Я не говорю о каких-то вещах, которые скрывались — скорее, это были тайны прошлого. Например, Чарли никогда не говорил, кто его родители, и как он жил до того, как попал к Артуру. Например, Лис всегда знал больше, чем должен был знать, и говорил вещи, о которых он не должен был знать. Например, Артур никогда даже не заикался о том, кто такой на самом деле хозяин Торио. Арчер никогда не говорил о том, кого он убил, он вообще не говорил об убийствах. Марта не могла говорить о своей жизни до встречи с Артуром. Некоторые вещи в нашей семье хранились только для себя.Мы выходим вместе на рынок — женщины покупают себе платья и обувь на зиму. Мы запаслись всем этим заранее и теперь мы просто сопровождающие и оценивающие носильщики покупок. Оценивающие — это когда женщины выходят из примерочных в новом наряде и спрашивают тебя: «Ну, как?» Ты — это вообще полный баран в этом деле, ты можешь выдать только «Ничего себе» или «Здорово!», может быть «Потрясающе!» или «Ну, я не знаю». Я говорю о себе — мне было приятно смотреть на Риву, но от многочасового хождения по торговцам, когда женщина приценивается и прикидывает, я немного уставал.Также мы, но уже чисто в мужской компании, ездили запасаться на зиму мясом, сыром и спиртными напитками. Брали вино и водку, вино было отменное — этот год на виноградниках Черных гор выдался хорошим.Деловая активность в городе сокращалась, зато бурно оживала театральная деятельность. Пользуясь тем, что крестьяне уже продали собранный урожай, небольшие театральные труппы колесили по острову, делая неплохие сборы. Театры, имеющие собственные помещения, тоже собирали неплохую выручку, потому что зима заставляла людей искать развлечений не на пляже или на отдыхе в деревне. С наступлением зимы в город съезжались владельцы загородных домов; много моряков, получивших полугодовое жалование, жаждали отдыха; чтобы пережить зиму, в город возвращались сезонные рабочие. Актеры в театрах, танцовщицы в кабаре, клоуны, жонглеры, акробаты в цирках работали не покладая рук и ног и не смывая грима.Мы были людьми, редко покидавшими Южный Фритаун, но в театр мы любили ходить.Театральный репертуар был самым разнообразным: от исторических драм до водевилей. Понятное дело, действие всех исторических драм и пьес происходило на Земле — ставили Шекспира, Мольера, Корнеля. Власть, правда, не жаловала пьесы, в которых убивали королей, но для классиков цензура делала исключения. Не принимались к постановке любые сюжеты на злобу дня — это было запрещено и реализм вообще был у нас не в ходу.Женщины любили мелодрамы, с большим интересом следили за сюжетом, все время переспрашивая: «Кто там что сказал?»Приближалось время, когда ливни, идущие подряд несколько дней, не выпускали людей на улицы. Южный порт готовился принять большинство кораблей, совершавших рейсы к дальним островам. Портовые склады заполнялись под завязку.Сборщиков государственных налогов стало явно больше, как блох на бешеной собаке. Налог на урожай, налог на землю, арендный налог, годовая уплата по счетам — деньги текли рекой в Верхний Город под охраной вооруженных конвойных. Банки получали деньги по годовым процентам, шерстя кредиторов. Тюрьмы Ворхопса пополнялись разорившимися дельцами и банкротами, чье барахло пошло с молотка по бросовым ценам. Кое-кто топился, кто-то стрелял в солдат, приходивших за конфискацией имущества в счет уплаты долга — и получал пулю, кто-то пытался спрятать доходы в двойной бухгалтерии под ворохом цифр — и получал за это кандалы в каторжной тюрьме. Зима...Капитаны китобойных судов, выходя утром на мостик, попадают в пелену тумана, густого, как скисшие сливки. Они закуривают длинные трубки, юнга приносит им чашку утреннего горячего, крепкого кофе с ромом, и капитаны, ворчат, пыхнув табачным дымом из бороды: «Зима»...Киты уходят на юг за редеющими косяками рыб, уходят, чтобы родить своих малышей в теплых южных водах. Их могучие спины вспарывают океан, под их лоснящейся кожей — мощные пласты жира, накопленного за лето. Они всплывают наверх, чтобы глотнуть холодеющий воздух, пар вырывается из их дыхал: «Ш-ш-ш-ша-а-а», и они уходят в сумрак глубины, шлепнув напоследок широким хвостом по воде. Зима...Над пустыми полями, черными и влажными от утренних туманов, с криками летают стаи ворон. По утрам земля подмерзает, деревья стоят голые, как скелеты, и ветер гоняет облетевшую за неделю опавшую листву. Увядшая трава становится желтой и жесткой, как проволока. Зима...