Независимый духом, «человек и рыцарь с неумолимым и строгим лицом», как сказал Ницше о Шопенгауэре, мыслитель и исследователь, знающий, как выстоять в одиночку, а затем увлечь за собой многих, он пошел своим путем и добрался до истин, которые казались опасными, потому что они обнажили боязливо скрывавшееся и осветили темные уголки. Широко и глубоко он раскрыл новые проблемы и изменил старые представления; в своих поисках и проникновениях он расширил исследование разума и сделал даже своих противников своими должниками благодаря полученному ими от него творческому стимулу. Даже если будущее изменит и исправит тот или иной результат его исследований, никогда не исчезнут вопросы, поставленные перед человечеством Зигмундом Фрейдом; его вклад в знание нельзя ни отрицать, ни замалчивать. Разработанные им концепции, выбранные им слова для них уже вошли в живой язык и принимаются как они есть. Во всех областях человеческих знаний, в изучении литературы и искусства, в эволюции религии и предыстории, мифологии, фольклора, педагогики и поэзии его достижения оставили глубокий след; и мы уверены, что если какие–либо деяния нашей расы останутся незабытыми, то это будут его деяния по проникновению в глубины человеческого ума».
Наиболее понравившимся Зигмунду посланием было написанное верным навечно Ойгеном Блеилером из Цюриха. Он покопался в своих папках, нашел письмо и зачитал последние строки:
«Всякий пытающийся понять неврологию и психиатрию, не имея представления о психоанализе, показался бы мне динозавром. Я говорю «показался бы мне», а не «кажется», потому что нет более таких людей даже среди тех, кому нравится поносить психоанализ!»
Зигмунду было трудно улыбаться, но он радовался в душе.
Когда он ухаживал за Мартой как за возлюбленной, он сказал ей, что ему нет нужды высекать свое имя на скале. Позже Эрнест Джонс назвал это «рациональным подходом». В возрасте, близком к тому, в котором умер его отец Якоб. Зигмунд был готов признать, внутренне улыбаясь, что такое желание было одним из доминирующих элементов его натуры. Имя Фрейда он вырезал на скале, которая может слегка выветриться от порывов ветра и другой непогоды, но которая устоит в веках.

13

В марте 1938 года Зигмунд все еще чувствовал себя в безопасности в Вене, ибо канцлер Шушниг был твердым лидером и преданным австрийцем, стойко державшимся, несмотря на угрозы и посулы Гитлера. Он принял декрет о проведении плебисцита, чтобы определить, присоединится ли Австрийская республика к «третьему рейху». Зигмунд знал, что значительная часть австрийской молодежи опьянена униформами, парадами, лозунгами нацистов, но он считал, как и все венцы среднего класса, что австрийцы отвергнут на плебисците аншлюс и поддержат независимость.
Плебисцит не был проведен. 11 марта 1938 года германская армия вторглась в Австрию и захватила ее. Германские самолеты приземлились на австрийских аэродромах. По Вене скрежетали гусеницы нацистских танков. Долго таившиеся австрийские нацисты высыпали на улицы в коричневых рубашках со свастикой.
Бюро Венского психоаналитического общества было распущено. Было решено, что тот, кто в состоянии, должен бежать. Зигмунда убеждали покинуть Вену и найти убежище у старых друзей во Франции, Голландии, Швеции, Англии, Соединенных Штатах. Он отказывался. Он писал другу, что не допускает мысли, чтобы нацисты не соблюдали правила Версальского договора о правах меньшинств. Разве евреи не были меньшинством, пусть даже не тем политическим меньшинством, которое упомянуто в Версальском договоре?
В ближайшее воскресенье он почувствовал перемену. Упрямо звонил звонок входной двери. Там стоял вооруженный отряд штурмовиков. Они ворвались в помещение, оставив в дверях одного, чтобы никто не мог выйти. Марта наблюдала, как штурмовик нервно поднимал, а затем опускал свою винтовку, стуча прикладом о паркет. Она сказала твердым голосом:
– Будьте добры, поставьте ваше ружье в подставку! Нацист был так поражен, что выполнил ее указание.
Другие штурмовики прошли в столовую. Марта невозмутимо последовала за ними.
– Присядьте, господа!
Они были удивлены, но лишь переступали с ноги на ногу.
Марта спросила:
– С какой целью вы пришли в наш дом?
Через некоторое время один из них пробормотал:
– Нам поручено конфисковать всю иностранную валюту.
Марта пошла в кухню, взяла хозяйственные деньги на неделю и положила банкноты в центре стола столовой комнаты, а затем сказала на чистейшем немецком языке, каким приветствовала в течение полувека гостей своего мужа:
– Господа, берите сами!
