Оно может привести к смерти из–за язв. Больная может также умереть от воспаления легких или от перитонита, но мы можем снизить ее температуру с помощью холодной одежды, заставив ее пить побольше жидкости и находиться в покое. Эта болезнь вызвана паразитом, но каким, мы не знаем.
На следующей койке лежала женщина в возрасте тридцати четырех лет, больная хроническим воспалением почек, болезнью Брайта. Нотнагель проанализировал симптомы.
– Лечение болезни Брайта, господа, такое: ограничение соли в диете, ни грамма мяса, но следите за тем, чтобы больная получала небольшие дозы двухлористой ртути. Мы надеемся, что это улучшит состояние ее почек. Беременность ей противопоказана. Ее состояние может измениться в любую сторону за месяц, а то и за целых десять лет.
Они подошли к следующей койке, к женщине двадцати восьми лет с токсическим зобом. Она пожаловалась Нотнагелю, что в палате очень душно. Нотнагель ответил:
– Напротив, температура здесь низкая.
Больная сбросила покрывало, обнажив себя. Нотнагель сжал губы и поправил покрывало. Он попросил больную показать язык, обратил внимание на мелкую дрожь. Затем он прощупал зоб и заявил, что зоб небольшой.
– Такой вид токсического зоба редко ведет к фатальным последствиям, но ослабляет сердце. Ее сердце уже перегружено, делая сто двадцать – сто сорок ударов в минуту. Это почти двойная норма. Мы еще не знаем, почему зоб так воздействует на сердце. Мы должны запретить ей кофе, чай, исключить умственное напряжение. Давайте ей настойку аконита; это яд, но он не опасен в малых дозах. Мы можем надеяться, что болезнь отступит, прежде чем надломится ее сердце.
«А как уберечь сердце врача от разрыва?» – спросил сам себя Зигмунд. Вопрос о правильности диагноза профессора Нотнагеля не возникал. Было очевидно и то, что, хотя специалист по внутренним болезням может поставить правильный диагноз, все еще мало знаний о методах лечения.
Словно угадав мысли Зигмунда, Нотнагель остановился перед койкой женщины в возрасте тридцати четырех лет, страдавшей от закупорки кровеносных сосудов.
– Природа – величайший доктор. Она располагает всеми секретами лечения. Наша задача, коллеги, отыскать эти секреты. Когда мы найдем их, мы можем способствовать работе природы. Но если мы пойдем против законов природы, то можем лишь навредить пациенту. Например, я слышал, что недавно здесь была сделана операция по удалению части желудка и двенадцатиперстной кишки. Я считаю, что такое противно природе. Мы должны лечить, не запуская нож в тело пациента.
Зигмунд Фрейд вскоре понял, что имел в виду Нотнагель, говоря: «Когда исчезает любовь, остается лишь работа». Что же касается самого Нотнагеля, то для него существовала только работа независимо от того, есть любовь или нет ее. Он заявил:
– Тот, кому нужно более пяти часов сна, не должен изучать медицину.
Каждое утро Зигмунд сопровождал Нотнагеля по палатам в течение двух – четырех часов, узнавая что–то новое об искусстве диагностики при демонстрациях у коек. Нотнагель был доволен «богатством исходного материала»: двадцатичетырехлетний мужчина с ревмокардитом; шестидесятидвухлетний мужчина, умирающий от рака желудка; моряк, подцепивший малярию в африканском порту; случай застарелой гонореи с образованием множественных фистул в промежности; диабет; афазия, при которой мужчина потерял способность говорить. Весь этот непрерывный поток пациентов тщательно обследовался, больным ставился диагноз, будь то пеллагра и цинга, плеврит, анемия, подагра, белокровие, гепатит, грудная жаба, опухоли, припадки… Все виды болезней, которым подвержено тело, почти все недуги раскрывались перед Зигмундом. Его поражало поэтическое воображение и широта словарного запаса, заимствованного Нотнагелем из мировой литературы и переносившегося им на такие объекты, как камни в печени или пороки сердечного клапана.
Свободные часы Нотнагель проводил в лаборатории, где продолжал работать над проблемами физиологии и патологии желудочного тракта, проводя эксперименты на животных, Зигмунду как аспиранту не разрешалось заниматься исследованиями. Однако он упорно участвовал в демонстрационных обходах, зачитывался до часу–двух ночи.
