– Пользуетесь? – весело спросил Кравченко, постучав пальцем по стеклянному циферблату.
– Он еще не привык к нашей погоде, только учится, – всерьез ответил Армоль. Он держался настороженно: как-то Ильмоч сказал, что большевики намереваются уничтожить в человеческом роде всякую собственность. А Армоль собственные вещи любил и отдавать не собирался. Хотя, если пришелец ограничится одним барометром, ничего страшного не будет. Армоль даже готов сам преподнести ему бесполезную вещь, которую ему почти насильно вручил Роберт Карпентер, посулив, что, став обладателем указателя погоды, Армоль возвысится над шаманами.
Из-под меховой занавеси полога выглянул мальчуган, сын Армоля, и тут же скрылся. «Школьного возраста», – тут же отметил про себя Джон.
Кравченко заметил мелькнувшие острые глазенки и спросил у Армоля:
– Как вы думаете, где можно открыть школу?
Армоль тут же метнул взгляд на Джона, и это не ускользнуло от внимания Кравченко.
– Где хотите, – уклончиво ответил Армоль. – В нашем селении больших яранг нет.
– А своего сына пошлете в школу?
– Я сам его учу, – ответил Армоль.
– Грамоте? – спросил Кравченко.
– Всему, что нужно в жизни.
– Но ведь и грамота – нужная в жизни вещь, – сказал Кравченко.
– Нам она ни к чему, – упорно ответил Армоль.
В Уэлене такого отношения к школе не было. Не потому ли, что жители этого старинного селения много общались с белыми и познали ценность таких вещей, как книга и умение различать следы речи на бумаге? Там почти все детишки сразу же пошли в школу.
– Вы тоже разделяете мнение Армоля? – обратился Кравченко к Макленнану.
– Да, – ответил Джон. – По-моему, грамота не главное, не то, с чего надо начинать помощь местному населению.
– А что главное? – заинтересованно спросил Кравченко.
– Главное – оставить их в покое, – ответил Джон.
Странный человек… Кравченко смотрел ему прямо в глаза, но за ледяной синевой ничего не мог рассмотреть, и ему снова и снова вспомнился Кеша Соловьев с его шаманскими представлениями в Румянцевском саду Петрограда.
Орво встретил учителя сдержанно и, пока разговаривал с ним, посматривал на Джона, словно безмолвно советуясь с ним.
– Придется строить отдельную ярангу для школы, – пряча глаза, заключил старик. – Нет у нас в Энмыне таких больших жилищ, чтобы собрать вместе детей.

Последней была яранга Тнарата. Хозяин, признанный повелителем мотора, как всегда, возился с двигателем, разложив части на чистой моржовой шкуре.
– Еттык! – весело приветствовал он вошедших, и тотчас одна из его дочерей подтащила коротенький столик с чайными чашками. Чашки были старенькие, побитые, но каждая была оплетена тонкой проволокой.
Кравченко сел на полированный китовый позвонок и спросил, кивнув на разложенные части двигателя:
– Где вы этому научились?
– От него, – Тнарат показал на Джона, – и еще немного сам.
Тнарат чем-то напоминал Тэгрынкеу, такой же аккуратный, спокойный и полный внутреннего достоинства.
– Вы тоже против школы? – прямо задал вопрос Кравченко.
– Не против, – спокойно ответил Тнарат. – Только каждый учится тому, что ему нужно.
– Грамота – это ненужное?
Антону вдруг показалось, что гораздо было бы лучше, если бы он ходил без Джона Макленнана.
– Очень нужная вещь грамота, – ответил Тнарат. – Только к чему она нашему народу? С карандашом не пойдешь охотиться на нерпу, пером не загарпунишь кита.
– Но вас ждет жизнь, в которой грамота будет необходима! – заявил Кравченко. – Светлое будущее.
Тнарат отложил магнето, аккуратно вытер лоскутом шкуры руки и, глядя прямо в глаза Кравченко, сказал:
– Мы всю жизнь верим в светлое будущее. Человек давно бы исчез с лица земли, если бы у него не было такой веры. Каждый хочет, чтобы у него увэрэн был полон моржового мяса, чтобы в этих бочках, – он показал на расставленные вдоль стены чоттагина деревянные бочки, – всегда был жир, чтобы в пологе горело пламя, чтобы костер трещал в чоттагине и огонь грел котел с мясом, чтобы рождались и не умирали дети, чтобы впереди всегда была надежда и черные тучи больших болезней не спускались на наш народ… Для этого будущего мы живем. Для этого мы готовим наших детей. Чтобы они умели стрелять, твердо держали древко копья и знали, что ждать от природы. Много нужно готовиться нашему человеку, чтобы отвоевать для своих детей кусочек светлого будущего…
Антон слушал Тнарата и, несмотря на то, что старался не поддаваться убежденности его слов, невольно кивал головой вместе с Джоном.
