стога сена не нарушали этот колорит; глаз радовали обилие деревьев, уходящие в бесконечность горы, выстроившиеся в череду шести хребтов, их снежные вершины, вонзавшиеся в небо.
Раз в неделю Зигмунд арендовал экипаж и возил Марту в Берхтесгаден, чтобы побыть вдвоем несколько часов на свежем воздухе, побродить по узким улочкам, полюбоваться женщинами в национальных костюмах. Марте особенно нравились лавки Берхтесгадена, в красочно оформленных витринах которых были выставлены сотни предметов. Пекарни были заполнены глазированными тортами, шоколадом, взбитыми сливками. Стены зданий были расписаны сельскими пейзажами, в особенности сценами уборки урожая. На мужчинах были кожаные штаны, высокие гольфы, тирольские шляпы, в руках – посохи, за спиной – рюкзаки. По воскресным дням жители прогуливались с цветами в руках: две розы или пара васильков. Марта и Зигмунд обычно заканчивали прогулку в Курзале, где на открытом воздухе пили пиво, читали местные газеты, а главным образом наблюдали за розовощекими, довольными жизнью горожанами, неторопливо проходившими мимо. Марта заметила:
– Боюсь, что здесь психоаналитику будет трудно заработать себе на жизнь. Здесь не только скот кажется сытым и довольным, но и люди. Можно подумать, что все им дается без труда. Зиги, могут ли быть неврозы здесь, в этом приветливом и красивом уголке?
– Могут. Когда я работал «вторым врачом» в психиатрической клинике Мейнерта, по меньшей мере половину пациентов составляли жители ферм и деревень.

3

Начало лета доставило Зигмунду ряд неприятностей. Цюрихская группа в составе двадцати врачей, встречавшаяся с сентября в рамках Фрейдовской ассоциации, прекратила свои заседания. О причинах не сообщалось; Зигмунд не смог получить сведений по почте. Он решил съездить в Цюрих и выяснить, чем вызвано несвоевременное прекращение.
Приветливо улыбающийся Карл Юнг встретил его на железнодорожной станции. Их ожидала коляска, им предстояло проехать через центр города, дома которого прижимались к сверкающему голубому озеру, а затем добраться до госпиталя Бургхёльцли, расположенного, подобно новому приюту Штейнгоф в Вене, на окраине города. Чета Юнг пригласила Зигмунда остановиться у них.
Фрау Эмма Юнг встретила его у дверей своего дома; здесь они прожили пять лет с момента своего супружества и произвели на свет двух дочерей. Эмма была на седьмом месяце беременности, но держала себя почти с королевской грацией. Гостеприимная по натуре, она была довольна тем, что может отплатить за теплый прием, оказанный ей Фрейдами в Вене. Несмотря на различие в воспитании, Эмма имела много общего с Мартой, говорила на чистом немецком языке и не любила переезды. У Карла Юнга были авантюристические наклонности: ему хотелось познать каждую страну, национальную кухню, образ жизни; Эмма же была консервативна. Подобно Марте, она любила порядок, стремилась, чтобы все было на своем месте, строго соблюдала этикет. На свадебной фотографии, которую Зигмунд увидел в библиотеке Карла, Эмма казалась более крепкой, чем муж, что забавляло Зигмунда, поскольку никто из его знакомых не мог сравниться силой с доктором Юнгом.
После того как Зигмунд распаковал свои вещи, Юнг провел его по территории Бургхёльцли, где учился и работал с 1900 года. Кантональный приют был огромным, с сотнями коек. Госпиталь был связан с Цюрихским университетом, в нем проходили подготовку студенты–медики, но он все же нисколько не походил на психиатрическую клинику профессора Мейнерта в Городской больнице. Пациенты, с которыми имел дело Зигмунд, содержались в больнице столько времени, сколько было нужно, чтобы установить характер заболевания, а затем их либо отправляли домой, если это было возможно, либо помещали в приют. Бургхёльцли принадлежал к стационарам; многие пациенты, которых видел в палатах Зигмунд, находились там годы, это были неизлечимые случаи паранойи или слабоумия. Он сожалел, что не может встретиться с находившимся в отъезде Блейлером. Натренированный глаз Зигмунда подсказывал, что в Бургхёльцли прекрасный управляющий.
– Блейлер должен быть замечательным администратором, – заметил Зигмунд. – Это редкий дар, которого я лишен, но которым всегда восхищался.
