Они сделаны из дерева, или изо льда, или из комбинации того и другого? Я наблюдаю за ними. Я не говорю с ними, пока одна не задаст мне вопрос; в другом случае мне нечего было бы им сказать. Кому – им? Они есть они. Они везде. Я не понимаю их. Я привык думать, что понимаю, но теперь вижу, что был не прав, я обманывал себя. Всё это время я себя обманывал. Каждый иногда себя дурит. Наверное, лучшие из нас проводят за этим занятием меньшую часть времени, когда не спят. Тем не менее можно много сказать о тех, кто преуспел в одурачивании себя. Они попадают во все заголовки.

7 марта 1989 г. Линц, Австрия:

Один в комнате
В магнитофоне играет «R.E.M.»
Уставившись в пол
Вниз смотрит одинокая лампочка
Ожидая сна
Ожидая передышки для мозга
Много часов назад я был в другой комнате
Выступал перед множеством людей
Теперь я здесь
Никто не знает
Так что ж?
Я могу сложить сотни таких ночей
Как кирпичи
Выстраивать всё выше и выше
Так всё равно происходит
Так что ж?
Особая смелость для этого не нужна
Я понял, что нужно много сил
Выдержать самого себя
И это всё труднее
Я не знаю
Становлюсь ли я умнее и сильнее
Или просто лучше одурачиваю себя


8 марта 1989. Дортмунд, Германия: У меня что, разум отшибло? Сколько чашек я выпил? Зачем я с собой так поступаю? Я ввалился в ресторан отеля полчаса назад, полдня назад, полчаса, полдня? Только что кофейная барышня наговорила мне кучу гадостей, потому что я налил себе кофе сам и не позволил сделать это ей. Я мог только улыбаться, смотреть в сторону и подавлять желание вцепиться ей в глотку. В Дортмунде льёт. Когда я был здесь в последний раз, тоже шёл дождь.
Селби говорил мне вчера что-то о романтике, и я задумался. В данный момент кофе на столе, чёрная кровь всемогущего кофейного бога бурлит у меня в желудке. Я не могу ничего сделать, но отдаюсь буре.
Романтика? Чёрт, та девушка, с которой я раньше встречался в Лос-Анджелесе. Она всегда говорила мне гадости из-за полного отсутствия у меня романтического чувства. Один раз я ей сказал, что любовь и романтику из меня вышибли. Конечно, глупее в жизни я ничего сказать не мог, но я думал, что это произведёт на неё большое впечатление, большой контраст с моим обычным мужским зависом. Она не позволила мне об этом забыть. Всё спрашивала: «Почему ты никогда не присылаешь мне цветы? Ах да, это было выбито из тебя. Извини». Ну, сейчас 1989 год, мне двадцать восемь, и секс для меня отнюдь не новое переживание. В данный момент он – биомеханика. Может, я где-то по дороге с ним облажался.
Пару лет назад у меня была короткая и быстротечная встреча с романтикой. Мне она снилась, я писал о ней и ей. Я даже имени её не знал. Она работала в таком месте, куда я часто заходил. Она тогда была совершенной, она не могла иметь недостатков. Великолепно, тотальная нереальность. Романтика . В конце концов, я встретился с ней, и какое-то время всё было прекрасно. Я отправился куда-то на гастроли, писал ей всё время, звонил ей дважды за тысячи миль. Отвечала она всегда одинаково, словно я звонил ей с другой стороны улицы. Ей было наплевать. Когда я приехал домой, она написала мне Письмо. В нём говорилось, что она больше не хочет быть со мной. Что мне интереснее пахать, а не поддерживать капризы неделовых или немузыкальных отношений. Потом я написал песню о том расстоянии, которое я чувствовал, думая о той девушке. Главными строчками в песне были слова: «Чем ближе я к тебе, тем дальше от тебя». Я думал, что всё то время, пока я был с нею, я очень старался выкинуть это из головы. Романтика прошла испытание временем.
Селби сказал, что хочет немного романтики в своей жизни. Сказал, что ему приятно посылать кому-то цветы и открытки. Наверное, тут нет ничего плохого, тем более что говорил это Селби, а он мужчина. Я знаю одну девушку, она присылает мне цветы, открытки и прочую чепуху. Конечно, я немедленно их выбрасываю и думаю, сколько всего я мог бы сделать на те деньги, что она потратила на этот мусор. После того как мы трахаемся, она скрывается в ванной. Через минуту выныривает с влажной мочалкой и вытирает мне член. Ну не мило ли? Компания «Холлмарк», выпускающая поздравительные открытки, должна бы сделать такую, с хорошенькой надписью: «Ты такая красивая, когда вытираешь сок с моего усталого члена».
Может быть, я перегорел. Типичный мужлан, мерзкий неопрятный ёбарь, настоящий американский красавчик. Это форма слепоты, вазелин на объективе, никаких проблем. Я знаю, ты сейчас смеёшься, считая меня полным выродком. Я последний человек, неромантический тип, который во всём видит лишь жирнозадую биологическую оргию. Ну и ладно.
Может, в один прекрасный день я из всего этого вынырну, но вот сейчас… мне schwarz, пожалуйста!

