снять подпольный фильм о толстом копе, который ворует яблочки и бьет перед призывным пунктом бедных хиппи и старых толстух в мини-юбках и чулках, которым они прикрывают свои варикозные вены.
Тут улыбочка вспорхнула с ее лица и она галопом понеслась к парню с ленточкой, который оказался тоже гораздо старше, чем выглядел издали. Они зашептались, она поглядывала, как я попыхиваю сигарой и машу рукой некоторым из пикетчиков, большинство из которых – явно студенты колледжей, решившие весело провести время. Некоторые время от времени выкрикивали оскорбления, чтобы не отставать от толпы.
Наконец ко мне направился парень с ленточкой, криком на ходу ободряя пикетчиков, которые расхаживали перед входом в здание. Дверь охраняли двое в форме – скорее всего военные. Оператор уже начал снимать, я спрятал сигару и втянул на пару дюймов живот, когда он направил камеру на меня. Девица в желтом раздала несколько значков с эмблемой «Черных пантер» и принялась маршировать в общей группе, даже не глядя в мою сторону.
– Я слышал, вы ведете себя совсем не так, как те полицейские, с которыми нам приходилось сталкиваться на подобных демонстрациях, – сказал парень с ленточкой, неожиданно подходя ко мне вплотную и улыбаясь. – Что, ЛАДП ЛАДП – Лос-Анжелесский Департамент Полиции.

отменил свой принцип «очень твердо, но вежливо»? Или вы представляете способ борьбы с беспорядками? Карикатура на толстую свинью, на жизнерадостного старого копа, от которой мы должны зайтись смехом? Так, что ли? Или они считают, что мы не сможем вас использовать как символ истеблишмента? Оттого, что у вас чертовски забавная внешность, верно?
– Хочешь верь, хочешь нет, Буратино, – ответил я, – но я всего лишь соседский участковый. Никакое я не секретное оружие, так что та – с толстыми ляжками – вовсе зря сжимает челюсти. Я просто полицейский.
Он немного дернулся, когда я упомянул про бабу, и я решил, что она его приятельница. Может, прикинул я, они преподают социологию в одном из местных колледжей.
– Значит, вы единственная свинья, которую к нам послали? – спросил он, улыбаясь, но уже не так широко, отчего я сразу почувствовал себя лучше. Даже профессионалам вроде него трудно ухмыляться, когда их шпыняют в больное место. Он наверняка л ю битв ней все, даже покрытые венами старые колеса. Накручу-ка я им хвост, подумал я. Пора переходить в наступление на этих сукиных детей и посмотреть, чем все закончится.
– Послушай, охламон, – сказал я, зажав в зубах сигару, – я единственная старая свинья, которую вам предстоит сегодня увидеть. Все молодые поросятки остались в хлеву. Так почему бы тебе и старушке с красным значком не прихватить учебники папаши Че и не слинять отсюда? Пусть детишки помаршируют в свое удовольствие без проблем. И заберите с собой этих двух козлов. – Я показал на двоих черных парней, что стояли футах в десяти, наблюдая за нами. – Копов здесь больше не будет, так что и драки тоже.
– Ты действительно нечто свеженькое, – сказал он, пытаясь улыбаться, но улыбка вышла кривой. – Меня уже затошнило от всех этих псевдопрофессионалов с их деловитой пошлостью. Они делают вид, что смотрят сквозь тебя, а сами только и мечтают затащить нас на зады какого-нибудь полицейского участка и вколотить нам голову в плечи. А на тебя, должен признаться, одно удовольствие посмотреть. Ты и в самом деле закоренелый фашист и даже не прикидываешься другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41