Мы с Ривой сидим на песчаной дюне у океана возле нашего дома. Я укрываю Риву, продрогшую от злого ветра, своим старым плащом на теплой подкладке. Она греет свои руки на моей груди. Согревшись, она садится мне на колени, крепко обняв меня. Небо над нами прозрачно-синее, отполированное северным ветром. По нему летят оборванные клочки белых облаков. Гребни океанских волн покрыты пеной. Океан катит свои серые валы на берег, порывы ветра пригибают пожелтевший кустарник у подножия известняковых холмов. Рива обнимает меня, крепко прижавшись ко мне, ее щека — у моей щеки. Я укутываю ее поплотней и глажу ее уже отросшие мягкие волосы.— Зима...Зима в этом году была хуже, чем в прошлые годы.Дожди шли каждый день, ветер дул сильный, всегда с севера. Город заливало водой, сточные канавы напоминали бурные горные реки. Решетки стоков закипали водоворотами, не успевая заглатывать мусор и опавшие листья. Уровень воды в канализации поднялся настолько, что на Диссе пришлось открыть шлюзы и мутная вода устремилась к морю.Видимая деятельность в городе упала до нуля, зато возросла невидимая, деловая жизнь. Все дельцы, маклеры, торговые агенты собирались под крышей кафе «Диоген». Его хозяин, разорившийся владелец плантаций сахарного тростника, на оставшиеся после краха деньги открыл кафе, куда смог привлечь своих знакомых, которым в жизни повезло больше. Большинство сделок, заключаемых на острове в зимний период, заключалось в этом кафе. Хозяин, помимо обслуживания клиентов, смог устроить дело так, что «Диоген» стал «черной» биржей острова. Случайные посетители просто так не могли попасть в кафе. Два рослых швейцара — бывшие гвардейцы — умело фильтровали народ на входе.Моя работа продолжалась — то есть, я, по-прежнему ходил с Чарли, номинально являясь его охранником. Чарли не делал особой тайны из того, что брал с собой револьвер, когда мы выходили из дома. У меня же револьвера не было, и если бы на нас напали с «огнем», вряд ли я смог что-нибудь сделать, кроме как погибнуть геройски.В эту зиму я впервые попал в «Диоген», вместе с Чарли. Я просто стоял за его стулом, смотрел, слушал, но, конечно, мало что понимал.Мы оказались владельцами двух хлопковых плантаций, одной большой апельсиновой садоводческой фермы и одной большой плантации сахарного тростника. Чарли немного излечился от своей старой меланхолии, азартно схватываясь с пузатыми маклерами из Среднего Города из-за акций, отчаянно торгуясь с оптовыми торговцами и владельцами портовых торговых складов. Летом мы арендовали пять складов и еще до конца сезона они были забиты под завязку. Мы много потеряли на перевозке хлопка с островов и Чарли с Артуром подумывали о покупке надежного транспортного парусника, но это было делом будущим и пока еще неопределенным.А сейчас Чарли активно сбывал наш товар, Арчер возглавил бригаду, которая днем и ночью охраняла склады, Артур, вместе с Чарли, занялся торговлей, так что без определенных занятий остался только Лис. Хотя это ему удавалось без особого труда: пьянствовать и таскаться по бабам — дело нехитрое.Дождь зарядил надолго, Артур и Чарли ходили в город вместе, а я оставался с Ривой.Наши отношения с ней всё еще оставались прежними — мы все еще держались за руки.В период зимних дождей я часто вспоминал Никиша. Иногда плохая погода влияет на меня. Иногда мне казалось — особенно после того, как долго сидишь возле окна, в которое упорно и монотонно барабанит дождь — что этот дождь идет во мне. Иногда мне хотелось плакать без причины, реветь изо всех сил. Иногда мне казалось, что Рива не любит меня. Иногда мне даже не хотелось выходить из своей комнаты, даже когда ребята были дома. Не хотелось выходить из дома, не хотелось быть веселым, не хотелось делать вид, что мне весело. Иногда мне даже не хотелось ничего.От этой зимы меня спасла Рива. Однажды вечером она вошла в мою комнату и сказала:— Давай поужинаем.Я молча поднялся и она остановила меня:— Мы поедим у тебя. Помоги мне принести ужин из кухни.Мы спустились вниз, поставили на подносы столовые приборы, взяли куриное филе, холодные закуски, масло, хлеб. Рива открыла своим ключом шкаф, в котором Марта хранила спиртное и взяла бутылку белого вина. Мы поднялись наверх, Рива расстелила на моем старом столе чистую скатерть, я помог ей расставить тарелки и нарезать хлеб. Она зажгла две свечи в высоких подсвечниках, а я взял в руки бутылку, рассматривая марку. Вино оказалось неплохое и недешевое.— Ты научилась разбираться в вине? — спросил я.— Марта научила, — улыбнулась мне Рива.— А что за повод? — спросил я, кивая на свечи.— Никакого, — ответила мне Рива.Я в жизни не видел у нее такой загадочной улыбки и таких странно светящихся глаз.Пили мы понемногу, смакуя вино. Ели неторопливо, так, как будто бы у нас была впереди вечность.Я говорил, что зачастую веду себя, как идиот, и еще чаще им являюсь на самом деле. Только в конце ужина я заметил, какое красивое на Риве платье.