Он въехал в ущелье без малейшего колебания. Едва сделал он десять шагов, как из густой чащи вышел индеец и стал прямо перед ним. Этот индеец был сам Антинагюэль. Жоан внутренне задрожал при виде грозного вождя, но лицо его однако ж осталось бесстрастно.
– Сын мой приехал очень поздно, – сказал токи, бросая на Жоана косой взгляд.
– Отец мой простит меня, – почтительно отвечал Жоан, – я узнал о его приказании только ночью, а моя деревня далеко.
– Хорошо, – возразил вождь, – я знаю, что сын мой благоразумен; сколько копий привел он с собой?
– Тысячу!
Жоан смело увеличил число своих воинов, но он следовал в этом случае приказаниям Курумиллы.
– О! О! – сказал токи с радостью. – Простительно прийти поздно, когда приводишь такой многочисленный отряд.
– Отец мой знает, что я ему предан, – лицемерно отвечал индеец.
– Знаю... сын мой храбрый воин; видел он инков?..
– Видел...
– Далеко они?
– Нет, едут; через час они будут здесь.
– Стало быть, нам нельзя терять ни минуты; пусть сын мой расположит своих воинов по обеим сторонам ущелья возле сожженного кактуса.
– Хорошо, это будет сделано; пусть отец мой положится на меня.
В эту минуту отряд мнимых индейцев показался при входе в ущелье и по примеру своего вождя въехал в него с совершенной самоуверенностью. Обстоятельства были критические. Малейшая оплошность со стороны испанцев могла, открыв обман, погубить всех.
– Пусть сын мой торопится, – сказал Антинагюэль.
И он вернулся на свое место. Жоан и испанцы поскакали галопом: за ними наблюдали тогда тысячи невидимых шпионов, которые при первом подозрительном движении с их стороны изрубили бы их без пощады. Нужна была чрезвычайная осторожность.
Приказав своим людям сойти с лошадей и спрятать их в углублении, образуемым ложем реки, Жоан расставил их с величайшим спокойствием, которое могло изгнать навсегда все подозрения из головы вождя, если бы он возымел их.
Через десять минут в ущелье воцарилось такое же безмолвие, как и прежде. Едва Жоан сделал несколько шагов в кустах, чтобы рассмотреть окрестности занимаемого им поста, он вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Курумилла.
– Хорошо, – прошептал ульмен голосом тихим как дыхание, – сын мой благороден; пусть он идет за мной со своими людьми.
Жоан сделал знак согласия. Тогда с чрезвычайными предосторожностями и в величайшем безмолвии триста человек начали взбираться на скалы вслед за ульменом. Курумилла расставил их в различных местах, так что они составили двойную линию, которая широким кругом облегала пост, выбранный Антинагюэлем для бивуака своих лучших воинов.
Этот маневр было тем легче исполнить, что, повторяем, токи не мог иметь никакого подозрения и вместо того, чтобы наблюдать за тем, что происходило вокруг него, он внимательно следовал глазами за отрядом дона Грегорио, который уже был виден вдали.
Триста солдат Жоана, взобравшиеся на стену с противоположной стороны ущелья, разделились на два отряда. Первый занял позицию над Черным Оленем, а второй из ста человек сгруппировался в арьергарде, готовый в случае надобности напасть на неприятеля с тыла.
Как только Курумилла сделал описанные нами распоряжения, он оставил Жоана и вернулся к своим товарищам, которые ждали его на вершине Корковадо.
– Наконец! – вскричали они, увидев его.
– Я начинал бояться, не случилось ли с вами какого-либо несчастья, вождь, – сказал ему граф.
Курумилла улыбнулся.
– Все готово, – сказал он, – и если бледнолицые желают, они могут войти в ущелье.
– Вы думаете, что план ваш будет иметь успех? – спросил дон Тадео с беспокойством.
– Я надеюсь, – отвечал индеец, – но впрочем один Пиллиан может знать что случится.
– Справедливо. Что мы будем теперь делать?
– Зажжем огонь и уедем.
– Как уедем? А наши друзья?
– Мы им не нужны; как только огонь будет зажжен, мы поедем отыскивать бледнолицую девушку.
– Дай Бог, чтобы мы могли спасти ее!
– Пиллиан всемогущ, – отвечал Курумилла, высекая огонь.
– О! Мы ее спасем! – вскричал восторженно молодой человек.
Курумилла зажег трут, находившийся в роговом ящичке, смел в кучу ногами сухие листья, положил на них трут и начал дуть изо всех сил. Листья, высушенные солнечными лучами, скоро вспыхнули; Курумилла набросал на них других листьев, прибавил к ним несколько сухих ветвей, почти тотчас же загоревшихся, и положил эти ветви на костер. Огонь, раздуваемый ветром, который на высотах обыкновенно бывает гораздо сильнее, быстро разгорался, и скоро столб пламени поднялся к небу.