10 марта 1989 г. Берлин, Германия: Что лучше всего подходит к чашке кофе? Ещё одна чашка. Утренний кофейник преданно стоит слева от меня на отдельной горелке. Через несколько часов мне ехать в Кёльн. Небо сегодня серое. Я один в ресторане большого отеля. Я завтракал сегодня вместе с Селби; мы делали это последние несколько дней. Он великий человек. Для меня честь – путешествовать с ним, быть рядом с ним всё время, видеть каждый вечер, как он работает. Это много значит для меня – всё.
Ах да, мы пьём кофе и чувствуем, как крепчает изоляция. Представь себя за столом, ты тупо уставился на трещинку в его поверхности. Твои глаза – пустырь для всего мусора, для всего, что потерялось и выброшено. Все, кого ты знал, весь прошлый опыт, десять жизней под серыми небесами, планета дождевых бурь переполняют тебя. Ты совершенно один. Ты выходишь на долгую прогулку сквозь себя – без движения. Не помнишь, когда ты сел сюда. Время на короткий промежуток перестаёт существовать. Изоляция, изоляция, которую чувствуем все мы. Иногда она так ясно ощущается, что становится вполне отдельным существом. Сидит напротив в одном с тобой пустом пространстве раздроблённого времени. Свобода может быть пустырём. Она наполняет тебя ничем, а ты сиди потом и разбирайся. Изоляция собирает меня воедино. Все те часы, что я провёл в фургоне, глядя на бегущую дорогу. Я оборачиваю себя вокруг себя. Изолированные части жаждут изолированных частей, которые жаждут. Мы можем сблизиться лишь на вот столько. В этой истине есть своя суровая, скудная красота, чистая линия. Даже когда мы вместе, мы разделены. Наверное, есть моменты, мгновенья силы, времени вне времени. Мгновенья, что поистине больше жизни.
Конец пути определяет путь. В конце пути ты один. Жизнь – вспышка, рукопожатие в темноте. В одинокой комнате, переполненной людьми, – вот они, вот ты. Правда вопит тебе прямо в рожу. Иногда ночь – удар ниже пояса.

