Иногда он не мог помочь: так было с двумя новорожденными. В первом случае от затылка ребенка отделилась небольшая масса вроде косички; во втором – младенец был гидроцефалом, у него с каждым днем увеличивалась голова из–за скопления в ней жидкости. Зигмунд поддерживал жизнь ребенка несколько недель, а затем у того началось воспаление легких с летальным исходом.
Он признался Марте:
– Я занялся детской неврологией, сознавая, что большая часть заболеваний в этой области неизлечима.
– Зачем, Зиги, если это так тяжело?
– По той самой причине, ради которой туда идут другие неврологи: с целью исследования, изучения общности патологических случаев, описания, классификации, выявления отличий от других форм… Мы должны знать, прежде чем начнем робкое продвижение к лечению. Даже через сто лет, может быть, лишь пятьдесят врачей научатся спасать детей наподобие тех двух, что я потерял.
Он глубоко вздохнул.
Но он в самом деле помогал, и иногда ему удавалось спасти детей, которых ему доверяли. Так, семнадцатилетний парень впал в транс, у него шла пена изо рта, он до крови кусал свой язык. В ходе подробного расспроса больного Зигмунд узнал, что, когда мальчику было восемь лет, осколком камня ему проломили череп. Рана зарубцевалась в течение месяца, но шрам на правой стороне головы вызывал раздражение, приведшее к припадку. Доктор Фрейд не мог удалить шрам и, таким образом, причину раздражения, но он установил строгий распорядок, которому надлежало следовать. К нему привели карлика – умного, прекрасно сложенного, за единственным исключением: все у него было миниатюрным. Он прописал встревоженным родителям бромиды, мальчику – усиленную диету и выяснил у своих друзей–медиков, чем следует подкармливать железу внутренней секреции.
Благодаря поступлениям от этих консультаций он вернул долг Минне, выкупил свои золотые часы, снова начал складывать гульдены в кофейную кружку Амалии.

2

Он жил в собственном доме, как гость. Марта просила его об одном – прекратить работу, сесть за стол с салфеткой на коленях хотя бы на одну минуту, пока Мария принесет из кухни супницу. Марта была заботливой и способной хозяйкой, и это не удивляло: свои домашние обязанности она воспринимала так же серьезно, как Зигмунд свои медицинские. Но он не сразу понял это.
Два раза в неделю, когда погода была благоприятной, она будила его спозаранку. По пятницам они уходили утром на набережную Франца–Иосифа на Дунайском канале, куда на лодках привозили рыбу. Марта любила выбирать лучшее. Они шли вдоль Дуная к рынку Шанцель за свежими фруктами, положив карпа или окуня в корзинку. По субботам они совершали утреннюю пятнадцатиминутную прогулку от Ринга по Випплингерштрас–се к Хоэрмаркт, а затем к лучшим рынкам Тухлаубен и Вильдбрет, где в изобилии были куры, гуси, утки, индейки, фазаны, где крестьянки в чепцах, длинных юбках и широких фартуках расхваливали свой товар, а их мужья рубили головы птице и тут же разделывали ее на глазах у домашних хозяек. В семь утра они возвращались к завтраку, приготовленному Марией.
Апогеем пиршества по утрам были среды: Марта и Зигмунд выходили из дома в пять часов, когда едва занималась утренняя заря, и направлялись в самое колоритное место Вены – на Рынок сладостей, Нашмаркт, с его сотнями стоек с манящей, аппетитной пищей, рынок этот называли также «золотыми улицами к лакомству». Там можно было отведать всевозможные деликатесы, экзотические пряности, возбуждающие ум и соблазняющие плоть. Было бы несправедливым сказать, что венцы любили свой Нашмаркт больше, чем оперу или концертный зал, но было что–то особенное в сочетании ароматов, красок и форм на этом рынке, что побуждало венца думать, будто он вкушает пищу всего мира. Зигмунд был зачарован какофонией Нашмаркта. Он сказал Марте:
– Венцы выглядят счастливыми и беззаботными, потому что они любят поесть. Помимо пяти приемов пищи в день они всегда жуют. Самый важный секрет жизни, моя фрау, – делать так, чтобы всегда выделялся желудочный сок.
В первом ряду располагались небольшие стойки с цветами – с каждой стороны по пятьдесят прилавков, изобиловавших буйными осенними цветами и растениями. За ними шли стойки с фруктами – апельсинами, персиками, виноградом из Албании, Франции, Болгарии и Румынии, дынями из Испании, бананами из Эквадора, орехами и изюмом из Чехословакии. Они остановились у прилавков, где продавались только яйца, за ними следовали многочисленные пекарни, торговавшие круглыми тортами «Линцер» с тремя углублениями, заполненными вареньем; ореховыми струделями, медовыми пирожками и оригинальным тирольским хлебом с гребешками наверху и посыпанными белой пудрой боками.