– Да, он такой, – ответил Юнг немного уныло. – Мы не любим друг друга, но следует отдать ему должное. Нынешний обход почти прощальный для меня. Как только родится ребенок, и Эмма поправится, мы переедем в Кюснах, в дом, который строится около озера. Я должен оставить Бургхёльцли и работу ассистента у Блейлера. Это значит, что прекращу также преподавание в Цюрихском университете. Я выполняю небольшую самостоятельную работу в здешней лаборатории, но на деле она лишь видимость, чтобы показать, что я не порвал полностью с госпиталем. Здесь либо вы подчиняетесь и идете проторенной дорогой, либо вас считают еретиком. Любая ересь непопулярна в Швейцарии. Я окажусь на какое–то время в изоляции, как было с вами в Вене. Но я пойду собственным путем в моих исследованиях и публикациях, чтобы содержать семью. В воскресенье мы съездим в Кюснах на Цюрихском озере. Я хотел бы показать вам дом.
В голосе Карла Юнга была нотка и радости, и горечи. Из писем Юнга Зигмунд почувствовал, что его охватила неприязнь к своему начальнику. Возможно, потому, что Блейлер был влиятельной фигурой и его присутствие блокировало доступ Юнга к посту директора. Однако Зигмунд подозревал, что истинные причины желания Юнга порвать отношения с госпиталем иные, – без психоанализа они не выйдут на поверхность. Во всяком случае, нескромно задавать вопросы. Швейцарцы могут, подобно венцам, ссориться между собой, но они убежденные шовинисты и не допустят, чтобы их разногласия выходили за национальные рамки.
В этот вечер на ужин пришли Людвиг Бинсвангер и родственник Юнга Франц Риклин. Собравшаяся четверка обсудила полезность психоанализа при некоторых серьезных умственных расстройствах. Зигмунд осторожно поинтересовался, почему самораспустилась Цюрихская фрейдовская ассоциация. Однако никто не захотел дать объяснения.
Несмотря на занятость Юнга в госпитале, он и Зигмунд умудрялись обсуждать по восемь часов в день накопленную информацию, вопросы распространения психоаналитического мышления на религию, антропологию, политэкономию, литературу, говорили о том, как лучше раскрыть тайны человеческих инстинктов, что следует отбросить, изменить, подавить, чтобы жить мирно в обществе. Они также обсуждали в спокойном тоне зазвучавшие со швейцарской кафедры и в прессе выпады против фрейдистского психоанализа и роспуск Швейцарской фрейдовской ассоциации. Не было ли ошибкой назвать группу Фрейдовской ассоциацией? Это помогло оппонентам четко определить цель нападения. В итоге началось бегство из группы. Юнг верил, что в недалеком будущем ядро группы будет преобразовано в Цюрихское психоаналитическое общество.
Зигмунд решил, что настал момент выяснить у Юнга его позицию по отношению к сексуальной этиологии невроза и то, как далеко он намерен отклониться от основных положений, выдвинутых им, Зигмундом. Юнг заверил его, что он преодолел прежние колебания…
Весь внимание, Зигмунд взглянул на Юнга.
– …А Блейлер нет! – сказал тот.
Однако Карл Юнг не хотел, чтобы его ставили перед выбором: цюрихская психиатрия или венский психоанализ. Он уже в достаточной мере изолировал себя, покидая Бургхёльцли, университет и сам город. Зигмунд размышлял: возможно, Карл Юнг склонялся к сексуальной этиологии в данный момент, чтобы сблизиться с ним и не оказаться на пустом месте? Быть может, Юнг не уверен, даже сомневается в своем будущем? Последуют ли за ним в Кюснах его пациенты? Не будет ли ему не хватать Бургхёльцли?
Как бы читая мысли Зигмунда, Юнг сказал:
– Я буду сам себе хозяин, но у меня не так уж много пациентов. Когда покину город, то не уверен, смогу ли я работать как ученый, читать и достраивать новый дом или же продолжить свою практику. – В его светлокарих глазах мелькнуло ироническое выражение. – Вы могли бы сказать, что я блуждаю во мгле.
В начале октября в пятницу в Вену приехал Ойген Блейлер с женой Хедвигой. Они пришли к Фрейдам на обед. Как и в Зальцбурге, Зигмунд был поражен, насколько привлекательно выглядел Блейлер с его легким налетом неприступности. Зигмунд даже немного страшился его авторитета, его высокого, неуязвимого положения в академической науке. Это было то самое чувство уважения, которое он питал к профессорам Брюкке и Мейнерту. Когда он намекнул о подобном Блейлеру, директор был удивлен.
– Я представляюсь вам важным? Ради бога, почему? Вы – первооткрыватель; я же не совершил ничего подобного.
Зигмунд пробормотал что–то банальное, но Блейлер настаивал на своем; у него явно были более серьезные намерения, чем просто лестное высказывание.
– Вашу работу сравнивают с работами Дарвина, Коперника, Земмельвейса. Я полагаю, что для психологии ваши открытия столь же фундаментальны независимо от того, оцениваются ли достижения в психологии так же высоко, как в других науках.
Зигмунд был поражен услышанным.
Марта прослышала, что профессор и фрау профессорша Блейлер строго привержены порядку, и поэтому на время обеда выдворила детей на кухню. Тетушка Минна попросила разрешения удалиться к молодежи, сказав, что она не пара для фрау профессорши, которая, как говорят, высоко ставит себя.
