– Вы почувствуете, как я буду стучать, профессор Фрейд.
Доктор врубился в кость нёба Зигмунда, отсек пораженный раком кусок с частью мягкого нёба. Удары в полости рта Зигмунд чувствовал так, словно там находилась гранитная каменоломня и рабочие вырубали в нёбе каменные плиты. Затем доктор Пихлер взял инструмент для удаления кости. Он принялся удалять пораженную раком часть челюсти.
Зигмунд повторял про себя: «Я не должен закрывать рта! Однако сколько рук и инструментов в моем рту! Теперь я понимаю, как страдают пациенты от клаустрофобии».
На какой–то момент его встревожило не то, что доктор Пихлер удаляет из его рта, его больше пугало, выдержит ли он испытание.
Зигмунд задыхался от натекавшей крови. Он думал о том, как трудно пациентам переносить операции такого рода под местной анестезией; в то же самое время он знал, что нельзя применять общую анестезию, потому что пациент может захлебнуться собственной кровью.
Операция длилась два часа. Пихлер удалил раковую опухоль и затронутые части кости. Дыра в нёбе Зигмунда была закрыта марлевым тампоном, задерживавшим кровотечение. Был мимолетный кризис, когда Зигмунд пытался выкрикнуть: «Мой рот забит. Я не могу дышать!»
Пихлер дал знак ассистентам. Те привели тампон в более удобное для Зигмунда положение. Пихлер подождал пять – десять минут, чтобы быть уверенным, что кровотечение прекратилось. Затем он осмотрел рану. Убедившись, что вся злокачественная опухоль удалена, он наложил кусок кожи, снятой с левого предплечья Зигмунда, затем пришил на место щеку. Сестра удалила повязку с глаз и лба Зигмунда. Он заметил искорку одобрения в глазах Пихлера, хотя и не был уверен, поздравлял ли Пихлер себя с виртуозной работой или же профессора Фрейда с его выдержкой под молотком и долотом, щипцами и скальпелем.
Два ассистента перенесли Зигмунда на коляску и отвезли в палату. Там он получил новую дозу болеутоляющего. При нем постоянно находилась сестра с марлей в руках, осушая его рот.
Зигмунд лежал на подушке. Его первым чувством было облегчение, что операция прошла и он перенес ее удовлетворительно. Он чувствовал себя в состоянии легкого опьянения. Он уже не волновался, ведь все осталось позади. В комнату вошел доктор Пихлер в обычном костюме, поздравил Зигмунда с успешной операцией и дал ему анальгин против боли, которая вскоре появится.
Процесс поправки шел медленно и трудно. Первые несколько дней Зигмунда кормили через нос, так как нельзя было раздражать рану в полости рта. Первые сутки ощущалась боль, пока ткани не привыкли к трубке. Поскольку он получал лишь жидкость, то терял вес и силу, выглядел усталым, как находили Марта и Анна, дважды в день посещавшие его; он терпел сильные боли во время смены тампонов в отверстии нёба. На ночь ему делали инъекцию морфия для сна, в середине ночи сестра повторяла укол. Через неделю, когда он мог вновь есть ртом, ему разрешили лишь жидкую пищу. Пихлер снял швы через десять дней. Правая щека Зигмунда оставалась парализованной. Он не мог читать и с трудом мог сосредоточиться, но он уверенно знал одно – Пихлер сказал, что выпишет его из больницы к концу октября, и он принял решение возобновить встречи с пациентами после первого ноября. Только работа восстановит силы.
Во рту сохранялись болевые ощущения, и он не мог принимать твердую пищу, но доктор Пихлер, ежедневно навещавший его раза два в день, уверял, что все идет нормально и процесс излечения ускорится. Он не сможет столь же энергично жевать, как в прошлом, но будет получать удовольствие от более мягкой пищи. Пихлер не пытался поставить на место протез, посмотреть, подходит ли он, и помочь Зигмунду научиться пользоваться им. Доктор Пихлер полагал, что ткань в полости рта еще слишком чувствительна.
Когда Зигмунд сказал хирургу, что намерен начать лечить пациентов с первого ноября, и уже произведена запись, Пихлер одобрительно похлопал его по плечу, но всем выражением своего лица дал понять: «Дорогой профессор, вы не знаете, что на вас свалилось!»
Решимость вернуться к работе первого ноября, через несколько дней после выписки из больницы, поддерживала силы, но оказалась иллюзорной: он просто еще не окреп, чтобы заниматься проблемами других; кроме того, ткани рта были все еще слишком раздражены, чтобы вставить протез. Пробка в отверстии нёба причиняла боль и дурно пахла после одного–двух приемов пищи. Он наносил ежедневно визит Пихлеру для осмотра. В ноябре Пихлер заметил пятно на мягком нёбе. Он отщипнул кусочек для биопсии. Ткань оказалась раковой. Это был сильный удар для Зигмунда. В его голове мелькнула мысль, хотя он не произнес ее: «Избавлюсь ли я наконец?»