20 марта 1989 г. Амстердам, Голландия: Сегодняшний вечер проползает, как хорошо откормленный таракан. Сижу один в своём номере. Дешёвый город – Амстердам. Вваливаются уроды, торгующие гашишем, их зазывные речи перемежаются резким кашлем. Один парень последовал за мной в банк. Я обдумывал, не пальнуть ли ему в голову, но так поступать в публичном месте нельзя. Не хочу ввязываться в разборки со свиньями в таком месте. Хотя это что-то– ухайдакать голландского легавого. В здешней гостинице подают ужасающий кофе. Я вижу свет. Я чувствую тяжкое бремя. Я останавливался в этой гостинице в ноябре 1985-го, когда выступал на поэтическом фестивале «Единый мир». Там было много достойных людей. Джеффри Ли Пирс, Я.К.Дж., З'ев. Они были великолепны. Однажды утром я вышел в холл, а там на полу спал Муфтий из «Einsturzende Heubauten» – ждал, когда ему освободят номер.
Сегодня свободный вечер. Время приближается к полуночи. Луна полная и светит в канал напротив отеля. Хорошо быть одному. Иногда мне хочется, чтобы ночь продолжалась вечно. Дневной свет приносит статическую перегрузку человеческой суеты. Мне в последнее время трудно не замыкаться в себе. Я чувствую себя таким пустым. Я не хочу быть с кем-то другим. Это просто ещё одно ничто, ещё один жест, ложь. Иногда жизнь – такая бородатая шутка. Ещё одна ночь в номере какого-нибудь отеля, в каком-нибудь городе, в какой-нибудь стране, где-нибудь. Я курю такие ночи одну за Другой, как сигареты. Эти номера – светящиеся кубики. Ночи – швы, что держат меня воедино. Все лица отпали, я никого не вижу в этом сне. Айзек Хейз на кассете поёт «Проходи». Я раньше ставил её, когда мне бывало одиноко. Когда я ставлю песню теперь, я слышу её иначе. Не такая хорошая. Мне нужно выйти из этой комнаты и глотнуть немного воздуха.

21 марта 1989 г. Амстердам, Голландия: Прогуляться от гостиницы до центра города и не попасть под машину, велосипед или трамвай – уже победа. Я прикидываю, сколько туристов прикончили летучие голландцы Амстердама. Бьюсь об заклад, постоянные жители Амстердама туристов и любят, и ненавидят. Любят деньги, которые те приносят в город, и точно так же ненавидят их грубость. Сегодня утром, по дороге в музыкальный магазин я слышал, как группа молодых людей говорит по-английски. Они окружили большую стаю голубей и пинали их до смерти. Один сказал: «Зырь, какие орлы!» Другой сказал: «Где мой двадцать второй калибр, всех бы перебил!» Проходя мимо, я изо всех старался выглядеть датчанином. Туристы покупают блоки сушёного собачьего дерьма, думая, что это гашиш. Бегут назад в свои гостиницы и выкуривают это, думая, что город настолько крут, что можно покупать эту дрянь прямо на улицах. Какой-то датский парень с полными карманами гульденов хохочет до упаду – США благодарит. Видит, как на перекрёстке срет собака, и говорит с лучшим калифорнийским акцентом: «Гашиш, чуваки, потрясно!» Голландцы овладели искусством отвечать невозмутимо. В таких случаях чувствуешь себя невероятным идиотом. Неважно, что спрашиваешь, – тебе ответят, словно по учебнику русской истории. Чем больше энергии вкладываешь в вопрос или приветствие, тем скорее тебя затормозит медленная, размеренная речь с более правильной, чем у тебя, грамматикой. А если вздумаешь отпустить шутку, голландец отступит ещё на десять здоровенных шагов по коридору бесконечного мороза.
К теме убийственных тенденций голландских дорог. Я заметил одну штуку с водителями. Их глаза удивительно интенсивно сфокусированы на чём угодно – кроме того, что прямо перед ними. Сегодня я слышал множество гудков, и вслед за ними – рёв и вопли на французском, немецком, английском и испанском, но ни одного крика на голландском.
Ага – все туристы. Будьте осторожны, беспечные путешественники, жалко, если вас «Америкэн Экспрессом» отправят домой в Карбондейл, Иллинойс, в мешках для трупов марки «Евро-Отдых».