Прошло несколько месяцев, но ничто не предвещало назначения на должность ассистента. К концу октября стало ясным и другое: у него не было интуиции, необходимой для диагностики, демонстрировавшейся профессором Нотнагелем. Он не способен «угадывать» природу и причины заболевания. Он мог на основе накопленного опыта различать симптомы, но лечение внутренних болезней не может стать целью его жизни. Марта была озадачена:
– Зачем в таком случае ты так много работал, Зиги, если это не твоя область? Мы виделись только раз в неделю
Он застенчиво улыбнулся:
– В медицине невозможно узнать, удалась ли карьера, пока не наберешься опыта. Ведь не узнаешь, бесполезна ли книга, если ее не прочитаешь? Я продвигаюсь вперед, как краб, уклоняясь в стороны и не имея возможности заниматься исследованиями, публиковать статьи и читать лекции…
У него першило в горле. Они только что пересекли Йозефплац, где возвышались статуя Иосифа II на коне и величественная Дворцовая библиотека. При поддержке медицинского факультета Зигмунд получил письменное разрешение посетить Хофбург. Он был городом в городе, центром императорской Вены. Каждый последующий император добавлял к дворцу новое крыло, площадки, фасады, часовни, фонтаны. Миновав позолоченные Швейцарские ворота, они увидели первое четырехугольное здание, воздвигнутое примерно в 1220 году и обрамленное высокими оборонительными башнями. Подобно самому городу, Хофбург являл смесь архитектурных стилей – классического греческого, готического, эпохи итальянского Ренессанса, барокко… Часовня Бурга, построенная в середине пятнадцатого века, резко отличалась по стилю от строений Амалиенхофа шестнадцатого века, имевших мало сходства с пристройкой семнадцатого века (при императоре Леопольде) и еще меньше с новым Бургом, который начал строить император Франц–Иосиф два года назад. Тем не менее дворец воплощал историческую преемственность, и для жителя Вены был незадачлив тот день, когда он не мог найти предлога, чтобы пройти через ряд монументальных скверов – от деловых кварталов Микаэлерплац на одном конце города до внушительного Бургринга с обширными садами на другом.
Когда перед осмотром дворца они сели отдохнуть на скамье в городском парке, греясь на бледном апрельском солнце, Марта вспомнила о замечании Зигмунда… что он движется вперед, подобно крабу, уклоняясь в стороны. Зигмунд взмахнул рукой в сторону величественной панорамы Хофбурга.
– Видишь, я не принадлежу к тем, кто не может смириться с мыслью о смерти, прежде чем его имя не будет высечено на скале.
Она ответила спокойно:
– Зиг, тот факт, что ты прибегаешь к такому образу, означает, что он в твоем сознании. Ты осуждаешь себя, когда все пути к успеху кажутся закрытыми.

6

Финансовое положение семьи Фрейд становилось все более тяжелым. Якоб перебивался лишь случайными заработками. Зигмунд не мог понять: недомогал ли чаще его отец, потому что меньше работал, или же работал реже, потому что был нездоров? Пять дочерей Фрейда, достигшие восемнадцати лет, умные, образованные, энергичные девушки, не могли помочь семье, поскольку в Вене женщина могла найти работу лишь в качестве бонны, няни или сиделки при престарелых. Анна собиралась выйти вскоре замуж, а Бруст исчез из жизни Розы. Четыре девушки, не видя близкой перспективы замужества, предполагали, что они отыщут работу и станут вносить свою лепту в финансы семьи. Но Якоб и Амалия решили, что работа по найму подходит девушкам низшего класса, из рабочих кварталов или приехавшим из деревни, а девушкам из семьи Фрейд не к лицу такая работа, ведь она наносит ущерб возможности вступить в хороший брак. Наняться на подобную работу было бы равносильно публичному признанию, что семья находится в стесненном положении. Лучше проявить выдержку.
Наибольшие надежды подавал Александр. Он не был прилежным учеником, не увлекался теорией и не имел склонности к абстрактному мышлению, но выдержал экзамен зрелости. После экзаменов, возвращаясь домой со старшим братом, он говорил:
– Зиг, ты знаешь, я по натуре практичен. Мне нравится бизнес. Уверен, что преуспею в нем. Хочу найти такую работу, где можно набраться опыта, и приносить получку домой.
Завершение учебы и зрелость наступили одновременно. Александр был на несколько дюймов ниже Зигмунда, чисто выбритый, с коротко постриженными волосами. Не будь этого, они выглядели бы удивительно одинаковыми, почти двойняшками. По предложению Якоба Зигмунд выбрал имя брату в честь Александра Великого – защитника евреев. У Александра был неровный характер, и он считал, что его старший брат лучше в этом отношении, поскольку Зигмунд, которого он боготворил, скрывал свои чувства, дабы не огорчать семью. У Александра был такой же высокий лоб, как и у Зигмунда, широко расставленные глаза, приятно очерченные нос и подбородок. Выражение его лица было открытым, прямым. Однако основное различие в их характерах только начало определяться. Философия Зигмунда выражалась формулой: «То, что в потенции правильно, будет таким». Александр утверждал: «То, что в потенции плохо, таким и станет». Он давно был в семье главным мастером по ремонту – склеивал ветхие стулья, чистил баки для воды.
