– Армагиргин не такой человек! Он не курит трубку, не пьет дурной веселящей воды, не носит ничего матерчатого, всего того, что сделано белым человеком. Смешно – но даже пищу он варит в каменных котлах! Не-ет, не общается он с белым человеком. Если узнает, что кто-то из его пастухов курил или даже чаю попил – выгонит! Выгонит с острова! Вот какой человек Армагиргин, хозяин острова Айон!
Да, Джон и вправду что-то слышал об этом человеке, но тот казался далеким, как персонаж волшебной сказки. А оказался совсем рядышком, и к нему можно даже заехать, не давая притом большого крюка.
Эта мысль понравилась Джону, и он предложил Ильмочу:
– Давай заедем к нему в гости.
– К Армагиргину? – удивился старик. – Зачем?
– Интересно на него поглядеть, да и поговорить с ним.
– Ничего интересного! – отрезал Ильмоч. – Мохом порос старик, ничего не разглядишь.
– А я все-таки поеду к нему, – решительно заявил Джон.
Ильмоч поворчал, поворчал, но согласился повернуть нарты на остров Айон, на его восточную сторону, где среди низких прибрежных сопок паслись жирные олени.
3
Четыре яранги стояли лицом к морю. Никаких следов оленей поблизости не было видно. Стойбище скорее напоминало приморское селение со стойками, на которых лежал остов байдары, подставки для длинных зимних грузовых нарт, китовые лопатки, покрывавшие вырытые в земле мясные хранилища – увэраны.
Возле большой яранги стояли люди и наблюдали за подъезжавшими нартами. Не было ни возгласов, ни собачьего лая. На какой-то миг Джона одолели сомнения: не зря ли он едет к человеку, для которого приезд чужеземца – рана в сердце?
Но поворачивать было уже поздно. Ильмоч гнал своих поджарых, вскормленных на тощем оленьем мясе собачек, причмокивал губами и обещал скорый отдых восклицанием:
– Яра-ра-ра-рай!
Упряжки в безмолвии подъехали к ярангам, и каюры притормозили нарты.
Джон пристально всматривался в молчаливых людей. Здесь стояли одни мужчины. Все они были одеты просто, но добротно, видно, не переводилась у них не побитая оводом добрая оленья шкура.
В ожидании приветствия прошло несколько минут. У одного из молодых мужчин на плечах сидел довольно рослый болезненного вида младенец в белой оленьей кухлянке и пышно отороченном малахае. Приветственное слово подал именно он, удивив Джона совсем взрослым, почти даже старческим голоском:
– Еттык? Мэнкоторэ?
Это было так неожиданно, что путники переглянулись, и Ильмоч испуганно моргнул.
Не отвечая на приветствие, на вопрос, Джон тщательно всмотрелся в необыкновенного ребенка, такого большого и громкогласного и, по всей вероятности, неизлечимо больного.
– Еттык? Мэнкоторэ?
На этот раз голос был подан требовательный, и тут Ильмоч и Джон наконец разглядели, что на плечах у парня сидит не мальчик, а сухонький старичок с острыми проницательными глазенками.
– Приехали мы с побережья, – торопливо ответил Ильмоч. – Проездом решили навестить ваш остров, может, какие новости есть?
– Эй, распрягите собак, накормите, а гостей проводите в ярангу! – приказал старик и пришпорил парня, заставив внести себя в обширный чоттагин.
Плотно утоптанный пол был тщательно подметен. Три полога висели, образуя ряд серых оленьих занавесей. Из каждой выглянули любопытные женские лица, но тут же скрылись. Лишь одна пожилая женщина, распластавшись на затвердевшем от мороза земляном полу, усердно раздувала костер.
Юноша осторожно опустил старика на разостланную у изголовья полога оленью шкуру.
– Армагиргин! – торжественно объявил старик. – А вы кто такие?
– Ильмоч я, кочующий человек, – степенно ответил оленевод. – А мой товарищ – Сон из селения Энмын, женатый на Пыльмау, которая потеряла мужа.
– Э-э! – протянул старик, с любопытством вглядываясь в Джона. – Так это ты белый, решивший жить по-нашему?
– И-и, – ответил по-чукотски Джон. – Мы много слышали о тебе, о твоей мудрости и решили заехать, чтобы увидеть тебя.
– Какомэй! – заметил Армагиргин. – Да ты говоришь по-настоящему, словно был рожден чукотской женщиной.
В тоне Армагиргина послышалось одобрение, и Джон осмелел.
Жилище великого человека было обыкновенной ярангой, и Джон не стал бы особенно приглядываться к ней, если бы не заявление Ильмоча о том, что старик ничего заморского терпеть не может и что самое крепкое, что он пьет, – это олений бульон.
Котел над костром висел на обыкновенной железной цепи, и сам котел был явно металлический. Глаз отыскал на привычном месте ружье в чехле из нерпичьей кожи. А пекуль, лежащий на дощечке у огня, имел стальное лезвие.
