15 Пишегрю до суда не дожил.То ли он пришел в состояние крайнего душевного упадка, из которого не было выхода, то ли сильные мира побоялись его разоблачений.Через три дня после провозглашения империи его обнаружили повесившимся (или повешенным) в камере тюрьмы.Процесс Кадудаля и его соратников не принес императору славы. Бывший бретонский крестьянин держался на суде нагло и вызывающе, срывая неоднократные аплодисменты публики. Попытки властей уговорить вождя шуанов принести повинную и этим спасти себе жизнь лишь увеличили его дерзость. На смерть он пошел с гордо поднятой головой.Моро судили отдельно, и этот процесс оказался еще более неприятным для Бонапарта.Герой Гогенлиндена категорически отрицал свою причастность к заговору, и его слова полностью подтверждались более ранними показаниями Кадудаля. Защищал Моро талантливый адвокат Лекурб, брат оппозиционно настроенного генерала Лекурба. Его речь была аргументированной и смелой, она несколько раз прерывалась восторженными овациями.— Если правительство, — подвел он итог, — взяло на себя смелость обвинить моего подзащитного, то общественное мнение целой Франции отвергает это обвинение!Лекурб знал, что говорил.Судьи, несмотря на свою верноподданность и большой опыт, не рискнули идти наперекор «целой Франции». Семь голосов против пяти было подано за оправдание Моро!Председатель суда отказался утвердить подобный вотум. Он сделал «внушение» своим коллегам. В пространной речи он посулил стране новую гражданскую войну, если «мятежник» будет оправдан. Пусть обвиняемый невиновен, но интересы государства выше судьбы одного человека!После расстрела герцога Энгиенского подобное поучение впечатляло. Оно заставило судей при повторном голосовании произнести: «Виновен».И все же приговор оказался донельзя мягким: подсудимого обрекли всего на два года лишения свободы.«Приговор просто смешон, — писал Моро жене. — Если я виновен, меня надо расстрелять, если невиновен — следует оправдать. Но ни того, ни другого эти господа сделать не посмели…»А всевидящий Фуше в частном разговоре, не скрывая удовлетворения, которое испытывал всякий раз, когда его властитель получал оплеуху, заметил:— Думаете ли вы, что судьи не приговорили бы его к смертной казни, если бы не побоялись общественного мнения?..Наполеон заменил тюремное заключение высылкой из страны: Моро-заключенный казался ему опаснее, чем Моро-изгнанник (с глаз долой…).За всей многообразной суетой, связанной с этим делом, полицейские власти почти не уделили внимания одному довольно необычному инциденту. Во время процесса Моро был арестован некий подозрительный гражданин, назвавший себя именем Бертуа. Его задержали с оружием в руках. Он не скрыл, что в случае смертного приговора генералу Моро готовился убить Наполеона. Но он скрыл другое, не сознался, что принадлежал к обществу филадельфов. Не сообщил он полиции и того, что филадельфы держали весь процесс под постоянным прицелом, что адвокат Лекурб был их ставленником, что они готовились освободить Моро после вынесения приговора и только декрет об изгнании заставил их отступиться от своих планов. 16 В то время, когда корабль отвозил Моро в далекую Америку, в Париже и в провинции заканчивались торжества, связанные с коронацией. Отгремели орудийные салюты, отзвучали последние такты торжественной музыки.На смену праздникам пришли будни.Они были не похожи на будни республиканской Франции.Изменился весь стиль жизни, весь уклад.Слово «гражданин», рожденное революцией, окончательно исчезло из официального языка. Вновь, как при королевском режиме, утвердились обращения «мадам», «месье», «сир», «ваше величество», «ваше высочество».Над всем беспрепятственно и бесконтрольно царил и м п е р а т о р, новый абсолютный монарх, более самовластный, чем «король-солнце» Людовик XIV.Он не говорил просто «государство», но подчеркивал «м о е государство», он не говорил больше «народ» или «французский народ», а предпочитал выражение «м о й народ», он не возражал, когда услужливые историки стали возводить его «благородный» род к древним королям Франции, более «законным», чем Бурбоны…Если в период Консульства Бонапарт пытался как-то увязать новый порядок с революцией, всячески подчеркивая «революционный» характер своей власти, то теперь всем от мала до велика предписывалось это забыть, забыть навсегда.Какая там революция?Не было революции.Не было и в помине.Не было ни взятия Бастилии, ни Якобинского клуба, ни Конвента, ни Дантона, ни Робеспьера…Любые книги, будь то учебники, путеводители, сочинения по истории или просто романы, если они у п о м и н а л и о революции (хотя бы в отрицательном смысле), подлежали запрету. Запрещались даже произведения, авторы которых возвеличивали героев античности — Фемистокла, Брута, Катона: усматривался скрытый намек на «республиканские доблести», скрытый подкоп под современные формы власти.