– Какая работа тебе нравится, Алекс?
– Я люблю поезда. Помнишь, Зиг, когда ты брал меня с собой на Северный вокзал смотреть, как приходят поезда? Тогда мы ходили на сортировочную станцию и наблюдали, как готовят огромные зеленые и желто–зеленые паровозы к пробегу по Европе. Меня не тянет стать машинистом. Но мне нравится заниматься тем, чтобы вагоны были заполнены грузом и пассажирами. Не знаешь ли кого–нибудь, кто мог бы помочь мне найти такую работу?
Зигмунд задумался.
– После стольких лет, отданных медицине, я растерял всех друзей в бизнесе. Единственный канал, который у нас есть, – это Эли.
Эли Бернейс убедил профессора фон Штейна взять Алекса в отдел, где проводились экономические исследования и готовился к публикации журнал. Там открылась единственная вакансия. Алекс должен был начать в качестве ученика, без жалованья.
– Но как только мы сможем доказать профессору его полезность, – сказал Эли, – мы сможем добиться для него платы.
Александр застонал:
– Как долго может это продолжаться?
– Не особенно долго. Несколько месяцев. Доверься мне. Алекс приступил к работе в следующий понедельник.
Его сюртук был застегнут на все пуговицы, виднелся только узел галстука, в центре которого выделялось единственное украшение – булавка с жемчужиной. Он был счастлив, возбужден и не робел.
Однако Алексу было трудно справиться с работой. Слишком много теории. Когда через три месяца Зигмунд посоветовал Алексу потребовать жалованья, тот, честно оценивая себя, спросил:
– А если они откажут? Я не доказал свою полезность. Эли не смог добиться заработной платы для Алекса.
– Потерпите до конца года, – умолял он.
Александр отыскал небольшую компанию, специализировавшуюся на железнодорожных перевозках, определении стоимости провоза груза, маршрутов. Ее владельцем был пожилой бездетный мужчина по имени Мориц Монц, искавший энергичного молодого парня. Приятная внешность Алекса и его одержимость железными дорогами сделали свое дело. Монц предложил неплохую плату для шестнадцатилетнего подростка – шесть гульденов в неделю. Александр был самым гордым парнем в Вене, когда принес первую зарплату домой и отдал ее матери.
В начале ноября выпал снег. Из своего окна Зигмунд наблюдал за первыми снежинками, крохотными кристалликами; они ложились сплошным белым покровом, а затем, словно под давлением сверху, таяли на мостовой, и она становилась влажной. Небольшие стайки воробьев, не более десятка, кружились в сером небе, не понимая, куда лететь, где находится юг. Следующий снегопад был более сильным. Направляясь пешком в больницу, Зигмунд сквозь снежный занавес едва различал здания. Крупные снежинки таяли, ложась на еще не опавшие листья и на черепицу крыш. Не было видно подушек и матрацев, обычно выставлявшихся утром для проветривания. Люди выходили из домов, облачившись в тяжелые пальто, и шли с зонтиками, вырывавшимися из рук от порывов ветра.
Орешник сопротивлялся зиме. Он еще не сбросил листву, несмотря на снегопад и первые заморозки, и она сохраняла зеленый цвет. Но к концу второй недели ноября сильный ветер сорвал листья и разметал их по городу.
Зигмунд слишком хорошо знал буйные капризные ветры Вены еще в те давние годы, когда посещал школу. Эти ветры словно подчинялись стрелке компаса: в определенное время они дули только вдоль улиц с востока на запад, потом меняли направление с севера на юг. Вы идете себе, и вам вполне тепло, но вот вы свернули за угол, и на вас набросились порывы ледяного ветра, сметающего вас с тротуара. Венцы мочили пальцы, как это делают моряки, поднимали их вверх, чтобы определить, могут ли они идти прямо к дому, или же надо выбрать иной путь.
В эти трудные для него месяцы единственным удовольствием были встречи с Мартой. Его объятия стали настолько пылкими, что у нее появились темные крути под глазами. Он корил себя. Они любили друг друга, и, встречаясь с ней после нескольких дней разлуки, он не мог удержаться от поцелуев и объятий.
– Марти, скажем твоей маме, что мы обручились. Тогда все будут знать, и мы почувствуем себя свободнее. По крайней мере, мне будет лучше. То, что известно всем, должно стать реальностью.
Марта понимала, что ему нельзя перечить, и согласилась.
– Эли говорит, что намерен сказать маме об обручении с Анной в Рождество. Почему бы нам не примкнуть к ним?
Его уныние как рукой сняло.
– Чудесно. Мы купим ей подарок. Что ты думаешь? Книгу? Это будет чудесный день для нас…
Три пары – Минна и Игнац, Эли и Анна, Зигмунд и Марта – принесли подарки фрау Бернейс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136