Когда Тнарат закончил свою длинную речь и вытер вспотевший от непривычного напряжения лоб, Кравченко сказал:
– Ты очень хорошо говорил. Но послушай меня. Мы, большевики, взяли власть в свои руки для трудового народа. Да и мы сами – трудовые люди. Рабочие и крестьяне России тоже мечтали о таком светлом будущем, о котором ты сказал: хоть бы вдоволь еды, тепла и чтобы дети остались живы. Но человеку нужно не только это. Ему нужно достоинство, ему нужно владеть всеми знаниями, которые накопило человечество. Мы хотим, чтобы новый человек был грамотным, культурным, настоящим человеком!
– Для чего? – тихо спросил Тнарат.
Антон слегка смешался, а Тнарат продолжал тихим голосом:
– Пока мы не видели никакой пользы от вас. Вы ездите по селениям, худыми словами ругаете нашу жизнь, смущаете людей, выбираете какие-то Советы. Сами не работаете и только призываете трудиться. Ваша жизнь – это говорение слов. К этому, что ли, нас зовете?
Кравченко покраснел. Он всего ожидал, но сопротивление это было не слепым отрицанием, а под ним крылось нечто серьезное. Неожиданно для себя он сказал:
– Давайте не будем спорить. Главное для меня – открыть школу. Пусть пойдут те, кто хочет. И Советы выберем, хоть ты и против этого, Тнарат. Вам никуда не спрятаться от свежего ветра. Рано или поздно, Тнарат, ты мне скажешь спасибо.
Тнарат молча усмехнулся.
– Послезавтра выбираем Туземный Совет Энмына, – торжественно заявил Кравченко и вышел из яранги Тнарата.
Кравченко шел по улице Энмына и мысленно ругал себя за то, что повысил голос. Ну кто теперь пойдет выбирать Совет? Он вдруг вспомнил лицо Алексея Бычкова, его несколько ироническое отношение к университетскому образованию. «Рабочий класс еще и потому взялся за оружие, что буржуазия давно перестала понимать слова… И вместе с тем никто так много не говорил», – рассуждал Бычков на долгом пути из Владивостока в далекий Анадырь, а потом Уэлен…
12
Однажды Кравченко прямо сказал Джону:
– Не обижайтесь, но я хочу поговорить с жителями Энмына без вашего присутствия.
– Ради бога! – с готовностью ответил Джон. – Я давно хотел вам это предложить, чтобы вы могли убедиться: в Энмыне я такой же рядовой житель, как и любой другой.
Сход состоялся в яранге Орво. Старик сам оповещал жителей, ходил из яранги в ярангу и снова чувствовал себя таким, как много лет назад, когда он был нужен каждому человеку, когда в его чоттагине топтались люди, пришедшие за советом и помощью.
– Приходите на сход ко мне в ярангу, – говорил он каждому, – большевик будет разговаривать.
Он не знал о договоренности Кравченко и Джона.
Войдя в чоттагин, он крикнул с порога:
– Сон! Приходи на сход ко мне в ярангу: Антон будет разговаривать.
Джон выглянул из полога и ответил:
– Не могу прийти. Иду далеко в тундру проверять капканы.
– Но ведь ты это можешь и отложить, – посоветовал Орво.
– Не могу.
– А вдруг будет важный разговор?
– Решайте без меня, – ответил Джон. – Вы же разумные люди, чего вам бояться?
– Бояться-то не боимся, а вдруг сдурим. Новая власть все же…
В назначенный день Джон тщательно оделся, натянул на себя снежно-белую кухлянку, белые камусовые штаны и такие же торбаса, вложил малокалиберный винчестер в белый чехол и зашагал в тундру.
Орво смотрел на него с порога своего жилища и думал : хитрит что-то Сон – сейчас самое разумное ставить капканы не в глубине тундры, а поближе к морю, потому что песцы идут кормиться на берег, где под снегом сохранились рыбешки…
В назначенный час в ярангу к Орво стали собираться энмынцы. Шли главы семейств, взрослые дети мужского пола и деды, способные передвигаться самостоятельно. Орво приветствовал каждого, а стариков звал на почетное место и сажал не на жесткий китовый позвонок, а на мягкую оленью шкуру.
Когда все уселись и задымили трубками, Орво поднял руку и громко сказал:
– Земляки! Сегодня я вас собрал сюда, чтобы выслушать представителя новой власти Антона Кравченко, которого послал к нам Уэленский ревком. Он будет говорить о новой жизни на нашем языке.
Кравченко сделал маленький шаг вперед, откашлялся в кулак и заговорил:
– Жители Чукотки! Революционная волна докатилась и до этого дальнего края России и подняла ваши народы на борьбу против капитализма…
Все слушали очень внимательно и изредка переглядывались: в этой яранге никогда так громко не разговаривали, разве только тогда, когда приходилось заклинать злые силы и выпрашивать хорошую погоду.
А голос Антона Кравченко дрожал от волнения, и сам он внутренне заволновался, вспоминая свои речи на многолюдных митингах в хабаровских паровозных депо и во Владивостокском порту.