22 марта 1989 г. Ниймеген, Голландия: Заправляюсь посредственным кофе в разрисованной граффити комнате за кулисами. Внутри холодно, снаружи темно и дождливо. Это место напоминает мне один зал в Австралии, где я выступал несколько месяцев назад. Там была такая раздевалка с дохлыми тараканами на полу, и всё вокруг было усыпано их маленькими крылышками. Сегодня вечером у меня В ушах хлопают тараканьи крылья – ломко хрустящие, низколетящие, без усилий сочиняющие блюзы. В другой комнате клуб показывает живые видеокадры «Black Flag». Из-за стены громыхает песня «Всовывай». Жизнь помыкает тобой, ловит тебя в свои сети, смущает и путает тебя. В такие ночи убиваешь время, ждёшь своего выхода, чтобы истечь кровью перед посторонними людьми. Этим я и занимаюсь. Когда я езжу на гастроли за границу, мне на ум приходит понятие «назад в мир». Когда я возвращаюсь с гастролей и должен иметь дело с теми, с кем я не говорил месяцами, мне становится ясно, что я не имею ничего общего ни с кем из них. Будто схожу с космического корабля, а мир вне гастролей – какая-то чужая планета. Я могу только держать себя в руках, сколько смогу, и как можно быстрее свалить отсюда. Мне нечего делать с ними и с миром, в котором они живут. Единственное место, куда можно вернуться, – гастроли да гостиничные номера вроде этих. Здесь лучше просто пережидать. А что ещё остаётся? Ничего. По крайней мере, для меня.

Апрель 1989 г. Монреаль, Канада: Я не могу найти её. Везде ищу. Вдобавок ко всему, я устал от чувства. Я хочу усвоить урок. Я хочу узнать, может ли моё сердце быть разбитым. Оно действительно тяжёлое, как железо, или это я выпотрошен? Я хочу встретить женщину, которая заставит меня затормозить и прислушаться к тому, что она может мне сказать. Такую, чтобы у меня челюсть отвисла. Женщину, у которой найдётся для меня немного времени. Ту, что не будет на меня бросаться. Ту, что уважает себя, у которой есть понимание себя. Где она? Я хочу, чтобы она оказалась здесь прямо сейчас. Я в отёле, где также работают проститутки. Войдя, я увидел, как молодого человека одна шлюха тащит за собой; он выглядел слегка испуганным. Человек за конторкой взглянул на юношу, словно перед ним был просто ещё один мудак. Какой здесь перекосоебленный номер. Всё это кончится ещё очень не скоро. Нужно немного поспать. В соседнем номере вопит женщина.

10 октября 1989 г. Канада, Торонто: После концертов я сижу на полу весь в поту. Иногда от меня валит пар. Подходят люди и заговаривают со мной. Толку от меня сейчас мало. Я могу только притворяться, что слышу их. Меньше всего на свете я хочу сейчас говорить. Мне нечего сказать кому-либо. Наверное, я всё уже сказал. Люди, что хотят поговорить, обычно дружелюбны и действительно классные. Чёрт, они пришли на концерт и достаточно думали о том, что сделано, чтобы вернуться и поговорить об этом. Я уважаю такое. Иногда бывает слишком много народу, как вчера вечером. Утратить cамообладание очень легко. После интенсивного выступления хочется минутку отдыха. Я сижу неподвижно, обхватив себя руками. Я никогда больше не чувствую абсолютного единения со всем, ради чего я это делаю, когда я абсолютен и олицетворяю собой номер первый. Теперь я всё вижу ясно. Всё обнажено. Моё тело переполнено болью, и это хорошее чувство. Награда за то, что я превзошёл себя. Я усвоил урок. Смотрю перспективе прямо в лицо, и она смотрит на меня в ответ. Мы едины с ней в полном согласии. Иногда после концерта я едва держусь на ногах, чтобы переодеться, но я знаю, что я сильнее, чем несколько часов назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35