Штурмовики поморщились: сумма не была достаточно большой, чтобы ее можно было достойно разделить. Анна почувствовала их раздражение. Она попросила последовать за ней в другую комнату к сейфу и открыла его; штурмовики поспешно обшарили его и удалились с шестью тысячами шиллингов (840 долларов). Зигмунд, который слышал, как они громко считали деньги, вышел из своего рабочего кабинета такой обессиленный, что его опрокинул бы порыв ветра. Молодые нацисты побледнели под огнем его глаз. Они быстро ушли.
– Что им было нужно? – спросил он Марту.
– Деньги.
– Сколько они получили?
– Шесть тысяч австрийских шиллингов.
– Это больше, чем я получаю за визит.
Пришел Мартин Фрейд в сопровождении Эрнеста Джонса. Фрейды не знали, что он в Вене. Мартин выглядел так, словно побывал под прессом. Он работал над отчетностью издательства, когда банда вооруженных молодчиков, называвших себя нацистами, арестовала его, захватила всю наличность и грозила сжечь все книги. В этот момент вошел Эрнест Джонс. Его вызвали по международному телефону Дороти Бэрлингем из Вены и Мария Бонапарт из Парижа с просьбой спасти семью Фрейда, пока не поздно. Джонс был также задержан, пока не прибыл нацистский офицер и не разогнал молодых наглецов.
Семья не обсуждала больше вторжение. Мартину и Джонсу дали поесть, Джонс вполголоса попросил Зигмунда переговорить с глазу на глаз. Они прошли через угловую комнату Анны, выходившую на Берггассе, и через приемную Зигмунда в его рабочий кабинет, где он проводил личные беседы последние тридцать лет.
– Профессор Фрейд, во время броска из Лондона в Прагу, а затем перелета на маленьком моноплане были моменты, когда я опасался, что никогда не доберусь до Вены, чтобы обратиться с просьбой. После того, что произошло сегодня, вам следует как можно скорее уехать с семьей из Вены. Тысячи венцев на тротуарах вопят «хайль Гитлер!».
– Я слышу их. А как не слышать?
– Тогда вы понимаете, что должны уехать.
– Нет, мое место здесь.
– Но, дорогой профессор, вы не одиноки в мире! – воскликнул в отчаянии Эрнест. – Ваша жизнь дорога многим.
– Одинок? Увы, если бы я был одинок. Я слишком слаб, чтобы путешествовать. Я не смогу даже подняться в вагон поезда.
– Неважно. Я понесу вас.
– Но ни одна страна не даст разрешения на въезд и не предоставит работу.
– Мария Бонапарт может получить для вас визу во Францию, хотя вам не разрешат заниматься там медицинской практикой. Англия является подходящим местом, мы хотели давно видеть вас там. Я уверен, что мое правительство будет приветствовать вас и даст разрешение на частную практику.
– Я не могу покинуть мою родную страну. Это все равно, как если бы со своего поста дезертировал солдат.
– Профессор, вы слышали историю об офицере «Титаника», которого выбросило на поверхность океана, когда взорвался котел? Его спросили: «В какой момент вы покинули корабль?» Он гордо ответил: «Я никогда не покидал корабля, сэр; он покинул меня».
Намек на улыбку просквозил в грустных глазах Зигмунда.
– Я подумаю. Спасибо, дорогой друг.
Из Парижа приехала Мария Бонапарт, как и Эрнест Джонс, полная решимости вывезти семью Фрейд из Австрии. Джонс вернулся в Лондон, чтобы получить соответствующие разрешения.
Через неделю пришла группа штурмовиков, постарше и более решительных. Они обшарили все углы в доме, заявив, что ищут «подрывную литературу». Зигмунд и Марта сидели рядом на бархатной софе, молча, не двигаясь, пока нацисты проводили тщательный обыск. Они не нашли ничего, что хотели бы взять с собой… кроме Анны Фрейд.
– Что это значит? – воскликнул Зигмунд. – Почему вы забираете мою дочь? И куда?
– В отель «Метрополь». Мы желаем задать ей несколько вопросов.
– Отель «Метрополь», – прошептала Марта, – это штаб–квартира гестапо!
– Моя дочь не знает ничего, что может вас интересовать! – закричал Зигмунд. – Если вам нужна информация, то ее могу дать только я. Я готов пойти с вами.
Нацистский офицер, чопорно поклонившись, ответил:
– У нас есть приказ арестовать вашу дочь.
Анна старалась успокоить их безмятежным взглядом, когда покидала дом в сопровождении двух штурмовиков.
Марта была бледной, но не плакала, несмотря на тот факт, что, как было известно, арестованные и взятые в гестапо венские евреи подвергались физическому насилию, многие тайком вывозились в трудовые лагеря. Это могло случиться и с Анной; они способны истязать ее, отправить этой же ночью в концлагерь, откуда обратной дороги нет.
«Мыслимо ли, чтобы я убил мою собственную дочь? – спрашивал себя Зигмунд, затягиваясь сигарой и одновременно пытаясь скрыть свое волнение от Марты. – Я был глуп, наивен…
Все, кто имел шанс выбраться, сбежали с семьями. Но не я! Я не дезертирую с поста. Но почему я не подумал об Анне и Мартине?! Мы старые, Марта, Минна старая. Мои сестры старые. Неважно, что случится с нами. Но Анна и Мартин еще должны жить.