Армагиргин, соблюдая обычай, не расспрашивал гостей, пока не накормил. Он вполголоса отдавал приказания, и его двуногий конь превратился в расторопного слугу, готового исполнить любое приказание хозяина. Он понимал с одного взгляда и, хотя не было произнесено ни единого слова, позвал соседей, а на длинном деревянном блюде появились изысканные лакомства – олений прэрэм, мозги, уже вынутые из костей, и даже кусок чуть пожелтевшего итгильгына.
Армагиргин вытащил остро отточенный нож шеффильдской стали и пригласил гостей к низкому столику.
Некоторое время в чоттагине слышалось чавканье, перестук ножей по деревянному блюду, потрескивание дров и тяжелое дыхание женщины, раздувавшей огонь.
– Зачем приехали? – спросил Армагиргин, вытерев рот кончиком рукава кухлянки. – Надобность какая привела вас сюда?
– Да нет, – ответил Джон. – Я уже говорил: решили навестить уважаемого человека, выказать ему почтение.
Армагиргин заморгал узкими глазками, словно смысл сказанного не сразу дошел до него.
– Выказать почтение? – медленно повторил старик, словно вслушиваясь в звучание слов. – Зачем?
Джон растерялся. Он посмотрел на Ильмоча, ища у него поддержки, но оленевод сделал вид, что поглощен разгрызанием отвердевшего прэрэма.
– Хоть мы и далеко живем друг от друга, – сказал Джон, – но я много слышал о вас, о вашей жизни… То, что я слышал, мне нравилось, и я решил посмотреть…
– Посмотреть – так ли говорят или врут? – напрямик спросил Армагиргин.
– Не совсем так, – пытался выйти из неловкого положения Джон. – Увидеть такого человека – всегда интересно…
– Прямо бы сказал – из любопытства приехали, – криво усмехнулся старик и вдруг захихикал, как маленький ребенок. – Я не осуждаю любопытство, – уже серьезным голосом заявил он. – Любопытство – источник нужных знаний. Кто любопытен, того не застигнешь врасплох. Хорошо сделали, что приехали. А то кочуют по океанскому побережью разные слухи и легенды о старом Армагиргине. Иные даже говорят, что я давно умер и юноши носят мое высушенное тело… Почему ко мне народ не едет – не понимаю, – вздохнул Армагиргин. – Боятся, что ли?
– Боятся, – поддакнул обретший речь Ильмоч.
– А чего бояться, – спросил Армагиргин. – Я не черт и не злой человек. Может, наоборот – добра хочу людям? Ты ведь знаешь, Ильмоч, когда наступает голодный год, то к кому идут? Ведь не к тебе. Ты заранее чуешь людскую беду и стараешься откочевать подальше, чтобы тебя не достали… Идут ко мне, на мое лежбище, к моржам, которые любят меня и знают, что на моем острове им будет покойно. Правду ли я говорю?
Армагиргин поднял глазенки, обвел ими собравшихся в обширном чоттагине, и гул голосов пронесся:
– Истинная правда!
– Вот что люди говорят! – Армагиргин повернулся к Джону: – И слухи о моей шаманской силе тоже верные… И все это – ради людей, которые хотят жить, быть сытыми, хотят рожать и растить людей, чтобы не оскудел этот край. Правду ли говорю?
– Истинная правда! – прошелестело по чоттагину.
Безмолвная женщина убрала опустевшие кэмэны и поставила другое, наполненное горячим мясом.
– Ешьте, гости, – Армагиргин поддел изрядную кость и протянул Джону. – Ешь, белый человек, пожелавший стать настоящим человеком.
Джон принял из рук Армагиргина кусок мяса.
– Смотрю я на тебя, – снова заговорил Армагиргин, – и думаю: надолго ли у тебя хватит терпения жить среди нас? Слышал я о тебе. И о том, что мать приезжала за тобой и ты не хотел уехать с ней… Удивительно! В чем же корысть твоя? Не может же человек ни с того ни с сего переменить свою жизнь! Коли ты насытил свое любопытство, посетив меня, то ответишь и на мой вопрос.
Острый, пронзительный взгляд Армагиргина проникал до самого сердца, подчинял волю собеседника.
– Решил я жить по-вашему, вдали от шума и лжи, – покорно ответил Джон.
– А разве нет шума и лжи здесь? – лукаво прищурившись, спросил Армагиргин. – Шумит лед, воет пурга, грохочут снежные лавины, кричат весной моржи, и полярное сияние шелестит. А лжи? Пока есть человек, будет жить порожденное им зло… Не-ет, в твоем желании остаться здесь есть что-то иное, что ты скрываешь от людей.
Армагиргин уставился на Джона, словно желая просверлить его взглядом насквозь.
В душе у Джона поднималось раздражение, и он, стряхивая с себя магическое действие взгляда Армагиргина, твердо сказал:
– То, что я сказал, – правда, и никаких иных целей у меня нет. Здесь живут моя жена и мои дети, и я живу с ними.
Хозяин острова, почувствовав, что хватил лишнего, переменил тон и миролюбиво произнес:
– Очень похвальны твои намерения и слова о том, что белым тут делать нечего. Верно ли, что ты говорил такое?