Проходя мимо прилавков с маринованной цветной и квашеной капустой, огурцами, свежим зеленым перцем, салатом ассорти, белым перцем, салатом с селедкой, со свеклой, они отведали фаршированного телячьего сердца, чтобы согреться. В овощном ряду предлагали баклажаны, томаты, савойскую капусту, кольраби. Далее манили стойки с колбасами: ливерными, свиными, говяжьими, из требухи, с кровяной колбасой из Кракова, с венгерскими салями, с перевязанной вдоль и поперек «салями косарей», про которую венцы говорили, что «лишь однажды нашелся муж, который так любил свою жену, что съел эту салями!», стойки с копченой ветчиной и корейкой. Дальше шли мясные ряды с набором для гуляша, с подносами, на которых лежали бычьи хвосты, мозги, свиные ножки, легкие; баварская стойка с дичью, ее заднюю стенку украшали рога оленя. Красовались стойки с конфетами и бисквитами, с молотым перцем, лавровым листом, местными и заморскими специями вроде карри и корицы; бакалейные прилавки, заставленные мешками с рисом, чечевицей, фасолью, ячменем, горохом, бобами, бочками с маринованными огурцами, связками трав для супов, лимонами из Италии, луком из Испании, клюквой из Швеции; прилавки, торгующие болгарским козьим сыром, губчатыми лесными грибами.
Возвращаясь домой нагруженный продуктами, которых должно хватить на неделю, Зигмунд пошутил: «Каждая страна, представленная в нашей корзине, либо раньше находилась под господством Габсбургов, либо пребывает в таком состоянии сейчас».
Марте нравилось поддержать его шутливый тон в этот безоблачный час:
– Тогда мы вправе сказать, что солнце никогда не заходит над пищей Габсбургов.
Зигмунд получил записку от доцента доктора фон Бережази, отоларинголога, присутствовавшего на печальной памяти лекции в Медицинском обществе. Он просил доктора Фрейда встретиться с ним по важному делу в кафе «Центральное» – излюбленном пристанище венских интеллектуалов, писателей, драматургов, поэтов, журналистов, молодых адвокатов и врачей. Кафе было забито посетителями, прохладная погода заставила закрыть его часть, выходившую на тротуар, поэтому все столики были заняты. Доктор фон Бережази сделал ему знак рукой, он сидел за мраморным столиком в углу, удаленном от бильярда, от снующих официантов и гула, создававшегося возбужденными, взволнованными разговорами, которые велись за теми же столиками теми же участниками в течение всей их жизни.
За кофе с булочкой выходец из католической семьи доктор Юлиус фон Бережази, который был на девять лет старше Зигмунда и обучался медицине в Будапеште, а затем в Вене, сказал:
– Возможно, я располагаю случаем, который вы ищете: речь идет об интеллигентном двадцатидевятилетнем гравере, который стал жертвой гемианестезии и потери чувствительности в левой части тела. Я наблюдаю за ним уже три года. Мне было непонятно, что с ним случилось, пока я не прочитал вашу статью. Если вы не обнаружите у него что–либо физически неполноценное, не замеченное мною, то в таком случае Аугуст является образцом истерии, вызванной травмой. Позвольте мне дать вам описание.
Зигмунд почувствовал, как на его виске запульсировала жилка, его охватило волнение. Это был шанс восстановить свой авторитет в Городской больнице.
– Пожалуйста, расскажите.
– У него был буйный отец, заядлый пьяница, умерший в сорок восемь лет; мать страдала головными болями и скончалась от туберкулеза в сорок шесть лет. Из пяти братьев Аугуста двое умерли в детском возрасте, один скончался от сифилиса, вызвавшего воспаление головного мозга, другой был подвержен конвульсиям, еще один дезертировал из армии и бесследно исчез. Когда Аугусту было восемь лет, его сбили на улице и у него лопнула перепонка правого уха. Три года назад он поссорился с братом, который задолжал ему; брат отказался выплатить деньги и кинулся на него с ножом. Хотя Аугуст не получил ранений, он оказался в шоке и упал без сознания у входа в дом. В течение нескольких недель он страдал головными болями, чувствовал слабость, тяжесть в левой части головы. Он рассказал мне, что изменились ощущения в левой половине тела, что у него устают глаза, но продолжал работать. Затем женщина, работавшая в мастерской, обвинила Аугуста в воровстве. У него появилось учащенное сердцебиение, он стал подавленным, угрожал самоубийством, в левой руке и ноге появилась дрожь одновременно с острой болью в левом колене и стопе при ходьбе. Он пришел ко мне с ощущением, будто его язык «прилип» к глотке. Никто не замечал, чтобы Аугуст занимался симуляцией. Он честно работал гравером. Не в его вкусе болеть, хотя некоторым это нравится; он страстно хочет излечиться. Могу ли я послать его к вам?