– Мы должны сбросить иго эксплуататоров! – последнее слово Антон произнес на русском языке, не найдя перевода в чукотском. – Изгнать торговцев и богатеев и взять жизнь в свои собственные руки!
Антон остановился передохнуть и вдруг увидел, как над ним смеется девушка, высунувшая лицо из малого полога. В ее глазах стояло выражение такого неподдельного удивления и лукавой насмешки, что Антон поначалу растерялся, потом мгновенно посмотрел на себя со стороны ее глазами и понял, что делает совсем не то, что надо.
Он остановился, не заботясь о завершении речи, посреди какой-то громкой фразы, вытер ладонью вспотевший лоб и уже совершенно другим голосом сказал:
– Делом надо идти к новой жизни, а не только словами.
Орво согласно кивнул из своего угла.
– Что же ты не говоришь нам об этом деле? – спросил Тнарат.
– Для того чтобы войти в новую жизнь, в первую голову надо быть готовым к ней, – спокойно заговорил Антон. – Мы должны открыть школу и учить детей грамоте. Умение различать следы человеческой речи откроет перед вами и вашими детьми дорогу к знаниям, которые накопило человечество, и поможет понять свое место на земле…
– Свое-то место мы знаем, – заметил Гуват.
– Вы должны понять и почувствовать, что чукотский народ, как и все народы Севера, это часть всего трудового народа России, члены дружной семьи народов Советской республики. Революция для вашего народа – это дорога к новой жизни, к жизни, в которой не будет места болезням и голоду… Ваши дети больше не будут умирать от неизвестных болезней, человек будет жить дольше и лучше!
Голос Антона Кравченко снова стал повышаться, но он тут же встретился с глазами девушки, все еще державшей голову под меховой занавеской полога.
– Ваши женщины получат равные права с мужчинами, – продолжал он, – жена больше не будет рабыней мужчины, а станет ему настоящим другом.
– Какомэй! – воскликнул несдержанный Гуват.
– Насчет женщин поговорим-ка лучше в другой раз, – вполголоса посоветовал Орво.
Антон молча кивнул.
– По постановлению Ревкома в Энмыне должна открыться школа. И вы должны мне помочь построить ее. Потом – надо выбрать Совет, в котором должны быть представители трудящихся людей.
– А если человек не может работать? – спросил Тнарат. – Если он болен или стар? Куда он денется?
– Я не говорю о том, чтобы отделаться он неработающих, – ответил Кравченко. – Когда я говорю: кто не работает, я имею в виду тех, кто живет за счет чужого труда.
– А у нас таких нет, – сказал Тнарат. – Каждый живет своим трудом. Да и мы сами не потерпели бы того, кто осмелился бы так себя вести.
«Да, глядя на Энмын, не скажешь, что тут ясно выраженное классовое общество, – с горькой усмешкой подумал Кравченко. – Но и жить так, как они живут, тоже нельзя…»
– У вас таких людей нет, – согласился Антон. – Но оглянитесь кругом. Вот у вас был торговец Роберт Карпентер. Знаете, сколько награбил он на вашей пушнине? Эти деньги трудно сосчитать. Да зачем так далеко ходить? Вспомните соседа вашего Армагиргина с острова Айон или же Ильмоча, на которого работают все пастухи его стойбища.
– Так ведь он уже стар, чтобы бегать за оленями, – заступился за родственника Орво. – В свое время побегал, сохранил стадо, и теперь у него больше всех оленей. И те, кто пасет его стадо, пасут и собственных оленей. С ним живут и такие люди, у кого вовсе ничего нет или так мало, что никогда бы не прожили одни.
– Вы думаете, что я вам не желаю добра? – спросил Кравченко.
– Нет, мы верим, что ты нам добра хочешь, – ответил после некоторого молчания Орво. – У тебя хорошие глаза, и ты пришел к нам с одним только добрым словом. Но то, что ты хочешь от нас, – это само собой разумеется. Кто не работает, тот не ест – это нам известно издавна. А чтобы люди делились друг с другом – это тоже ясно. То, что нам говорит твоими словами новая власть, нам понятно, и не надо нас звать к этому.
– Ну, раз так, то давайте поговорим о школе, – обрадованно сказал Кравченко.
– Но почему надо начинать новую жизнь с самого бесполезного дела? – спросил Тнарат.
Кравченко снова стал повторять доводы, говорил о науке, о будущем. Но самым убедительным, к его удивлению, оказалось заверение в том, что научившиеся читать и писать смогут быть торговцами.
– Зачем тогда всех учить? – подал голос Гуват. – Отобрать несколько человек – и достаточно. Остальные пусть занимаются своими делами. А то ведь получается нехорошо: выучим одних торговцев, а на охоту ходить будет некому. И будут новые торговцы сидеть и скучать.
– Да не только торговцами будут ваши дети, – Кравченко снова встал со своего места. – Они будут лекарями, учителями, знатоками машин. Скоро моторные вельботы заменят все ваши байдары, а хороший мотор слушается грамотного человека.
– Это верно, – заметил Тнарат, – наш мотор хорошо слушается Сона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76