– Хорошо! – сказал Курумилла своим товарищам, которые так же как и он жадно глядели в долину. – Друзья наши увидали сигнал, мы можем ехать.
– Поедем же, не теряя времени, – вскричал граф с нетерпением.
– Поедем, – сказал дон Тадео.
Через минуту Курумилла и его товарищи углубились в огромный девственный лес, покрывавший вершину горы, оставив позади себя зажженный костер, этот зловещий сигнал убийства и разрушения.
Между тем вот что происходило в долине. Дон Гре-горио Перальта, боясь слишком зайти вперед прежде чем узнает положительно в чем дело, приказал отряду остановиться. Он не скрывал от себя страшной опасности своего положения и потому хотел воспользоваться всем для достижения успеха, чтобы в случае неудачи в битве, которую приготовлялся дать, честь его осталась невредима, а память о нем безупречна.
– Генерал, – обратился он к Корнейо, который так же как и сенатор, находился возле него, – вы воин храбрый, солдат неустрашимый; я не скрою от вас, что мы находимся в положении крайне опасном.
– О! О! – сказал генерал, вертя усы и бросая насмешливые взгляды на дона Района, который при этом известии, сделанном так неожиданно, побледнел. – Объясните нам это, дон Грегорио!
– О! Боже мой! – отвечал тот. – Дело очень просто: индейцы в значительной силе находятся в засаде в ущелье, чтобы не допустить нас пройти.
– Вот какие молодцы! Эдак, пожалуй, они перебьют нас по одиночке, – сказал генералв спокойным голосом.
– Да это страшная засада! – вскричал испуганный сенатор.
– Разумеется засада! – согласился генерал. – Впрочем, любезный друг, – прибавил он с лукавой улыбкой, – сейчас вы сами будете в состоянии судить об этом; скажите мне после ваше мнение, если, что впрочем невероятно, вы избавитесь от смерти...
– Но я не хочу соваться в эту страшную западню! – закричал дон Рамон, вне себя от страха. – Я не солдат, черт побери!
– Ба! Вы будете драться как любитель; с вашей стороны это будет прекрасный подвиг, тем более, что вы не привыкли к сражениям...
– Милостивый государь, – холодно сказал дон Грегорио, – вы сами виноваты во всем: если бы вы спокойно оставались в Сантьяго, как этого требовал ваш долг, вы не подвергались бы подобной опасности.
– Это правда, любезный друг, – смеясь, подтвердил генерал, – если уж вы так трусливы как заяц, то зачем суетесь в военную политику?
Сенатор не отвечал на этот грубый вопрос; он обезумел от страха и почти считал себя мертвым.
– Что бы ни случилось, генерал, могу ли я положиться на вас? – спросил дон Грегорио.
– Я могу вам обещать только одно, – благородно отвечал старый солдат, – что не буду торговать моей жизнью, и если понадобится, храбро умру. Что касается до этого труса, – прибавил он, указывая на дона Района, – о нем не беспокойтесь; я берусь заставить его показать чудеса храбрости.
При этой угрозе несчастный сенатор почувствовал, как на всем теле у него выступил холодный пот. Длинный столб пламени засверкал на вершине Корковадо.
– Нечего долее колебаться, – вскричал решительно дон Грегорио, – вперед! И да покровительствует Господь Чили!
– Вперед! – повторил генерал, обнажая шпагу. Отряд двинулся по направлению к ущелью.
ГЛАВА LV
Проход через ущелье
Несколько слов, которыми разменялись Антинагюэль и Красавица, наполнили токи беспокойством, заставив его смутно опасаться измены. Узнав прибывших индейцев, или по крайней мере разговаривая с их вождем, Антинагюэль возвратился к своему посту.
– Что случилось? – спросила донна Мария, внимательно следовавшая за всеми его движениями.
– Ничего необыкновенного, – небрежно отвечал токи, – мы получили помощь, которая немножко опоздала и на которую я уже не рассчитывал; конечно, мы легко могли бы обойтись и без нее, но все-таки она явилась кстати.
– Боже мой! – сказала донна Мария. – Вероятно я обманулась фальшивым сходством... право, если бы человек, о котором я хочу говорить, не находился в сорока милях отсюда, я стала бы спорить, что это именно он командует новоприбывшим отрядом.
– Пусть сестра моя объяснится, – сказал Антинагюэль.
– Скажите мне прежде, вождь, – возразила Красавица с волнением, – как зовут воина, с которым вы сейчас говорили?
– Это храбрый окас, – с гордостью отвечал токи, – его зовут Жоан.
– Это невозможно! Жоан теперь в сорока милях отсюда, удерживаемый любовью к белой женщине, – вскричала с горячностью Красавица.
– Сестра моя ошибается; я сейчас разговаривал с ним.
– В таком случае это изменник! – прибавила донна Мария с живостью. – Я поручила ему похитить бледнолицую девушку и индеец, которого он прислал вместо себя, рассказал мне эту историю, которой я поверила.
Лоб Антинагюэля нахмурился.