– Говорил и убеждаюсь в этом все больше с каждым днем, – ответил Джон, чувствуя, что, несмотря на внутреннее сопротивление, он не может отделаться от ощущения скованности. «Уж не гипнотизер ли он?» – подумал Джон, вспомнив прочитанную в студенческие годы книгу о первобытной религии. Там упоминалось о том, что некоторые шаманы обладают гипнотическими способностями и это дает им неограниченную власть над людьми…
По всему видно, Армагиргин был человеком далеко не простым, и такую занятную личность Джон еще не встречал за время своего пребывания на Чукотке. Выходит, разговоры о том, что чукчам чужда идея верховной власти, не совсем верны. Вот Армагиргин – живое подтверждение тому, что есть на этой земле некоронованные короли, люди, повелевающие другими людьми и сосредоточившие в своих руках богатство и силу. Одно утешение, что у чукчей нет правительства в том виде, в котором оно существует в цивилизованных странах.
К концу обеда в широких деревянных чашках подали крепкий олений бульон, сдобренный пахучими травами.
– У меня нет чая – этого пойла, похожего на подогретую мочу, – с гордостью заявил Армагиргин. – Нет и других напитков. Только аръапаны. Пейте и слушайте, как горячий отвар разговаривает с мясом в ваших желудках.
Несмотря на долгую обильную еду, ощущения тяжести в желудках не было, и гости легко поднялись.
– Хочу подарить тебе несколько оленьих туш, – обратился Армагиргин к Джону. – Такого мяса ты не ел никогда. У него, – Армагиргин пренебрежительно кивнул в сторону Ильмоча, – олени похожи на тощих собак. Не кормит как следует, гоняет по тундре, не дает нагулять жиру.
Все вышли из яранги. Юноша подскочил к хозяину, нагнулся, и старик взобрался верхом, крепко обхватив шею парня ногами в белых камусовых штанах и таких же торбасах.
На легких, гоночных оленьих нартах, уже подготовленных пастухами, помчались в оленье стадо. Оно находилось недалеко, за прибрежными холмами, у берега большого озера, подернутого ровным льдом.
Из снега торчала одинокая яранга, увенчанная дымом.
Из яранги тотчас высыпали люди. Мужчины кинулись навстречу ездовым оленям, поймали их и подвели к яранге нарты. Армагиргин взобрался на парня и оттуда, с высоты, сказал, обращаясь к пастухам, застывшим в почтенном безмолвии:
– Приехал к нам гость по имени Сон. Вы слышали о нем. Забейте ему трех жирных оленей. И еще столько же оленному человеку с коренной земли – Ильмочу.
Пастухи бросились к стаду.
С глухим топотом к яранге приближалось оленье стадо. Мерзлая земля вздрагивала, и в воздухе чувствовался запах скопища животных.
Олени по крайней мере в два раза превышали ростом материковых. Это были настоящие красавцы, и, вспомнив стадо Ильмоча, Джон поразился такой разнице.
Ильмоч пояснил Джону:
– На острове нет волков и гнуса. Поэтому и олени здесь такие. Никакой шаманской хитрости тут нет.
Пастухи ловко накидывали арканы на облюбованных животных, валили их на землю и вонзали в сердца стальные ножи.
С высоты своего положения Армагиргин покрикивал на пастухов.
Туши ободрали тут же, на снегу, и погрузили на нарты.
Путники переночевали в яранге Армагиргина. Для них освободили один полог, выгнав оттуда женщин. Кряхтя, Ильмоч снимал торбаса и жаловался попутчику:
– Хитро живет старик! Погляди, сколько у него жен! Не сосчитать! О, он еще долго проживет! Для мужчины главное – молодая жена, чтобы было откуда брать тепло для своей крови. Чем моложе жена, тем моложе и мужчина, сколько бы ему лет ни было. А когда столько молодых женщин – живи себе! Думаешь, ноги не ходят У старика? Да он просто бережет силы к ночи!
Потух жирник, и полог погрузился во тьму, а Ильмоч еще долго ворчал, понося хозяина острова Айон.
– Смотрю я, – перебил Джон, – не так уж он чуждается нового. И ружья есть, и железные котлы, и цепи… А то, что кет у него чая и дурной веселящей воды, так, может быть, это и вправду лучше?
– Все в жизни зависит от того, как посмотреть, – после недолгого раздумья ответил Ильмоч. – Тому, кто никогда не пробовал, может, и хорошо. А тот, кто отведал, того будут мучить воспоминания… Вот и я сейчас думаю – не вернуться ли мне к Большеносому? Наверное, у него в трюме найдется что-нибудь для нового друга. Только знаю – рановато еще. Чуть попозже, когда он по мне соскучится. В дружбе тоже надо быть терпеливым, и для новой встречи надо выбирать такое время, когда твой друг соскучился.
За стенами из оленьих шкур слышался негромкий разговор, приглушенный шум жилья, иногда отчетливо можно было разобрать голос Армагиргина, пронзительный, как его маленькие глазки.
Когда Джон открыл глаза, в чоттапше уже слышалась утренняя возня и громкий треск горящих дров. Запах дыма проникал сквозь тщательно привернутый полог и обещал сытный завтрак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76