Когда жаркое из телятины было съедено и горничная подала десерт, Блейлер наклонил свою красивую голову в сторону и, посмотрев на Зигмунда, сказал:
– Профессор Фрейд, должен признаться, что я замышлял нечто серьезное для нашей встречи, понимая, что она будет очень приятной для закрепления нашего знакомства. Я полагаю, что могу убедить вас не делать акцента на сексе и подобрать другое слово, не совпадающее с вульгарным пониманием сексуальности. Я искренне верю, что, если вы сделаете это, всякое сопротивление и неправильное понимание исчезнут.
Зигмунд ответил со свойственным ему достоинством:
– Я не верю в домашние лекарства.
Фрау профессорша Блейлер была серьезной женщиной, осознававшей характер и ценность работы мужа. Она задумчиво посмотрела на Зигмунда, а затем сказала:
– Не поймите нас неправильно, профессор Фрейд; мы не предлагаем вам изменить ваши взгляды или отказаться от принципов психоанализа. Это всего–навсего вопрос семантики. Могу сказать вам, что в Швейцарии слово «секс» запрещено. В средние века людей сжигали на костре из–за слова «еретик». Пока вы не найдете более приемлемый термин, ваш психоанализ будет гореть на костре!
Марта заметила, как краснеют щеки Зигмунда. Она попыталась разрядить обстановку:
– Зиги, иногда я размышляю, нет ли более скромного термина. Почему бы не попробовать что–либо в духе ассоциаций, разработанных в Бургхёльцли?
Они потратили следующий час, выдумывая странные слова. Чета Блейлер пыталась одолеть Фрейдов наскоком: сотворимость, нимфизм, соединенность, телесность, совокупление, слияние… Марта и Зигмунд пошли от иной, абсурдной стороны: союзность, вливаемость, спаренность… Все было бесполезно, согласились в конце концов Блейлеры, сексуальность есть сексуальность, и она существует с тех пор, как было оплодотворено первое яйцо.
– Пытаться описать сексуальность в иных терминах, – сказал хрипло Зигмунд, когда игра в слова была исчерпана, – значит поддаться болезни, которую приносит нашим пациентам извращенная сексуальность… Недостаточно, чтобы наше общество заняло по отношению к сексу здоровую, честную, нормальную позицию; люди должны свободно говорить о нем, так же как они говорят о других сторонах жизни.
– Согласен, – сказал Блейлер, – мы не сумели найти подходящую замену слову «сексуальность». Оставим его в покое. Тем больше причин сместить акцент на то, что существует множество причин невроза.
– Я так и поступлю, профессор Блейлер! Как только увижу такие причины невроза у моих пациентов. Я не изобретаю человека; это дело миллионов лет эволюции. Все, к чему я стремлюсь, – это описать человека, найти, что побуждает это самое сложное и труднопостижимое животное вести себя так, как оно ведет себя.

4

Хорошо, что он полушутя говорил о том, чтобы с помощью Матильды включить в семью Ференци в качестве зятя: их старшая дочь сообщила, что помолвлена с тридцатитрехлетним Робертом Холличером, представителем шелковой фирмы, с которым она познакомилась, находясь в Меране; она его полюбила и решила выйти замуж. Зигмунд был в ярости, получив от Матильды письмо.
– Она даже не удосужилась сообщить нам заранее, дать возможность свыкнуться с мыслью. Бац! Она помолвлена! Хочет выйти замуж! В двадцать один год! Не дав нам узнать человека, вынести свое суждение…
– Ну, Зиги, в Конституции Австрии не записано, что девушки должны выходить замуж в двадцать пять лет, как поступила я. Если Матильда полюбила, пусть выходит замуж. Таков был разговор с ней перед отъездом в Меран, не так ли? Тогда ты осознаешь, что она будет счастливее, выйдя замуж и не оставаясь одиночкой. Но я приглашу молодого человека посетить нас.
Смягчившись, как всегда, когда Марта высказывала свое суждение, он пробормотал:
– Ты, конечно, права. Обещаю не смотреть на Роберта Холличера как на подавшего заявление в Венскую клиническую школу. В возрасте пятидесяти двух лет поздно становиться в позу возмущенного отца.
Он приобрел не только зятя, но и невестку. Матильда и ее дядя Александр решили, что следует объединить две свадьбы. Никто из Фрейдов не был активным прихожанином, что ставило их в несколько неловкое положение, но Александр договорился с синагогой на Мюлльнергассе о церемонии в воскресенье утром. Александр настоял, чтобы первой была церемония бракосочетания Роберта Холличера и племянницы.
Матильда и София Шрейбер прекрасно выглядели в длинных белых венчальных платьях. В храме царила атмосфера радости, возможно, потому, что сама двойная церемония была необычной. Внутренность синагоги впечатляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136