– В самом деле, – сказал он глухим голосом, – это что-то странно... неужели мне изменяют?
И токи хотел удалиться.
– Что хотите вы делать? – спросила Красавица, останавливая его.
– Спросить у Жоана отчета в его двусмысленном поведении.
– Слишком поздно! – возразила Красавица, указывая пальцем на чилийцев, первые ряды которых показались при входе в ущелье.
– О! – вскричал Антинагюэль с сосредоточенной яростью. – Горе ему, если он изменник!
– Нечего разглагольствовать, надо сражаться, – перебила Красавица.
На лице куртизанки было в эту минуту такое выражение, которое прогнало из сердца ароканского вождя всякую другую мысль кроме борьбы, которую он должен был выдержать.
– Да, – отвечал он с энергией, – будем сражаться! После победы мы накажем изменников!
Антинагюэль испустил громким голосом воинственный клич. Индейцы отвечали ему яростным воем, который заставил похолодеть от удаса сенатора дона Рамона Сандиаса. План ароканов был самый простой: дать испанцам въехать в ущелье, потом напасть на них внезапно и спереди и сзади, между тем как индейские воины, спрятавшиеся на возвышениях, будут бросать на неприятеля огромные каменья.
Часть индейцев храбро бросилась спереди и сзади испанцев, с намерением преградить им путь. Антинагюэль ободрял своих воинов движениями и голосом, и сам бросал на врагов огромные камни.
Вдруг частый град пуль посыпался на его отряд и вокруг занимаемого им поста показались, как зловещие призраки, мнимые индейцы Жоана; они мужественно напали на ароканов с криками:
– Чили! Чили!
– Нам изменили! – заревел Антинагюэль.
В овраге и на склонах обеих гор, окружавших его, началась ужасная схватка, целый час битва представляла совершенный хаос; дым покрывал все. Ущелье было наполнено массой сражающихся, которые сталкивались друг с другом с криками ярости и боли или победы.
Всадники скакали, сломя голову, между испуганными пехотинцами. Огромные каменья, бросаемые с горы, падали между сражающимися, раздавливая и друзей, и врагов. Индейцы и чилийцы, сваливаясь с высокого поста, занимаемого ими, разбивались о камни на дороге. Ароканы не отступали ни на шаг, чилийцы не подвигались вперед, но не уступали. Сражающиеся волновались как морские волны в бурю. Земля была покрыта ранеными, залита кровью. Солдаты, рассвирепев от ожесточенной борьбы, были упоены яростью и рубили, кололи с криками вызова и гнева.
Антинагюэль прыгал как тигр в самой середине схватки, сметая все препятствия и беспрерывно ободряя своих воинов, которые теряли бодрость, видя отчаянное сопротивление врагов. Чилийцы и индейцы были попеременно победителями и побежденными, осаждающими и осажденными.
Битва приняла грандиозные размеры, это не было уже правильное сражение, в котором искусство полководцев часто заменяет число войска; нет, это был всеобщий бой, в котором каждый искал своего противника, чтобы драться один на один.
Антинагюэль бесился; он употреблял тщетные усилия разорвать железную сеть, которой неприятель опутал его. Круг беспрерывно уменьшался и с каждой минутой угрожал ему все более и более. Принужденный защищаться против чилийских солдат, стоявших над ним, он находился в крайне затруднительном положении.
Испанские всадники спереди и сзади страшно теснили индейцев. Наконец почти со сверхъестественным усилием Антинагюэль успел разорвать тесные ряды неприятеля и бросился в ущелье со всеми своими воинами, вертя над головой своим тяжелым топором.
Черный Олень успел сделать такое же движение. Но часть чилийских всадников Жоана, бывшая в засаде, бросилась из-за возвышения, за которым скрывалась, с громкими криками и рубя все перед собой, еще более увеличивая всеобщее замешательство.
Красавица следовала за Антинагюэлем шаг за шагом, со сверкающими глазами, со сжатыми губами, вдыхая как лютый зверь запах крови.
Дон Грегорио и генерал Корнейо делали чудеса храбрости; под их саблями индейцы падали как спелые фрукты под палкой, сбивающей их. Эта страшная резня не могла долго продолжаться; мертвые валялись под ногами лошадей и заставляли их спотыкаться; руки сражающихся ослабевали от ударов.
– Вперед! Вперед! – кричал дон Грегорио громовым голосом.
– Чили! Чили! – повторял генерал, при каждом ударе убивая человека.
Дон Рамон, ни жив ни мертв, почти обезумев от вида крови, сражался как демон: он вертел вокруг себя саблей, давил своей лошадью всех приближавшихся к нему, испускал какие-то непонятные крики и метался во все стороны как беснующийся.
Между тем виновник всей этой резни – дон Панчо Бустаменте, до сих пор остававшийся бесстрастным зрителем всего, что происходило перед ним, вдруг выхватил саблю у одного из солдат, карауливших его, и поскакал вперед, крича громовым голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71