Боясь как огня «якобинства», явного или тайного, Наполеон ненавидел и тех, кого считал вдохновителями свободомыслия, — философов, историков, литераторов. В его представлении великие просветители XVIII века были не более чем «развратителями духа» и «шарлатанами». Позднее, в дни поражений, он не удержится и с нескрываемой злобой воскликнет:— Это все идеологам, проклятым метафизикам с их бреднями о правах народа, наша прекрасная Франция обязана своими горестями и неудачами!..Исходя из подобных взглядов, он раз и навсегда исключил гуманитарные дисциплины из преподавания на всех уровнях, а под «науками» понимал точные науки — математику, физику, химию, поскольку они обеспечивали развитие промышленности, что, по его словам, «увеличивало славу империи».К промышленности и к экономике он относился с большим вниманием и интересом. Проблемы производства и торговли были им изучены настолько, что и во внутренней политике, и во внешних сношениях он мог со знанием дела контролировать всю эту сферу. Поддерживая и награждая дельцов, осуществляющих его программу, он был беспощаден к тем из них, кто ради наживы осмеливался нарушить его предписания.Он всячески стремился, чтобы государство, с его многоступенчатым бюрократическим аппаратом, работало, как хорошо отлаженный механизм. Сам, отличаясь редкой трудоспособностью, занимаясь делами иной раз по пятнадцать часов в сутки, он требовал подобного и от других.— Искусство управления в том, — не раз говорил он, — чтобы не дать людям состариться.И он не давал людям дожить до старости. Во имя «государственных интересов» он вытягивал из каждого сановника, чиновника, промышленника и рабочего все, что можно было вытянуть.— Мы истощались в работе так же, — вспоминал современник, — как солдаты умирали на поле битвы.Компенсацией за перенапряжение было хорошее жалованье, продвижение по службе, орден, а то и просто похвала из уст императора, которую ревностные служаки ценили не меньше, чем орден.Занимали его и другие заботы.Не строя иллюзий о настроениях в оппозиционных слоях и помня, как чуть не проморгали акции Пишегрю — Кадудаля, Наполеон усилил не только политический гнет, но и полицейский надзор. Не довольствуясь преданностью Реаля, он вновь восстановил министерство полиции, и в кресле министра вновь восседал неизбежный Фуше. Наполеон не верил этому человеку и постоянно следил за ним с помощью своих тайных агентов, но не мог удержаться от соблазна использовать «особые качества» непревзойденного мастера провокаций и шпионажа.Как-то, в минуту раздражения отчитывая Фуше, он бросил ему характерный упрек:— Ведь вы голосовали за казнь Людовика XVI!— Совершенно верно, — ответил министр полиции, низко кланяясь Наполеону. — И это была первая услуга, которую я оказал вашему величеству.Наполеон едва не расхохотался. Вот так ловкач! Ну что можно было возразить подобному наглецу? Да, они были оба повязаны прошлым, и связь эту не стоило разрывать…Вернувшись на старый пост, Фуше удвоил старательность. Единственно, кого он не разглядел (или не пожелал разглядеть), были филадельфы. 17 Двое друзей — Сен-Симон (он же Бонноме) и Ригоме Базен снова встретились после нескольких лет разлуки. Но теперь они сидели уже не в квартире Сен-Симона (у него больше не было ни квартиры, ни денег, ни даже лишней смены белья), а в комнатушке на пятом этаже, снимаемой Базеном в доходном доме.Они с интересом рассматривали друг друга.— Ну и обносился же ты, милый граф, — не выдержал Базен. — Да и весь как-то поблек. Заграничное путешествие не пошло тебе на пользу.Сен-Симон горько усмехнулся.— Да, ты прав. Насчет того, что обносился и поблек. А в остальном — нет, нет и нет. Пользу извлек большую.— Где побывал? В Швейцарии — знаю. Оттуда ты прислал свои «Письма женевского обывателя». А еще где?— О, я объездил много. Воспользовавшись благами Амьенского мира, посетил Англию. Вдоволь поколесил по Германии. В общем, впечатлений уйма.— А если подытожить?— Англия меня разочаровала. Мне представилось, что господа британцы больше занимаются политическими интригами и выколачиванием своих фунтов стерлингов, нежели наукой о человеке. Германия вызывает иные ощущения. Там общая наука, правда, еще в пеленках, но чувствую, немцы пойдут далеко… В общем, считаю, что последние сбережения истратил не зря.— Как показалась Франция по возвращении?Сен-Симон пожал плечами.— Узурпатор сел на трон, о чем же еще говорить?— Но ты, если не ошибаюсь, посвятил этому «узурпатору» свои «Письма»?