Мы также молча и неторопливо убрали со стола. Рива оставила свечи гореть на столе. Из своей сумки она достала ночную рубашку и повесила ее на спинку свободного стула.— Остаешься? — тупо спросил ее я.Она улыбнулась мне уголками губ:— Да.Я обнял ее и мы долго стояли у темного окна. В отсвете свечей было видно, как дождевые капли, появляясь из темноты, материализуются на холодном стекле. Мы стояли так довольно долго, а потом она сказала мне, ответив на незаданный вопрос:— Я ничего не боюсь. Мне уже все рассказали.Я молча улыбнулся в темноту над ее плечом. Я боялся больше, чем она...Дальше я не могу рассказывать откровенно. Все, что произошло дальше — это дело только мое и Ривы. Если кто хочет узнать об отношениях мужчины и женщины, которые любят друг друга, занимаются любовью друг с другом, спят вместе и просыпаются, обнимая друг друга — так об этих вещах написано достаточно много. Я не знаю, плохо это или хорошо — мне все равно. То, что случилось с нами тогда, случалось с миллионами людей до нас и будет случаться с миллиардами людей после нас — это то, что в песнях зовется любовью.Скажу только одно — мы были сумасшедшими.Мы выходили утром к завтраку с синяками под глазами. Мы не находили места до тех пор, пока мы не находили глазами друг друга. Мы были друг для друга аккумуляторами — мы подзаряжали друг друга. Больше того, мы, наверное, не смогли бы друг без друга жить.Мы забыли обо всем, мы стали бледными, но в глазах Ривы я видел горящие звезды. Не знаю, что было в моих глазах — я их не видел. Утром мы сидели за столом в зале, стол был накрыт для завтрака. Аппетит у нас был зверский. Когда мы касались друг друга ногами под столом, нас пронизывал электрический ток.Помню, нас провожал шепот все эти дни, один и тот же шепот — «Сумасшедшие»...Когда мы сидели утром за столом и смотрели друг на друга так, как будто бы для нас не существовало никого и ничего, кроме нас самих, мы слышали этот шепот.Когда мы не могли ни говорить, ни отвечать на вопросы до тех пор, пока не увидим друг друга — мы слышали этот шепот: «Сумасшедшие»...Да, мы стали сумасшедшими этой зимой. Мы не могли оторваться друг от друга ни на миг. Мы любили друг друга и спали всего несколько часов. Я давал Риве поспать подольше — именно в это время я до мельчайших подробностей изучил ее лицо, гладкость ее кожи, нежность щек, бархат ресниц, я мог смотреть на нее часами, мне нравилось засыпать, когда я видел ее безмятежное лицо, спокойное, счастливое. Умиротворенное. Мне нравилось засыпать с мыслью о том, что когда я проснусь, я увижу ее лицо с пухлыми от сна веками, как у ребенка. Мне нравилось это, я любил это.Сейчас мне очень этого не хватает, но об этом потом.До этого времени я не знал, сколько же неистовой страсти может хранить в себе женщина, которая так беззаветно любит тебя. Мы делали все друг для друга и это было прекрасно. До этого я не знал, какое же это счастье — сделать так, чтобы женщина, которую ты любишь, была счастлива. Я получал ни с чем ни сравнимое удовольствие, когда знал, что Рива счастлива и это сделал я. Я любил ее, любил больше жизни, иногда даже больше, чем это возможно. Иногда это было хорошо, иногда нет.Как-то я спросил Риву, за что она меня полюбила. Она поудобнее устроилась на моем плече:— Знаешь, когда я впервые увидела тебя, ты стоял у стены, опираясь на трость. Ты показался мне ужасно старым и что тебе очень плохо, я испугалась, что ты умираешь. Потом ты открыл глаза и я испугалась еще больше — в твоих глазах не было ничего человеческого, там была только темнота. Потом ты посмотрел на меня.Она замолчала.— А дальше? — спросил я.Она помолчала немного и потом шепнула мне на ухо:— Просто ты посмотрел на меня так, как никто раньше не смотрел. И как-то всё стало потом другим. Я смотрела вокруг так, как будто бы видела всё впервые, и в то же время мне казалось, что это всё уже когда-то происходило. Я знала, что уже когда-то шла по этой улице с девочками из приюта, а возле стены стоял ты. Я знала что ты — мой, я ни на минуту в этом не сомневалась, и от этого мне почему-то было так страшно.Я промолчал. Рива не спрашивала у меня, а я не смог бы рассказать, даже если бы и захотел. Просто, когда я посмотрел на нее в тот день на улице Флёр, мое сердце дрогнуло. Именно сердцем я понял, что без нее мне — не жизнь.Сейчас, когда я потерял Риву, мне нелегко рассказывать об интимных подробностях нашей жизни — мне кажется, что, рассказывая об этом, я теряю какую-то часть Ривы, принадлежащую только мне.Поэтому могу сказать только одно — мы жили счастливо, Рива любила меня, а я любил Риву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46