Пихлер сказал: «Мы удалили все», но удалено было не все. Пихлер прочитал это в глазах Зигмунда. Он уверенно ответил:
– Я не резал достаточно широко, стараясь сделать рану поменьше. Это был сознательный риск. Теперь я должен удалить большую часть вашего правого мягкого нёба.

9

Зигмунд возобновил работу после нового, 1924 года. Внешне он почти не изменился. Он носил усы и бороду, несколько более густую, чтобы закрыть послеоперационные шрамы. Но ему пришлось приспосабливаться, поскольку операция вызвала потерю слуха с правой стороны, он осматривал пациента на кушетке с левой стороны и слушал левым ухом. Минна пошутила по этому поводу:
– Зиги, не уверяй, будто ты действительно прислушиваешься ко всем глупостям!
Со временем его силы восстановились. Он начал с шести пациентов в день – достаточная нагрузка даже для здорового человека. Большинство его пациентов были направлены Эдоардо Вейсом из Триеста, Оскаром Пфистером из Цюриха, Эрнестом Джонсом, Стречи и Джоан Ривьер из Лондона, А. А. Бриллем и его группой из Нью–Йорка, а также их последователями в Бостоне. Он продолжал вечерами писать, хотя и не работал допоздна, как в прошлом. Для книги, озаглавленной «Эти полные событий годы», он написал главу под названием «Психоанализ: исследование скрытых тайников разума», а также письмо во французский журнал «Ле Диск Верт», посвятивший номер Зигмунду Фрейду и психоанализу. Исполненный решимости не позволить болезни мешать его творчеству, он написал ряд статей о неврозах.
Большую проблему создал протез. Однажды, когда он решился есть вместе с семьей за обеденным столом, пища пошла носом. Это неприятное зрелище огорчило его. Все сделали вид, что не заметили, но он понимал, как это неприятно. После обеда он отвел Марту в сторону и сказал:
– Думаю, мне следует питаться отдельно, пока не научусь есть как положено.
Марта вспыхнула от возмущения.
– Буду есть в одиночестве, когда стану вдовой! Протез, закрывавший большую дыру, образовавшуюся в результате удаления половины нёба, должен был входить плотно, как пробка. Однако, чем плотнее он подгонялся, тем больше раздражались окружающие здоровые ткани. Зигмунд подвергался облучению рентгеновскими лучами, согласно предписанию доктора Пихлера, считавшего, что это предотвратит распространение раковой опухоли, но облученные ткани рта становились чувствительными к твердому протезу, и боль становилась нестерпимой; временами Зигмунду приходилось снимать протез. Это приносило облегчение, но он не осмеливался быть долго без протеза из опасения, что ткани стянутся и он не сможет поставить его на место.
В полдень он посещал кабинет доктора Пихлера; там осматривали заживающие ткани и подгоняли протез так, чтобы он закрывал плотно отверстие. К шарнирам были приделаны застежки, это помогло, но иногда конструкция так заклинивалась, что, когда он хотел закурить сигару, приходилось прибегать к помощи бельевой прищепки, чтобы развести челюсти.
Днем, занимаясь с пациентами, он не осмеливался снимать протез, несмотря на мучительную боль. Его пациенты и без того уже страдали от некоторых его недостатков: из–за разрезанной губы его голос стал хриплым, носовым, словно у него была заячья губа. Ему не делали замечаний по этому поводу, во всяком случае пациенты, но Зигмунд сам слышал свой голос и понимал его недостатки с профессиональной точки зрения.
Вскоре стало очевидным, что ему нужна помощь в обращении с протезом, который теперь называли «монстр». Больничные сестры обладали нужными навыками, но он не хотел, чтобы кто–то из посторонних находился в доме и был около него, когда он ведет обычные дела. Заботу взяла на себя Анна; она днями находилась в больнице, наблюдая, как сестры ухаживают за ее отцом, и постепенно заменила их.
Когда Зигмунд в течение получаса не смог поставить протез, встревоженная Анна помогла ему и успешно выполнила эту операцию. Зигмунд долго, напряженно смотрел на свою младшую дочь. Он прошептал:
– Я не буду жалеть себя, а ты не выражай сочувствие. Анна кивнула. Этот уговор они никогда не нарушали.
Умер Леопольд Кёнигштейн, один из старейших друзей Зигмунда, остро воспринявшего потерю. Но одновременно пришло и пополнение: у Эрнста, женатого на Люси четыре года, родился сын, а у Мартина, женатого на Эсти, – дочь: поколения сменяли друг друга.
В день его шестидесятивосьмилетия городские власти Вены, отступив от правила отмечать лишь семидесятилетие, присвоили ему звание почетного гражданина.
– Они не надеются, что я доживу до семидесяти, – заметил Зигмунд Марте, которую не порадовал этот сардонический юмор.