Сен-Симон покраснел.— Был грех. Но тогда он еще назывался «Первым Консулом» и мы жили в Республике.— Мы и сейчас в «Республике». Разве ты не знаешь, что он величается «императором Французской Республики»?— И потом, — развивал свою мысль Сен-Симон, — я хотел, чтобы книга вышла.— Ладно, не оправдывайся. Да, теперь не то, что было раньше. Теперь наконец выяснилось: оказывается, сын Карло Буонапарте — прямой потомок Карла Великого!— Значит, мы родственники: я тоже происхожу от Карла Великого.— Ну, тогда ты на коне. Тебе обеспечены высокие должность и звание при новом дворе.Сен-Симон помрачнел.— Как бы не так. Увы, мой друг… Когда я был богат, то кормил и поил сотни людей, а сегодня ни у одного из них не могу допроситься куска хлеба. Попробовал обратиться к Сегюру — когда-то мы были близки, вместе воевали в Америке, а теперь, ты знаешь, он взлетел к самому престолу, — но ответом он меня не удостоил. Сегодня у меня только и остались что ты да мой бывший лакей, человек необыкновенной отзывчивости, в каморке которого я живу… Впрочем, хватит ныть. Признайся, как нашел мою книгу?Базен задумался.— Не могу сказать, что во всем согласен с тобой. Мы еще поспорим. Но книгу прочитал не отрываясь. И главная мысль меня пленила своей лаконичностью и простотой: «Все люди будут работать…» Как это верно и точно ты сказал! Это наша общая цель… А чем занимаешься сейчас? Будешь продолжать?— Если не помру с голоду…— Зачем так мрачно, найдутся люди, которые тебе помогут. И это будет не граф Сегюр с компанией. Это будут те, кто борется с подобными сегюрами и их властителем. Вот теперь-то и настала самая пора задать вопрос: решил ли ты, наконец, для себя возможность вступления в наше общество?Сен-Симон замахал руками.— Уволь. Я об этом сейчас не могу думать. Надо как-то найти себя и свое место в новой науке. И потом… Я не уверен, что могу разделить ваши чаяния…— Я понял это отчасти, прочитав твою книгу. Как знаешь. Кстати, попробуй состряпать из нее краткую статью, а я попытался бы ее пристроить; ручаюсь, она вызовет интерес я даст тебе какие-то средства. С обществом же отложим, подумай еще. А сейчас — извини: мы должны расстаться. С минуты на минуту сюда нагрянут братья, и у нас будет сугубо свой разговор. Надеюсь, ты не обиделся? Приходи же в ближайшее время — подумаем о статье. 18 Всего собралось человек десять, но для комнатки Базена и это было многовато. Пришли старшие братья-архонты, из числа тех, кто оказался в Париже. Синод ставил целью обсудить текущие события и наметить программу действий на ближайшее будущее.Первым взял слово хозяин квартиры.— Братья, — сказал он, — прошло около пяти лет со дня нашей торжественной клятвы покончить с тиранией. Много воды утекло с тех пор, немало и крови, нашей, чистой крови. Прежде всего, я предлагаю почтить память Арена, Чераки, Топино-Лебрена, Метжда, Шевалье и всех других патриотов, гильотинированных и расстрелянных по приказу тирана или погибших в далекой ссылке.Все поднялись и с полминуты постояли в молчании.— Нами было предпринято немало акций, — продолжал Базен, — и акций самых разнообразных, но все они дали сравнительно небольшой эффект. Среди ведущих архонтов наметились два направления: брат Фелипомен Конспиративное имя Уде.

был сторонником решительных действий, брат Фабий Конспиративное имя Моро.

предлагал придерживаться выжидательной политики, считая, что заговорщики-роялисты, стремящиеся также уничтожить Бонапарта, проложат дорогу к нашей победе. Вы знаете: все мы относились к брату Фабию, самому блестящему полководцу нашей революции, пламенному республиканцу и патриоту, с глубоким уважением. Его точка зрения взяла верх, и результаты — увы, самые плачевные — не замедлили обнаружиться. Роялисты организовали покушение на тирана на улице Сен-Никез; тиран не только остался жив, но и увеличил свою славу, а десятки и сотни наших были казнены или отправлены на медленную смерть в далекие заокеанские земли. Только благодаря тому, что брат Фелипомен занимал в то время ключевой административный пост, кое-кому из осужденных братьев удалось бежать и обрести свободу. Затем роялисты устроили новый заговор, гораздо более продуманный и внушительный, охвативший множество участников и, казалось, суливший верные результаты. Тиран и на этот раз ушел от гибели, мало того, он усилил свою власть и нацепил на голову корону. А пострадали опять мы: с братом Фабием пытались разделаться посредством судебного убийства, и только наше дружное противостояние заменило смерть ссылкой, а брат Фелипомен был снят со столь важного для нас административного поста и брошен в действующую армию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48