– Несомненно. – Зигмунд положил свою руку на руку старшего по возрасту. – Хочу выразить вам благодарность за доверие ко мне.
На следующий день Аугуст пришел в кабинет Зигмунда. Зигмунд задал серию наводящих вопросов, а затем осмотрел больного. Атрофии мышц мускулов он не обнаружил. За исключением глухих тонов сердца, он не нашел никаких других пороков. Однако в глазах пациента заметил то, что записал как «характерное для истерических больных косоглазие и нарушение цветоощущения». Все ощущения на левой стороне тела были притуплены. Хотя левое ухо сохранило слух…
Он провел больного на осмотр к доктору Кенигштейну, который подтвердил, что Аугуст нормален в физическом отношении. После этого Зигмунд точно определил зону анестезии, которая охватывала левую руку, левую часть торса и левую ногу. Вонзая иголку в левый бок Аугуста, он не заметил у него болевых ощущений.
Однако некоторые моменты в поведении пациента убедили Зигмунда в том, что анестезия не была соматической, что двигательные нарушения в руке и ноге во многом зависели от внешних условий. Когда он вывел его на прогулку вдоль Дуная и приказал следить за своими движениями, то Аугусту было трудно поставить правильно левую ногу. Когда же они вместе прогуливались по Рингу и Зигмунд рассказывал о величии венской архитектуры в стиле барокко, Аугуст ставил свою левую ногу столь же уверенно, как правую.
Во время четвертого визита Зигмунд рассказал Аугусту историю о Петре Простаке. Пока Аугуст смеялся, Зигмунд приказал ему раздеться. Тот выполнил команду, одинаково ловко орудуя левой и правой рукой. Когда внимание Аугуста было отвлечено, Зигмунд просил пациента зажать рукой левую ноздрю. Аугуст автоматически выполнил просьбу. Однако когда доктор Фрейд стоял перед ним с видом озабоченного врача и давал команду сделать те или иные движения левой рукой, обдумав их тщательно, то каждый раз Аугуст не мог выполнить такие движения: он не мог опустить левую руку, его пальцы дрожали, левая нога вздрагивала.
Вечером 26 ноября 1886 года состоялось очередное заседание Медицинского общества, и лишь немногие собравшиеся проявили интерес к доктору Фрейду и его пациенту. Зигмунд был уверен, что сможет убедить своих коллег. Он выразил благодарность доктору фон Бережази, попросил Леопольда Кенигштейна сообщить об офтальмологическом обследовании, которое дало отрицательные результаты, затем доложил о своих исследованиях за месяц, продемонстрировав результаты на пациенте.
Закончив демонстрацию, он сказал:
– Гемианестезия нашего пациента ясно свидетельствует о ее неустойчивости… Пределы болезненной зоны торса и степень нарушения зрения ощутимо колеблются. Основываясь на этой нестабильности нарушений чувствительности, я надеюсь восстановить у пациента нормальную чувствительность.
Раздались вежливые аплодисменты. Вопросов не было, не было и комментариев. Заседание объявили закрытым; те, кого Зигмунд считал авторитетами, образовали небольшие группки и вместе вышли из зала. Он чувствовал себя опустошенным. Доктор фон Бережази поздравил его с хорошим докладом, затем подошли Кассовиц, Люстгартен, Панет, по–дружески пожав руку. Зигмунд понимал, что он не доказал в полную меру наличие мужской истерии, и тем не менее считал, что ему удалось подтвердить одну истину – многие случаи анестезии и нарушения функций возникают по причине истерии. Однако по поведению более пожилых врачей он сделал вывод, что они не придают значения проведенному им эксперименту.
Профессор Мейнерт и слова не сказал о демонстрации, словно забыл о ней или же, как показалось Зигмунду по некоторой холодности манер Мейнерта, посчитал ее бесполезной.
Никто не обсуждал доклад. Это придало Зигмунду решительность. Он ежедневно занимался с Аугустом по полчаса активным массажем, электротерапией, убеждаясь в том, что организм по–степенно восстанавливается, что возвращается чувствительность кожи, исчезает дрожь пальцев.
Результаты накапливались медленно, но они были несомненными. Через три недели Аугуст возобновил работу в граверной мастерской с полной нагрузкой, хотя чувствительность левой стороны тела не восстановилась полностью. У Зигмунда был соблазн вновь выступить в Медицинском обществе, но затем он решил, что в этом нет смысла: пожилые врачи так же не поверят тому, что Аугуст вылечился, как не поверили они в симптомы его истерии.

3

Число приходивших к нему больных понемногу росло. Поскольку Марта не разрешала ему пропускать обед в середине дня, как это бывало в холостяцкие годы, он работал с двенадцати до часу, затем обедал и возвращался в кабинет к двум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136