Земля вращалась, как обычно, вокруг своей оси. Зигмунд частенько думал, что у этой оси должно быть что–то ироническое. Один из наиболее любимых им талантливых французских писателей, Ромен Роллан, приехал с визитом и сказал, что он знал о работах профессора Фрейда, восхищался им целых двадцать лет и все это время не сообщал ему об этом! Почти двадцать пять лет назад по настоянию Марты Зигмунд отнес экземпляр «Толкования сновидений» в гостиницу, где остановился известный датский критик Георг Брандес, лекции которого он посещал вместе с Мартой. Брандес не подтвердил получение книги. Ныне же, прибыв в Вену, он послал Зигмунду записку с просьбой посетить его для доброй беседы.
Помимо манипулирования с «монстром» его единственной серьезной проблемой стали осложнения в комитете. Расхождения углублялись из–за двух книг, написанных и опубликованных почти втайне. Зигмунд знал содержание первой книги – «Развитие психоанализа», ибо ее авторы, Ранк и Ференци, обсуждали с ним отдельные ее части. Когда они натолкнулись на серьезные возражения других членов комитета и Зигмунд обратил внимание на некоторые ошибки, Ференци согласился с ним и помирился с группой.
Однако иначе поступил Отто Ранк, который с годами, казалось, становился все более недовольным и раздражительным. Он пережил шок, узнав, что у его наставника и почти отца рак полости рта и будущее неопределенно. Когда об этом было заявлено в комитете, Отто Ранк начал истерически смеяться. Услышав об этом, Зигмунд процитировал французскую поговорку:
– Нужно смеяться, чтобы не плакать.
Ранк в Вене, а Джонс в Лондоне поистине героически работали над публикациями; они действовали так из–за приверженности делу, не требуя ничего взамен. Новая проблема возникла со второй книгой, которую опубликовал Отто Ранк, не показав никому рукопись. Он назвал ее «Родовая травма». В книге описывалось воздействие акта рождения на индивида, выходящего из теплой матки, где он был в безопасности и всегда сыт, в чуждый и враждебный мир и получающего при этом шлепок по ягодицам, что заставляет его начать дышать, пробуждает чувство голода и заставляет плакать. Ранк приписывал этой изначальной травме при рождении нервные и духовные невзгоды человека, его комплексы, озабоченность, страхи, смятение, навязчивую тревогу и неудачи.
В группе сторонников Фрейда считали, что книга Ранка подрывала признание эдипова комплекса как основы неврозов. Зигмунд нашел в книге хорошие места; в то же самое время он чувствовал, что многое в «Родовой травме» основано на ложных посылках. Он решил, что лучшее – проигнорировать книгу и дать ей возможность незаметно сойти со сцены.
Когда Ганс Закс написал в Берлин о сомнениях Фрейда относительно книги, то это усилило уже существовавшее неудовольствие тамошних членов по поводу теории Ранка. Пытаясь уладить спор, Зигмунд обратился к друзьям с письмом, призывавшим к согласию, если даже «исключается полная договоренность по научным аспектам новой темы среди десятка людей с различными темпераментами, да она и нежелательна».
Один из наиболее миролюбивых, Карл Абрахам, оказался провидцем и проявил, как позднее признал Зигмунд, лучшее понимание человеческого характера, чем сам профессор Фрейд. Абрахам, наблюдая за Альфредом Адлером и Карлом Юнгом, предсказал, что они отойдут от группы и будут действовать самостоятельно. Строгий по отношению к тому, что должно войти в теорию психоанализа, он не мирился с фальсификациями и ошибками. Не сумев убедить Зигмунда выступить с критикой книги Ранка, Абрахам написал профессору Фрейду предостережение против опасности, связанной с таким «научным отступлением».
Отто Ранк тяжело воспринял происходившее. Он понимал, что переживает собственную травму – необходимость порвать с профессором Фрейдом, с которым была связана вся его взрослая, сознательная жизнь. Подобно Альфреду Адлеру, Карлу Юнгу и Вильгельму Штекелю, он чувствовал, что пришло время самоопределиться, пойти собственной тропой, не работать более под крылом или сенью профессора Фрейда. Революция, совершавшаяся в его психике, доставляла ему мало удовольствия, она свалила его, и он слег. Когда он выздоровел, то получил приглашение выступить в Нью–Йорке с лекциями в течение нескольких месяцев; это представлялось разумным выходом из тупика. Ранк принял приглашение.
Доктор Пихлер сделал новый протез, но он оказался хуже старого. С течением времени здоровье Зигмунда окрепло. Однако, продолжая курс рентгеновского облучения, он получил излишнюю дозу, и это вызвало интоксикацию.
Он написал аналитическую работу «Сопротивления психоанализу» и «Автобиографию», изданную в виде небольшой книжки и выглядевшую скорее историей психоанализа, чем собственным жизнеописанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136