Что я оставлю здесь? Почему я не заставил Анну и Мартина присоединиться к Оливеру и Эрнсту? Они были бы в безопасности. Боже мой, что я сделал со своей дочерью? Что они сделают с ней в гестапо?»
Все перенесенные им операции не причиняли ему такой боли. Он пережил агонию осужденного минуту за минутой в эти мучительно медленно тянувшиеся часы. Зазвонил телефон. Он подбежал к аппарату и взял трубку дрожащей рукой. Звонил американский поверенный в делах господин Уайли, он предлагал свои услуги в воскресенье, узнав о вторжении нацистов в дом Фрейда.
– Профессор Фрейд, я узнал об аресте вашей дочери и немедленно выразил властям официальный протест.
Мне удалось добраться до чиновника высокого ранга. Полагаю, что он серьезно отнесся к моему протесту. Будьте уверены, я буду настаивать, пока ваша дочь не будет освобождена.
Часы ползли, как улитки. Зигмунд бродил из комнаты в комнату, пытаясь приглушить свой страх дурманом сигар, которые он курил одну за другой. Дом молчал, как покойницкая в полночь. Никто не старался успокоить другого. Что можно было сказать? Они могли лишь молиться и ждать, не послышатся ли шаги Анны на лестнице.
Прошел полдень, четыре часа, пять… Ни слова, ни знака. Зигмунд сказал про себя: «Если я потеряю Анну, если ее изувечили или выслали, то для меня наступит конец мира. Я и только я навлек такой ужасный конец на нашу семью».
Сумерки усугубили муки. Никто не зажигал лампы. Подали кофе. Никто не прикоснулся к нему. Марта лучше выносила напряжение, но это был тот самый случай, когда она не могла помочь мужу. Пришел Мартин, он метался из комнаты в комнату, как тигр в клетке.
Затем наконец появилась Анна, она открыла дверь своим ключом. Все вопрошающе смотрели на нее. Она сказала:
– Со мной все в порядке.
Помог американский поверенный в делах, но в конечном счете ее спасли острая наблюдательность и здравый смысл. Она знала, что всех задержанных, которых не допросили в течение дня, выбрасывают как падаль, загоняют в грузовики, затем в товарные вагоны и увозят неизвестно куда. Она не позволила, чтобы подобное произошло с ней, напоминала о своем присутствии, настаивала, чтобы ее допросили. В конце концов ее допрашивали около часа, а затем освободили.
Зигмунд воскликнул: «Слава богу, ты цела. Завтра начнем готовиться к отъезду из Вены».
Эрнест Джонс обивал пороги в Лондоне, чтобы получить для Фрейдов британские визы и разрешение на работу. В тот печальный период Англия неохотно принимала беженцев; они должны были располагать материальной поддержкой британских граждан, а разрешения на работу почти исключались. Джонс направился прямо в Королевское общество, которое присудило Зигмунду Фрейду почетное звание два года назад; общество редко вмешивалось в политические дела. Президент общества всемирно известный врач Уильям Брегг обещал свою поддержку и выдал Джонсу рекомендательное письмо министру внутренних дел сэру Сэмюелу Хору. Джонс блестяще изложил дело Фрейда; еще в середине беседы он понял, что министр внутренних дел сочувствует каждому его слову. Он предоставил Джонсу право заполнить документы с разрешением на въезд профессору Фрейду, его семье, домашнему врачу, всем тем, кто требуется ему.
Наступил критический момент. Прошло три месяца, три месяца отчаяний и опасений, что нацисты не выпустят столь видного заложника. Зигмунд проводил время, отвечая на корреспонденцию, работая над третьей частью книги «Моисей и монотеизм», переводя с помощью Анны книгу Марии Бонапарт о ее собаке Топси.
Дело профессора Фрейда приобрело известность. Нацисты наложили руку на его вклад в банке, конфисковали все книги в издательстве, вынудили Мартина возвратить публикации и деньги, которые он поместил в швейцарские банки. Американский посол в Париже Уильям Буллит просил президента Франклина Рузвельта вмешаться в пользу Фрейда. Президент Рузвельт выполнил эту просьбу. Буллит просил германского посла в Париже предоставить необходимые документы. Бенито Муссолини, которому однажды Зигмунд послал экземпляр своей книги по просьбе отца одного из своих итальянских пациентов, обратился непосредственно к Гитлеру с просьбой позволить Фрейдам выехать из Вены.
Тетушка Минна находилась в санатории после удаления катаракты. Дороти Бэрлингем, имевшая американский паспорт, сумела вывезти ее в Лондон.
Мартин ускользнул от нацистов и присоединился к жене и детям в Париже.
Матильда и Роберт Холличер бежали в Англию десятью днями позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136